Приведем пространный рассказ «Нового летописца», предупреждая читателя о пристрастном отношении автора этого памятника к рязанскому герою, что обусловлено более поздними событиями. В статье «О приезде с Резани от Прокофья Ляпунова» говорилось: «Придоша в Слободу с Резани от Прокофья Ляпунова станица и писаше ко князю Михаилу грамоты. Аки змия уезвяюще люди смертоносною язвою, такоже и он лстивый человек, хотя остудити князь Михаила Васильевича царю Василью, а князь Михаила возъярити на царя Ва-силья, написаша грамоты и здороваша на царстве, а царя же Василья укорными словесы писаше». Как видим, летописец вполне определенно оценивал «льстивые», то есть обманные, действия Ляпунова, вознамерившегося разрушить родственный союз князей Шуйских и посеять между ними рознь. Но так ли это было на самом деле? Текст ляпуновского послания не сохранился, его тогда же благоразумно уничтожил сам князь Скопин-Шуйский, помиловавший посланцев рязанского воеводы: «Князь Михайло ж, прочетчи грамоты и изодрав их, тех же посланников повеле поимати, хотя их послати к Москве. Они же начаша плакати и бити челом и поведаша Прокофьево житие все и к себе его Прокофьево насилие. Он же, милостивый боярин, не хотя их крови, отпусти их опять на Рязань»[37].
Приведенное летописное свидетельство не датировано. Можно лишь предположить, что Ляпунов не случайно обратился в Александрову слободу, ставшую после всех побед рати Скопина-Шуйского и ее долгожданного объединения с войском боярина Федора Ивановича Шереметева своеобразной столицей земских сил. Посланники Ляпунова могли приехать в Слободу, освобожденную от тушинцев, в ноябре 1609 года, скорее всего, по установившемуся зимнему пути, когда морозы прочно сковали реки. Следовательно, летописец повествует о времени примерно с конца 1609-го по начало 1610 года. Однако в тот момент происходили разные события, совершенно менявшие политическую обстановку в Московском государстве. Распадался тушинский лагерь, а сам «царик» бесславно бежал от своего войска, требовавшего уплаты огромных долгов, спрятавшись в дровяных санях. Из Александровой слободы по городам рассылались радостные грамоты с известием о мнимой гибели самозванца, с обращением от «государя царя и великого князя Василья Ивановича всеа Русии бояр и воевод князя Михаила Васильевича Шуйского с товарыщи»[38]. Не такая ли грамота натолкнула Ляпунова на идею посылки своих людей с обращением к князю Скопину-Шуйскому в Слободу? Зная витиеватый и торжественный стиль, присущий другим грамотам Ляпунова этого времени, можно предположить, что рязанский воевода в своем очередном порывистом душевном движении всего лишь в преувеличенных словах отозвался о роли Скопина, сравнил ее с бездействием царя Василия Шуйского. Не в характере Ляпунова было писать тайные письма о заговоре, если он действительно уже тогда думал о перевороте.
В известии летописца акценты смещены. Он ничего не сообщает о содержании письма, зато умело рассказывает о кающихся вестниках из «станицы» Ляпунова, которые перед лицом грозившей им опасности отреклись от рязанского воеводы и сослались на его «насилие». То, что Ляпунов чувствовал себя полным хозяином в Рязани, — повторять не стоит, но широко об этом стало известно много позднее, после его трагической гибели под Москвой в 1611 году. В «Новом летописце» содержится немало примеров переноса позднейших сведений на более ранние известия. Критическое осмысление событий навязано автором летописи, чтобы выставить в неприглядном свете «змия»-Ляпунова и оттенить благородные качества Скопина-Шуйского. Это оказавшиеся рядом с ним неназванные доносчики известили царя Шуйского о грозящей ему измене: «Злии же человецы клеветники написаху о том ко царю Васи-лью на князь Михаила, что он их к Москве, переимав, не прислал. Царь же Василей с тое поры на князь Михаила нача мнение держати и братья царя Василья»[39].
Как, однако, ловко все получилось! Косвенным образом Ляпунов (а не авторы интриги!) оказался виноватым еще и в грядущей трагедии. Между тем рядом со Скопиным были и другие бояре, поставленные в «товарищах» у молодого боярина — не им ли выгодно было осадить притязания земского героя? Когда князь Михаил Скопин-Шуйский триумфально войдет в Москву, молва свяжет внезапную смерть молодого воеводы после пира у князя Воротынского с враждебным отношением к нему «братьи» царя Василия Шуйского. На пиру воевода Скопин вроде бы выпил чашу с отравленным вином, поданную ему боярыней Екатериной Шуйской, женой царского брата князя Дмитрия Ивановича Шуйского, а еще и родной сестрой бывшей царицы Марии Годуновой и дочерью известного опричника Малюты Скуратова. Создается впечатление, что вся история с посланием рязанского воеводы боярину Михаилу Скопину-Шуйскому, приведенная в «Новом летописце», нужна была для того, чтобы отвлечь внимание от действий других «ушников» царя Василия Шуйского, намеренно ссоривших его с прославленным племянником.
Многие после успехов молодого князя Скопина-Шуйского — победителя Тушинского вора и освободителя Троицесергиева монастыря — стали видеть в нем нового претендента на престол. Хотели, чтобы он сменил царя Василия, успевшего своими действиями оттолкнуть от себя даже бывших друзей и союзников. Прокофий Ляпунов, наверное, чуть раньше других не только задумался о смене власти в Москве, но и стал действовать — сначала своими грамотами и обращениями. Время для открытого неповиновения придет чуть позже, когда царя Василия Шуйского вынудят отречься от царства в июле 1610 года. С этого момента начинается настоящая всероссийская слава рязанцев Ляпуновых, успевших оставить заметный исторический след в эпоху «междуцарствия».
В рассказе «Нового летописца» о свержении царя Василия Ивановича умалчивается об истинных основаниях придворной борьбы и влиянии на ход событий московских бояр, вскоре образовавших свое правительство. Вместо этого летопись с удовольствием «развенчивает» изменнические действия всё того же Прокофия Ляпунова. Рязанский воевода удостоился отдельной статьи, в заголовке которой недвусмысленно говорится о его главной роли в случившемся перевороте: «О умышленьи на царя Василья Прокофья Ляпунова». Если верить летописцу, то получается, что Ляпунов не успокоился после того, как его гонцы были отправлены ни с чем от князя Михаила Скопина. После внезапной смерти этого боярина и воеводы в Москве в конце апреля 1610 года Ляпунов с новой силой возобновил агитацию против царя Василия Шуйского. На этот раз адресатом его обращения стал не кто иной, как стольник князь Дмитрий Михайлович Пожарский, служивший в то время воеводой в Зарайске — соседнем городе с Переславлем-Ря-занским. История эта давно известна, однако меньше обращается внимания на то, что первым, к кому обратился Прокофий Ляпунов, по версии «Нового летописца», был изгнанный Скопиным самозванец Лжедмитрий II, чей новый двор находился в Калуге: «В то же время слышав Прокофей Ляпунов, что князь Михайло Васильевич преставись, и нача на царя Василья умышляти всякими умыслы и по городом нача писати от себя и в Колугу к Вору посылаше». Другими словами, в действиях Ляпунова в мае—июне 1610 года можно усмотреть практически ту же модель общего союза различных сил, которая впоследствии будет реализована в создании Первого ополчения. Однако время для этого, видимо, еще не пришло. О реакции в Калуге на обращение Ляпунова (если оно было) ничего не известно. Не будет преувеличением сказать, что письма, полученные от Ляпунова или каких-то других членов двора, в тот момент могли только оживить надежды самого самозванца и его супруги Марины Мнишек на приход к власти. К тому же венчанная на царство в 1606 году московская царица ожидала ребенка. Конечно, об этом не было широко известно, но Лжедмитрий II уже учитывал это обстоятельство. Как только Шуйского отрешат от власти, самозванец снова появится под Москвой, и не один, а в сопровождении своего калужского двора и царицы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
