Царю Василию Шуйскому мало что удалось сделать за четыре года. Не выполнил он и своей присяги «миру», которую дал при восшествии на престол: никого не казнить без вины, не разорять людей всем родом, учитывать мнение Боярской думы. Расправы с опальными людьми продолжались и, по московской традиции, они опять затрагивали всех родственников, а не одного провинившегося человека. Все обещания остались неисполненными, а самозванство не только не исчезло, но и стало мучительным признаком государственной жизни, укрыться от которого нельзя было ни в каком уголке страны. Чрезвычайные события, связанные с отрешением от власти царя Василия Шуйского, требовали решительных действий.
Значительный след Ляпуновы оставили и здесь. На этот раз в числе заговорщиков упоминается Захар Петрович, родной брат Прокофия. Но и Прокофия Ляпунова автор «Нового летописца» по-прежнему не забывает, утверждая, что именно он в союзе с князем Василием Голицыным стал зачинщиком переворота. Когда царь Василий Шуйский в последней надежде после клушинского разгрома обратился по городам, чтобы оттуда шли спасать Москву, то никого не дождался. Не помог ему и Ляпунов в Переславле-Рязанском: «…а резанцы отказаша по умышлению Прокофья Ляпунова. Прокофей же наипаче нача со князем Васильем Голицыным умышляти, как бы царя ссадити».
Описывая события в Москве 17 июля 1610 года — последнего дня царствования Василия Шуйского, автор «Нового летописца» опять-таки прежде других вспоминал Прокофия Ляпунова: «В то же время приела Прокофей Ляпунов к Москве ко князю Василью Васильевичу Голицыну да к брату своему Захарью Ляпунову и ко всем своим советником Олешку Пешкова, чтоб царя Василья з государства ссадить. Той же Захарей Ляпунов да Федор Хомутов на Лобно место выехаша и з своими советники завопиша на Лобном месте, чтоб отставить царя Василья»[43]. Захар Ляпунов и Федор Хомутов активно участвовали и в развитии этой политической драмы, когда царя Шуйского вынуждали принять постриг[44]. Кроме русских летописных памятников, интересные сведения об устранении Шуйского с престола оставил в своих записках польский гетман Станислав Жолкевский. Двигаясь после Клушина с войском к Москве, Жолкевский забрасывал столицу подметными письмами, чтобы еще больше ослабить власть Шуйских. Но ему не пришлось лично вмешиваться в события, это сделали сами москвичи. Всё началось, по сведениям гетмана, еще 12 (22) июля, когда «несколько тысяч дворян» пришли к царю. (Трудно сказать, как могла собраться такая большая толпа людей перед царским дворцом.) Из всех прочих участников событий гетман Жолкевский, как и русские летописи, выделил Захара Ляпунова. Он «сурово» вопрошал царя Василия Шуйского: «…Долго ли за тебя будет проливаться христианская кровь? Земля наша опустела, в царстве ничего доброго в твое правление не делается, сжалься над упадком нашим, положи посох (т. е. скипетр), пусть мы постараемся о себе другими средствами». В ответ Шуйский набросился с матерной бранью на рязанского дворянина. Ему уже удавалось осаживать разного рода челобитчиков, укоряя их тем, что они выступали только сами от себя, а не от «всей земли». На этот раз царь Василий Иванович решил использовать тот же прием и сослаться на послушную ему Боярскую думу: «Как ты мне это смел сказать, когда бояре… не говорят мне сего?» Не стерпев обиды, царь даже замахнулся на Ляпунова длинным ножом, который был при нем. Рассказ этот явно передавался из уст в уста и, с некоторыми фольклорными искажениями, дошел до гетмана Жолкевского. Захар Ляпунов не только был храбрецом, но и обладал подобающей силой и статью: «Ляпунов был мужчина большого роста, дюжий и смелый; он закричал на него громко: не бросайся на меня, — как возьму тебя в руки, так всего изомну»[45]. После этого Ляпунов, а также «некто Хомутов», Иван Никитич Салтыков и другие вышли на Лобное место. Там они призвали народ сойтись за городскими заставами для сведения царя Василия Шуйского с престола.
Получается, что и русские, и польские источники говорят об одном: Ляпуновы в этот важнейший момент истории не остаются рядовыми наблюдателями, но активно влияют на ход событий. Рязанские дворяне одними из первых произнесли вслух то, о чем говорили все вокруг. «А в народе говорят, что он государь несчастлив», — передавал эту мысль автор «Карамзинского хронографа». Однако время Смуты уже кое-чему научило русских людей, и речь совсем не шла о физическом устранении неугодного «миру» царя, как это было с самозванцем или еще раньше с Федором Годуновым. Заслуги князей-Рюриковичей Шуйских в истории были столь памятны, что ни у кого не поднималась рука на то, чтобы тайно или явно расправиться с отрешенным от власти царем. Бояре—враги Шуйского плохо себе представляли, что делать с ним: ведь убийство царя могло всколыхнуть страну так, что все «несчастья» его правления обернулись бы против тех, кто взял управление в свои руки. Поэтому-то в свержении царя Василия Ивановича стремились опереться на ставшую уже баснословной удельную практику: собрали «вече» из московского народа, выйдя куда-то за Москву-реку, требовали благословения патриарха, хотели просить, чтобы «царь взял себе в удел Нижней Новгород»[46], которым предки суздальских князей Шуйских владели в XIV веке.
Пытаясь объяснить политические предпочтения Ляпуновых в тот момент, надо учитывать менявшиеся обстоятельства придворной борьбы. В боярском списке 1610/11 года перечислены имена 33 бояр, 22 окольничих и 7 думных дворян (многие из них приняли участие в «вече» за городскими воротами). Прокофий Ляпунов занимал в перечне членов Боярской думы… последнее место. И вообще отсутствовал в Москве. В обычное время это не оставляло ему никаких шансов на то, чтобы играть какую-либо самостоятельную роль в происходивших событиях. Но в чрезвычайных условиях «междуцарствия» он сумел стать одним из главных действующих лиц, вызывая, впрочем, ожидаемое раздражение своих современников, не прощавших самостоятельности там, где она не была «положена» по обычаю или чину В Московском государстве всегда существовали боярские «партии», представленные «сильными», то есть правящими людьми той эпохи, заседавшими в Боярской думе. Дума была единой, когда речь шла об отстаивании ее аристократического характера. Однако внутри нее тоже имелась своя родословная иерархия: князья Рюриковичи спорили за первенство с князьями Гедиминовичами, старомосковские бояре охраняли свое положение от новых родов, попавших в Думу благодаря одной благосклонности Ивана Грозного или его преемников. Меняло положение думцев пожалование чинами бояр и окольничих новых царских родственников. Рядом с каждым боярином, входившим в Думу, издавна складывался «свой круг» родственников и приближенных, которые и поддерживали его при любых поворотах московской политической жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
