Она всё повторяла, что именно три. Говорила, что сын её в три годика уже какие-то стихи рассказывал. А сейчас боялась, как бы за эти три года не разучиться говорить.
– Три года, три года…
А я всё отвечал:
– И никого ведь не убил…
– Не убил. Ты что! У нас и за выстрелы сажают, особенно если человек за правду стрелял.
Но за какую такую правду стрелял Ваня, мне кажется, в деревне мало кто знал. Однако все были уверены: стрелял не просто так. Жорж после этой истории, послал к чертям всю деревню и уехал в город. Как это с прыщом происходит, сам выдавился с чистого лица. Рита, как я понял, работает с утра до ночи: помогает своей маме, и маме Вани, тоже почти своей.
– Они ведь поженятся, – сказала Пелагея Федоровна. – Дети мои хорошие…
И чтобы доказать это, с какой-то даже гордостью достала несколько писем от сына.
– А вот Рита ему сегодня написала. Посмотрите.
«Тебя там не обижают?» – прочитал я размашистую строчку; и холодок резанул по сердцу.
– Не надо писем, – сказал. – Это личное.
– Ну хоть эти, от сына.
Должно быть, Рита каждый раз спрашивала, не обижают ли там… Но Ваня всё отвечал: нет. Говорил, что люди везде одинаковые. На каждого пятого только Жорж попадается, а так все хорошие. Слова «Жорж», конечно, не писал, но это и так все поняли.
– Я пойду, Пелагея Федоровна… У меня поезд скоро.
Мы проговорили два или три часа, а простились за минуту. Кем я был для неё – так и не узнала. Сказал ей, что пишу. Куда? Зачем? Это не важно. Даже имя не важно.
С каждым шагом делалось всё тяжелее. Мне казалось, что нельзя так закончить рассказ.
Я остановился и посмотрел на чёрно-красный забор, на дом, на ветхий сарай за ним.
«Загляни внутрь, – сказал бы мне читатель. – Нет у них собак, смелей».
И я послушался.
Перебираясь на корточках через кусты крыжовника и малины, я подполз к воротам сарая. Оттуда доносился треск, будто бы кололи дрова. Я заглянул внутрь и увидел девушку в голубом платье. Рита занесла топор… и передумала.
– Вам что надо? – нахмурилась она. – Вы кто такой?
Нельзя, наверно, описывать героиню на последних строчках. Говорить про острый хищный нос, про орлиные глаза, про жилистые руки, которыми и обнять, и задушить можно.
– Вы кто такой?! – шагнула она ближе.
Дикий зверь в женском обличии. Нельзя её поймать, нельзя посадить в клетку, нельзя пока не захочет. А если захочет, то навсегда.
– Что…
– Я рассказал остальным, – вырвалось наконец – Как вы просили.
По спине холодок. Я сделал раз, два, три шага назад… бросился к кустам, к забору, перепрыгнул! И по узкой просёлочной дороге со всех ног побежал на станцию. И так быстро, как никогда до этого.
Орешек
В один из январских дней, Евгений Романович, закутавшись в красный шерстяной халат, сидел на застекленной террасе загородного дома. Растянувшись в кресле-качалке, он наслаждался первыми днями богатой и спокойной старости.
Конец ознакомительного фрагмента.
