Спагетти с пикантной приправой и чесночным томатным соусом были просто мечтой. Катрин проглотила три полные тарелки, и настроение у нее заметно улучшилось. Фрэнки же, наоборот, тыкал вилкой в свои спагетти без всякой охоты и не съел даже половину порции.
После еды Сара и Катрин вымыли посуду. Потом они отправились на прогулку, а Фрэнки в это время дремал на надувном матрасе перед палаткой.
От кемпинга к морю вела тропинка длиной приблизительно с километр, которая проходила через поля и луга прямо к пляжу. Когда они вышли к морю, солнце как раз садилось за горизонт, простирая последние оранжевые лучи над водой.
– Классно! Вид – с ума сойти! – сказала Катрин, сорвала с себя одежду и голая прыгнула в море.
Громко отфыркиваясь, она проплыла кролем метров двадцать, развернулась, поплыла назад, вышла из воды, температура которой была не больше семнадцати градусов, вытерлась футболкой и снова оделась.
– У меня впервые такое чувство, что я живу по-настоящему, – сияя, сказала она, переводя дух. – Ты можешь себе это представить, дорогая? Ведь мне уже скоро двадцать лет!
«Я желаю ей огромного счастья с Фрэнки», – подумала Сара и твердо решила, что завтра же как можно раньше уедет в Берлин.
Когда Сара и Катрин вернулись к палатке, Фрэнки сидел под дубом и курил марихуану. Он улыбался, но был не в состоянии контролировать свои глаза. Они у него буквально вращались и периодически закатывались под лоб.
Сара и Катрин зажгли факел, и при его свете пили красное вино и разговаривали. В половине двенадцатого они набрали воды из двадцатилитровой канистры, стоявшей за машиной, почистили зубы, сбегали в кукурузу и подготовили палатку на ночь. Фрэнки молча смотрел на них, задирая голову, чтобы выпустить дым.
Они залезли в палатку, а Фрэнки сидел под дубом и молча курил.
Около трех часов утра Сара проснулась. Катрин спала глубоко и крепко, тихонько посвистывая. Место возле нее по-прежнему было пустым. Сара выбралась из палатки, чтобы посмотреть, где Фрэнки.
Он сидел, прислонившись к дереву и закрыв глаза. Саре было холодно. Она взяла одеяло из палатки, завернулась в него и села рядом. Оказалось, что Фрэнки не спит. Он смотрел на нее.
– Что случилось? – спросила она. – Ты что, собираешься всю ночь сидеть здесь?
– Может быть, да. А может, нет.
– Неужели ты не устал?
– Еще нет. – Он протянул ей бутылку пива. – Хочешь глоток?
Сара кивнула и выпила. Когда она протянула Фрэнки бутылку, он взял ее за руку.
– Пойдем к морю!
От его прикосновения Сару будто током пронзило. А сердце ее забилось так, словно готово было выскочить из груди. Накинув одеяло на плечи, она пошла по темной тропинке вслед за Фрэнки.
И теперь, спустя много лет, Сара не раз думала, кто же в ту ночь начал первым. Может, виной всему была рука, которую она положила ему на плечи, когда ее сандалии утонули в песке. А может, его взгляд – то, как он смотрел на нее, стоя на берегу. Или решимость, с которой он притянул ее к себе и обнял. Как бы то ни было, она страстно ответила на его поцелуй. И ответила так, что в конце концов они вместе упали на песок.
– Я так и знала… – простонала Сара. – Поэтому ты весь день не мог смотреть на меня.
Катрин проснулась, потому что у нее зачесалась левая щиколотка. Она осторожно повернулась, чтобы никого не побеспокоить, и увидела, что палатка пуста. Ничего не поняв, она включила карманный фонарик и посмотрела на часы. Чуть больше половины четвертого. Только через два часа наступит рассвет. Она выбралась из палатки. Ни следа Фрэнки и Сары.
– Эй! – тихонько позвала она. – Где вы, мои сладенькие?
Ей никто не ответил. Дурное предчувствие превратилось в страх, и Катрин, прихватив фонарик, отправилась к морю.
Прибой с тихим шорохом бился о песок, мутная луна заливала пляж серым холодным светом. Безлюдная местность казалась призрачной, но совсем уж нереальными выглядели два обнаженных тела. До Катрин, которая остановилась на песчаном холме, доносились их стоны.
Сара и Фрэнки чувствовали себя свободными, словно были одни в целом свете. В этот час весь мир принадлежал им, и они даже не подумали о том, чтобы где-то укрыться.
У Катрин подкосились ноги, и она упала на колени. Несколько минут она не могла сдвинуться с места и словно загипнотизированная смотрела на то, что происходило на берегу.
Когда взошло солнце и Фрэнки с Сарой вернулись, она уже упаковала свои вещи.
– Я все видела. И не хочу ничего слышать, – сказала она.
– Проклятье! – прорычал Фрэнки и от ярости изо всех сил ударил по дубу, поранив ногу.
Сара хотела что-то сказать, но не могла. Словно сквозь плотный туман, она слышала звуки просыпающегося кемпинга: где-то плакал ребенок, хлопала дверь жилого вагончика-прицепа, гремела посуда, из пока еще закрытых палаток доносились приглушенные голоса, вдали слышались звуки радио. Она была не в состоянии обнять подругу и объяснить ей, что случилось. Она была не в состоянии просить у нее прощения. Она просто стояла и хотела, чтобы земля разверзлась и поглотила ее.
– О'кей, Фрэнки, – сказала Катрин, и голос у нее был мягким, как бархат, и более глубоким, чем обычно, – я ошиблась в тебе, вот и все. Никогда больше не попадайся мне на глаза.
Она обернулась к Саре и долго смотрела на нее.
– Жаль, – сказала она, – жаль нас.
Еще никогда Сара не видела столько печали и разочарования в глазах подруги.
Катрин схватила дорожную сумку. Ни Сара, ни Фрэнки не просили у нее прощения. Они не сказали ей «останься». Они не сказали вообще ничего, просто смотрели ей вслед – не двигаясь, молча, пока она не исчезла между палатками и жилыми вагончиками.
8
Уже полтора года Фрэнки жил в четырехкомнатной квартире в старом доме в Шёнеберге, рядом с парком Клейста. Фрэнки и его брат унаследовали квартиру своей тетки Ольги. Она была незамужней одинокой дамой лет пятидесяти, которая никогда не выходила из дому не накрасившись, сходила с ума от «Битлз», преподавала английский язык ученикам профтехучилища и однажды воскресным утром перерезала себе вены, слушая поставленную на бесконечный повтор песню «Yesterday». Фрэнки и его брат Уве после смерти Ольги отремонтировали квартиру, содрали со стен тяжелые матерчатые обои с золотым орнаментом и пристроили дешевую, но новую – с иголочки – кухню. С балкона открывался прекрасный вид на парк.
Три месяца назад на университетском празднике Уве влюбился в девушку из Новой Зеландии, у которой была годичная стипендия в Германии, и последовал за ней на ее родину. Он изучал машиностроение, но бросил учебу и теперь хотел испытать себя в разведении рыбы.
С тех пор Фрэнки жил один на ста пятидесяти двух квадратных метрах в четырех комнатах. На счастье, у него были терпеливые соседи, которых целыми днями не было дома и которые вечерами терпеливо сносили его многочасовую игру на рояле. Собственно, все было идеально, вот только денег катастрофически не хватало.
– Если ты не против, я буду жить у тебя, – сказала Сара. – Я все равно даже представить не могу, что выдержу разлуку с тобой больше чем двенадцать часов.
Спустя два месяца Сара отказалась от своей квартиры в Кройцберге и переселилась к Фрэнки. Места для двоих было более чем достаточно, а у Фрэнки больше не было проблем с оплатой. Того, что могла доплатить Сара, хватало на квартиру. Хотя у Фрэнки было мало времени и он с утра до вечера сидел либо за книгами, либо за роялем, чтобы подготовиться к экзаменам, Сара все равно была счастлива. Она наслаждалась тем, что сидела в своей комнате, изучала «Симплициссимус» для курса германистики и слушала через закрытую дверь музыку Фрэнки. Рояль был его единственной ценной и горячо любимой собственностью, которую он холил и лелеял, и на его гладкой, как зеркало, поверхности нельзя было найти ни пылинки.
В последнюю неделю перед экзаменом в консерватории Фрэнки не скрутил ни одной самокрутки с травкой и не выпил ни бутылки пива. Он работал практически круглосуточно, делая лишь короткие перерывы на сон и на кофе, и эти перерывы никогда не превышали трех-четырех часов.
– Ты подрываешь свое здоровье, – озабоченно сказала Сара, массируя ему затекшую спину.
Фрэнки лишь улыбнулся.
– Ты еще не знаешь, как это бывает, когда я по-настоящему убиваю себя.
Сара не обратила внимания на его слова. Она хотела только одного: чтобы экзамен состоялся как можно скорее и Фрэнки смог наконец выспаться как следует.
В день экзамена Фрэнки напоминал сверхнервное привидение. Он встал в семь утра, принял душ и выпил несколько чашек черного кофе. Он двигался по комнате, как лунатик, и Сара не могла представить, как он сможет написать хоть одно осмысленное предложение или без ошибок сыграть свои композиции, которые она считала великолепными и даже была растрогана до слез, когда он исполнял их.
– Скажешь, если какой-то пассаж тебе не понравится, – требовал он все чаще и чаще. А ей нравилось все. У нее начинало чаще биться сердце, когда он играл, и даже волоски на руках и ногах вставали дыбом… При этом она не отличала его произведения одно от другого, не говоря уже об отдельных пассажах.
