Что такое «отдать свиньям», Зинка узнала на другой день.
Кошка господина Вильгельма родила котят. Господину Вильгельму котята были не нужны, и он бросил их в загон к свиньям. Здоровенные зверюги, каждая весом больше ста килограммов сожрали котят живьём.
* * *
Работать и жить Зинку отправили в один из коровников.
Коров было много — пятьдесят. Да ещё телята. Ухаживали за ними две девушки: полячка Мария и украинка Ганна.
С Марией Зинка сошлась сразу.
Подружиться с Ганной у неё не получалось. Ссора в первый же день случилась. Когда Зинку силой приволокли — а она упиралась! — в коровник.
— Не буду я работать! — заявила Зинка. — Ишь, рабов нашли! Всё равно мы победим! Красная Армия сильнее всех поганых фрицев! И вильгельмов! — Я… — начала и не договорила Зинка.
Голова её дёрнулась от оплеухи, полученной от Ганны:
— Цыть, дура! Сама жить не хочешь, так других раньше времени в могилу не отправляй!
Ганна же и заявила управляющему, когда тот пришёл проверить, как идёт работа в коровнике:
— Герр Стефан, новенькая не хочет работать! И нас подбивала на то же!
— Гут! — управляющий потрепал Ганну за щёку, залез в карман своей куртки и достал оттуда плитку шоколада. — Кто работать гут хорошо, тот быть кормить.
Вся плитка Ганне не досталась, только несколько кусочков, щедро отломленных рукой управляющего. Однако она была рада и им. Она даже попыталась состроить глазки противному старику.
Управляющий не стал уделять внимания Ганне больше, чем нужно. Он подошёл к дверям коровника, открыл их и что-то прокричал на своём немецком языке.
Минутой позже в коровник вошли два крепких парня. Немцы. Не говоря ни слова, они схватили Зинку и бросили её на пол, прямо на неубранный навоз.
Потом Зинку пинали. Сапогами. В четыре ноги.
За Зинку никто не вступился.
Староста разглядывал стены и крышу. Ганна, посмотрев какое-то время на экзекуцию, отправилась в дальний угол коровника. Туда, где, с трудом сдерживая слёзы, работала Мария.
Потом немцы ушли.
Зинка осталась лежать в навозе. Было противно, больно, но работать на немцев она всё равно не собиралась.
Вечером, когда в коровник принесли еду, Зинка снова увидела хозяина.
Она по-прежнему лежала на полу.
Господин Вильгельм с минуту глядел в глаза девчонке, а затем, не говоря ни слова, наклонился, схватил её за ногу и потащил за собой.
Подняться Зинке не удалось. Голова ударилась о порог, о металлическую решётку, на которой перед входом в коровник счищали грязь с обуви, и всё. Мрак.
Мрак был и потом. А ещё холод. Жуткий холод. Ледяной холод.
Зинку бросили в каменный колодец, сделанный во дворе усадьбы господина Вильгельма для наказания непокорных работников…
Утром сквозь щель в крышке колодца пробился робкий лучик света.
Зинка, ночью пришедшая в сознание и всю ночь пропрыгавшая то на одной ноге, то на другой, чтобы не замёрзнуть, замерла. Навалилась боком на каменную стенку. Сил не оставалось.
Вернее, оставалось ровно столько, чтобы достать заветный рисунок.
Сил достать рисунок у неё хватило, спрятать обратно в карман — нет.
Господин Вильгельм, откинув крышку колодца, вновь возвысился над девчонкой. И, неожиданно ловко для своей комплекции, наклонился над колодцем и выхватил рисунок из застывших рук. И ухмыльнулся, увидев слёзы в Зинкиных глазах:
— Цена?
— Отдайте, — попросила Зинка.
— Работат! — ответил господин Вильгельм.
— Пожалуйста, — выдавила из себя Зинка.
— Работат! — повторил господин Вильгельм и, не дожидаясь ответа, вдруг надорвал уголок бумажного листа — понял: другим девчонку не взять.
Зинка вздрогнула. Будто не рисунок порвался, а родное что-то. Встали перед глазами дома деревенские, мама, дед с сестрёнкой, тётка Саша… Рисунок цел — память жива. Память жива — значит, приведётся вернуться. Домой. Только войны там уже не будет. Всё снова хорошо пойдёт.
И — сдалась Зинка, прошептала:
— Работать. Я буду работать. Только отдайте, пожалуйста.
— Работат? — переспросил господин Вильгельм.
— Да! — Зинка согласно кивнула. — Только отдайте рисунок.
Господин Вильгельм довольно захохотал, шлёпая себя по бокам кулаками, в одном из которых был зажат бумажный листок, а затем вновь наклонился над колодцем. И — схватил Зинку за ворот ватника. И — вытянул из колодца. И — отдал рисунок. И — развернул лицом в сторону коровника. И — ударил по спине так, что Зинка, не удержавшись на ногах, упала на стылую землю:
— Работат!
9
Если бы мог, Василёк отправился бы в кузницу. Заменил бы отца. Только нет теперь кузницы. Бомба с самолёта фашистского прямёхонько в неё попала.
Пошёл бы Василёк с мамкой на ферму, помочь: других кого заменить. Только пусто на ферме. Всё стадо вот уже как три дня эвакуировано.
Василька тоже эвакуировать хотели. Сам председатель колхоза за ним приходил! Правда, в дом не пошёл, в окошко тихонько стукнулся.
Уже почти ночь была. Таился председатель.
— Ты, Александра, — сказал мамке Василька, — прости, если что не так. Но в райкоме решили, и ты согласилась. Ты человек верный, жизнью проверенный. Кому, как не тебе остаться! Я ведь тоже ненадолго уйду. Потом вернусь. Надеюсь, скоро. Ты самое главное не забудь: как, что, куда, где. Когда придут: как сказать должны. Тебе: что ответить надо будет. Ну и куда отвести да где что взять. Не забудешь?
— Не забуду! — мамка вздохнула.
— Ну-ну! — председатель руку поднял, будто вздох остановить хотел. — Вот только грустить не надо! Лучше вот что… Василька своего давай-ка от худа да подале. Отправляй его со мной. Устроим его временно куда положено. А как назад, так и его — тоже.
Василёк рядом с мамкой стоял. Первые слова про кто-что-куда-где не понял, а про второе сразу сообразил.
— Я от мамки никуда! — председателю сказал. Сердито сказал и — твёрдо: — Без меня кто у неё защитой останется?
Хохотнул председатель на слова мальчишечьи коротко и посуровел сразу:
— Кто бы тут тебя спросил…
Мамка за Василька заступилась:
— Пусть останется. Если уедет, подумают люди неладное, а от кого и подозрение будет.
На том и порешили.
Ушёл председатель. Мимо дома беженцы нескончаемой чередой шли: кто на телеге, лошадкой управляя, кто сам-пешком с мешком за плечами, кто с дитём, кто с палкой-клюкой. Растворился председатель среди людей, будто не было.
Навстречу беженцам солдаты шли. Тоже тяжело. Видно, издалека. Пулемётов у них мало было, винтовки не у всех, одеты неважно — старое всё, пропотевшее, пропылённое.
Три дня так было: от зарниц — беженцы, к канонаде поближе — красноармейцы.
На четвёртый день будто обрезало: ни оттуда, ни туда. А к ночи и вовсе тихо стало.
Василёк с мамкой в погребе спали-ночевали — от фашистских самолётов прятались, вдруг налетят.
Налетели. Утром. Как раз солнце встало.
Правда, сперва не самолёты появились — пушки ударили. И не так далеко вовсе, земля задрожала.
Хотел Василёк из погреба в дом вылезти, да мамка не пустила. А самолёты появились, сама пошла посмотреть: что не так.
* * *
Этой машине не везло с самого начала войны. И ломалась, и горела, и пули скаты рвали. Водителей на ней за два с небольшим месяца поменялось — четыре человека.
И вот опять.
Только отъехали от передовой, за одинокой полуторкой увязались два немецких истребителя. Сперва мимо пролетели, затем вернулись — решили поохотиться. И какое им, фашистам, дело, что на брезентовом тенте, от солнца выгоревшем до белого цвета, большие красные кресты нарисованы! Фашисты — они же нелюди!
Фельдшер, что рядом с шофёром сидел, поторапливал:
— Ты, миленький, поскорее только, побойчее! Может, оторвёмся!
— Ты, дед, сбрендил, что ли? — водитель на фельдшера ругался. — У них скорость — уй-ё!
Фельдшер был из гражданских. Уходил от войны, а потом взял да и прибился к одной из наших частей.
— Хоть и шестьдесят годков уже, а пользу принести могу! — заявил командиру. — Ну, нет моих сил дальше отступать! Сколько же можно?!
Командир — четыре шпалы, знаки такие, в петлицах, значит, полковник! — глянул на деда усталыми глазами, бойца кликнул, приказ отдал:
— В медсанбат определить. Отведите.
— Вот спасибочки! — обрадовался фельдшер, будто большую премию получил, улыбкой лицо украсил.
Теперь от медсанбата двое осталось, а командир-полковник, перевязанный-забинтованный, с другими ранеными в кузове полуторки мотался. Било машину на ухабах, то вверх подкидывало, то вниз ухало.
— Был бы лес рядом! — водитель, парень молодой, фельдшеру кричал. — Там бы замаскироваться!
А дорога шла полем. Лес только на горизонте виднелся.
Истребители, будто на учениях, один за другим заходили на цель. Лётчики стреляли в своё удовольствие. Сперва вовсе баловались: то слева очередь пустят, то справа. То перед машиной землю фонтанчиками взметнут — притормозят полуторку, то сзади — подгонят. Затем всерьёз взялись. Когда увидели: дорога в деревню заходит, а за деревней лес — сосны да ели.
