– Я не готова.
– К чему не готова? – улыбнулся отец Амвросий. – Я и не предлагаю это сделать сейчас. На это, действительно, нужно некоторое время. Или вы не готовы встретиться с самой собой? А как же стремление постичь глубинную суть людей, вещей, явлений? – спросил с полуулыбкой.
И тут Ляльку проняло во второй раз. Она удивленно-обезоружено посмотрела на этого человека в монашеской рясе. Как, каким образом ему ведомо о ней, как ей казалось, глубоко личное, почти забытое и, точнее, перекрытое событиями ее жизни последних месяцев? И сразу всплыло воспоминание двухлетней давности. Заработав поначалу своего молочно-товарного бизнеса приличные деньги, Лялька не упустила возможность съездить в туристическую поездку в Израиль. Прямые рейсы из соседнего города позволяли на недельку «припасть к экзотике Святой земли», как она говорила своим подружкам. И эта формулировка, казавшаяся ей такой оригинальной тогда, почему-то теперь резанула своей бравурностью на грани кощунства.
Иерусалим ее потряс. У нее и сейчас стоит перед глазами панорама бело-розового города в лучах заходящего солнца, ослепляющее золото купола мечети, потрясающий вид на Масляничную гору и площадь пред Стеной плача. Куда девалась усталость после многочасовой экскурсии по старому городу и посещения Храма Гроба Господня! Она вытащила пакетик с многочисленными записочками всех своих родных и подружек и подошла к Стене плача. Сначала суетно-делово разыскивала расщелину, куда можно было бы их пристроить, не потревожив уже находящиеся в стене. Удалось! Потом, как бы сбросив с себя бремя ответственности, остановилась. Ей хотелось всеми своими чувствами и мыслями оказаться здесь и сейчас. Рядом стояли девушки, женщины, девочки. У некоторых были открыты книги, они что-то читали, шевеля одними губами. Некоторые совершали телом колебательные движения с легким полупоклоном в довольно быстром ритме. Казалось, никто ни на кого не обращает внимание.
Свою записочку она писала накануне. Да и записочкой это назвать сложно – три странички, вырванных из блокнота, были испещрены пожеланиями мелким убористым почерком. Лялька попробовала извлечь из памяти что-то наиболее значимое. И… не смогла. Мысли расплывались, как кисель. Воля вышла из нее, а тело, совершенно неосознанно начало совершать такие же колебательные движения, как и у других, стоящих с ней рядом. От неожиданности она испугалась. А испугавшись, решила, что пора возвращаться к месту сбора группы. И двинулась спиной вперед, оставаясь лицом к Стене плача, как это и делала основная масса женщин. Потом здорово разозлилась на себя – почему предательский страх так часто является ее реакцией на неожиданность!
Просьбы и пожелания были обо всем: глобальном и личном. Но прошли недели, месяцы, а в памяти четко осталось всего три: понять истинную суть людей, вещей, явлений, почувствовать и пропустить через себя две важнейшие энергии, определяющие многое, если не все в мире людей, – энергию больших денег и большой любви.
Как, в силу каких причин и обстоятельств отец Амвросий смог понять, прочувствовать, прямо-таки считать с нее одно из них? Такое миллиметровое совпадение до точного выбора ее формулировки? Свои переживания у Стены плача она посчитала глубоко личными, практически интимными, и никому о них не рассказала. Даже своим дражайшим подружкам, ограничившись тезисом, что в Иерусалиме, как нигде, чувствуешь, что это – Святая земля.
– Что я должна сделать, чтобы причаститься? – с робостью первоклассницы спросила Лялька.
– Сначала надо исповедаться в своих грехах и прегрешениях. Отстоять вечернюю службу, подержать пост – не вкушать скоромной пищи. Можно поголодать. Вы уже четвертый день в монастыре и уже две недели в паломнической поездке, так что завтра поутру можно к исповеди и причастию.
– А в каких грехах надо исповедаться и как это делать? – «первоклассница» уточняла сложность задачи.
– Чтобы было проще, откройте и почитайте Заповеди Господа нашего Иисуса Христа. Лучше, если вы на бумаге изложите то, что считаете греховным в вашей жизни. Будьте лаконичны – важно понять суть греховного действия, характер силы, которая за ним стоит. Поначалу сам человек определяет, что он открывает и признает греховным. Не зря же к исповеди люди идут за отпущением грехов. Грех – груз на вашей душе. Никто из живущих не может решить за вас, что вас обременяет, в чем вам исповедоваться. А для Господа изначально ничто не является тайной.
– У меня все в жизни наперекосяк… Вероятно, я – великая грешница, – она упала духом.
– Не страдайте манией величия. Едва ли вы изобрели нечто в этом смысле, чего уже не было в истории человечества. «Что было прежде, то и будет впредь, а то, что было, человек забудет. Покуда существует эта твердь, вовек под солнцем нового не будет». Помните, из Екклесиаста?
– Помнить можно то, что знал. Слышала в общих чертах. А это – не знание, – злясь почему-то на себя, Лялька начала защищаться, хотя никто на нее не нападал, и, как нередко это делала в обычной повседневной жизни, стала выпускать иголки.
– Вы не нервничайте, – с сочувствием он посмотрел на нее, – мы еженедельно принимаем исповедь десятков людей. Но я вас понимаю, это трудно сделать впервые, тем более в неюном возрасте. Вы должны знать, что тайна исповеди священна. И, поверьте, вы уже готовы к этому. Я наблюдаю за вами с начала вашего появления здесь. Но исповедь и причастие – дело исключительно добровольное. Передайте, что я освободил вас от послушания на сегодня. У вас нынче другая, гораздо более тяжкая работа.
Любовь-морковь
Промучившись весь остаток предыдущего дня и вторую бессонную ночь, Лялька поняла, что к исповеди и причастию не готова, зато готова пожертвовать маршрутом остальной паломнической поездки, чтобы неделю остаться именно в этом монастыре, подумать, поразмышлять… Вдруг получится почувствовать эту самую готовность? А потом через неделю присоединиться к своим спутницам и благополучно вернуться в далекий Славногорск. Отец Амвросий ее желанию внимал серьезно. И все же в глубине его глаз ей почудилась легкая добрая смешинка. Такая гремучая смесь сострадания к ее иступленному фанатизму и готовности к самобичеванию. Но все бренно, все проходит… И ты ли выбрал декорации и действо под названием «жизнь»?
Неделя в монастыре превратилась в год, пожалуй, один из самых содержательных в ее жизни. Причем не из-за внешних событий, а из-за каких-то глубинных сущностных вещей, смысл которых открывался ей постепенно в размеренном укладе монастырской жизни, в незатейливом послушании, в котором довольно быстро оказалась востребована ее ранняя комсомольская организаторская хватка, и, главное в постоянном общении с отцом Амвросием. По любым вопросам.
Зато в это время у Любаси, продолжавшей присмотр за цветочками и квартирой Ляльки, происходили бурные события с яркими эмоциями, страстями, заоблачными взлетами и катапультирующими падениями. О, как же ей не хватало своей задушевной подруги! Сколько ошибок она могла бы не совершить, будь Лялька рядом. Девятый вал внезапной, безумной и, как водится, абсолютно парадоксальной любви обрушился на бедную Любасю, когда она была к этому совершенно не готова. Как будто к влюбленности или любви можно заранее подготовиться!
В то время она еще работала в школе, преподавала английский. Педагогическая нагрузка чуть меньше ставки. Все ее время занимала воспитательная работа, она была организатором. В перестроечное время борьба за выживаемость традиционно по-российски не жирующих учителей привела к катастрофическим изменениям в педагогической среде: наиболее активная часть рванула, наступив на горло собственной песне, в бизнес, точнее челночный бизнес, в сомнительные, но приносящие несопоставимые с учительским довольствием фирмы и фирмочки. В Любасиной школе директрисе удалось каким-то немыслимым образом сохранять хорошо отработанную в советской педагогике модель воспитательного процесса. С учебным она справиться была невольна: учебники, методики менялись головокружительно, создавая у «генетических» педагогов устойчивое представление, что кто-то на самом верху и впрямь задался целью ликвидировать то, несомненно, лучшее, что было десятилетиями накоплено, апробировано и давало зримые результаты. Можно оспаривать идеологические подходы в преподавании предметов общественно-политического цикла, но математику, физику, химию, биологию в советской школе давали в хорошем объеме и разумной последовательности. Можно ставить под сомнение выбор для обязательного изучения каких- то произведений советской литературы… Собственно, ничего абсолютно идеального в мире и не существует. Но грамотность, навыки устной и письменной речи, знание основ естествознания и точных наук в общем массовом разливе советская методическая модель выдавала на достойном уровне. Как Агафье Тихоновне (так старорежимно звали Любасину директрису) удалось в годы полного разброда и шатания сохранить школу в ее гуманисти- чески-воспитательной роли, одному Богу ведомо. Складывалось впечатление, что Агафья решила – началась война за души ее учеников. Проигрывать она не собиралась! Бред с учебными программами и постоянно меняющимися учебниками пыталась снивелировать (ее статус заслуженного учителя немало этому способствовал), а вот воспитательную, внеклассную работу она только усилила. Поняла: в борьбе за выживаемость не до своих чад стало многим родителям. А плодить беспризорность в отведенном околотке Агафья не могла. И любасина школа стала работать чуть ли не в восемнадцатичасовом режиме. Кружки, студии, спортивные секции, факультативные занятия… Каждый день происходили какие-то события. В орбиту школьной жизни вовлекли всех вменяемых родителей.
