Нового мужа она не нашла. Относилась к пяти фотографиям дедушки как к настоящим иконам. В шкафу лежала его рубашка, которую она не успела постирать до его смерти. Рубашка была рваная, пропахшая потом и запахом рыбы. В этой рубашке для нее сохранился муж.
Мама не была столь же преданной.
После смерти отца она вычеркнула его из своей памяти и своего прошлого. Finite. The End.[14] Уничтожила фотографии. Сожгла письма. Раздала одежду. Он перестал быть реальным существом. Мы никогда не говорили о нем. Словно он никогда не существовал. В результате маминых усилий Воронье Гнездо было полностью очищено от всяких воспоминаний о папе.
И я остался совершенно один.
В первый раз, когда мама позволила профессору переночевать в Вороньем Гнезде (дело было довольно поздно в пятницу), я спрятался в своей комнате. Чтобы не слышать их смеха и звона бокалов. Мама заглянула ко мне пожелать спокойной ночи, но я сделал вид, что сплю.
Ночью, услышав скрип лестницы, я выполз на веранду. И мой горящий взгляд проследил через занавеску, как мама и профессор прошмыгнули в спальню, заперли дверь и сбросили на пол одежду.
А в углу, неподвижный, невидимый, стоял папа.
Профессор с мамой выпили. Профессор был в игривом настроении. Мама пыталась на него шикать.
Сердце у меня в груди билось, как зверь в клетке, — от ужаса и страшных предчувствий.
В течение нескольких недель я наказывал ее тем, что перестал с ней разговаривать.
Потом были другие игры…
Через полгода после смерти отца мама вышла замуж за профессора. Коллегу и лучшего друга папы. Простите мой несколько натужный смех.
В тот год, когда родился мой сводный брат, мама и профессор продали Воронье Гнездо. Я не стал переезжать к ним. Когда я сказал маме, что буду снимать комнату, мне показалось, что она облегченно вздохнула. Так человек, одолевший самый трудный участок пути, оглядывается назад с чувством выполненного долга. Она начинала жизнь с нуля.
9.
Мама и профессор живут на белой кирпичной вилле в Бугстаде. Они называют ее Нижний Хольменколлен. Дом высотой в два с половиной этажа выглядит так, как будто его спроектировали и построили за три недели непрерывной пьянки. За свой проект архитектор получил несколько премий. По мне же, дом — хаос из закутков, спиральных лестниц и потайных шкафов, в которых мама прячет свой арсенал полупустых бутылок. На склоне, обращенном к дороге, в огромных количествах произрастают желтые цветы лапчатки, швейцарский рододендрон, розы Лили Марлен. Но их ароматы перебивает сильный запах гербицидов.[15] Перед виллой — идеально ровная лужайка. За домом на специально привезенных из Шотландии каменных плитах под навесом стоят качели с подушками такого размера, что в них можно утонуть, огромный гриль, изготовленный одним другом профессора, и фонтан с изображением ангела, который одновременно рыгает и писает и при этом со смехом смотрит в небо. За садом следит садовник, он приходит на виллу каждую пятницу. Тогда же приходят девушки из бюро по уборке помещений. У мамы в этот день много хлопот.
Когда она открывает дверь и видит, что на крыльце стою я, невредимый и веселый (хотя и несколько бледноватый), она всплескивает руками. Я обнимаю ее. Хотя это не в моих привычках. Ласки надо дозировать. Кроме того, я ненавижу запах маминого зубного ополаскивателя, который должен заглушать запах алкоголя в ее дыхании. Мне не особенно хотелось сюда приезжать, но надо было ее успокоить. И напомнить, какой сегодня день.
Кухня светлая и большая. Сосновые половицы перевезены из усадьбы в Хаделанне. Мама варит кофе.
— Будешь чистить рыбу? — спрашиваю я в шутку, глядя на газеты, разбросанные профессором по столу.
Мама пренебрежительно смеется. Она, конечно, готовит сама, но грязную работу за нее делают другие. Она выключает приемник, стоящий на подоконнике. Мама жить не может без передачи «В девять утра». Как и без много другого.
— Ты всегда заставляла других чистить рыбу вместо себя, — произношу я. Это намек. На то, что случилось много лет тому назад. Ей должно быть стыдно.
— Слушай, только что звонил Трюгве, — говорит она.
Она следит за моей реакцией. Но ответа нет.
— Он очень взволнован. Просил, чтобы ты перезвонил ему. Что ты натворил, Малыш Бьорн?
— Натворил? Я? — переспрашиваю я с интонацией маленького лорда Фаунтлероя.[16]
— Во всяком случае, позвони ему.
— Попозже.
— Это очень важно.
— Я знаю, о чем речь.
— Он в ярости.
— Потом позвоню, — лгу я.
— У нас вечером будет бифштекс. Вчера купили у мясника потрясающе нежную говядину.
Я засовываю палец в рот и издаю неприличный звук.
— Дурачок! Придешь? Я запеку картофель с сыром и брокколи.
— У меня сегодня много дел.
— Давненько такого не было. Скажи, в чем причина? Друзья?
— Я зашел только извиниться.
— Глупости.
— Я был сам не свой.
— Да что случилось?
— Ничего. Абсолютно ничего.
Я выпиваю с ней чашку чая. Мы болтаем о том о сем. Она большой мастер таких разговоров. Мои намеки становятся все более прозрачными. Но она не улавливает их смысла. Даже тогда, когда я говорю, что схожу на могилу.
Сегодня исполнилось двадцать лет со дня смерти папы. Возможно, она вспомнит об этом в течение дня.
В то лето умер не только папа. Мама тоже лишилась своей жизни. Ее существование свелось к тому, чтобы сделать жизнь удобной для профессора и моего сводного брата. Она стала послушной хлопотливой служанкой. Она следит за тем, чтобы девушки из бюро по уборке вытирали пыль между клавишами рояля в музыкальной, комнате. Ей звонят то мясник, то торговец рыбой, когда им перепадает что-нибудь по-настоящему первоклассное и дорогое. Она стала надежной опорой для своего профессора. Его драгоценной супругой. Его прекрасной хозяйкой. Его вечно юной и безотказной любовницей. Она замечательная мама для его сыночка. Всегда готова помочь ему. Подбросить лишний стольник, когда он отправляется на гулянку. И подтереть пол, когда, пьяный в стельку и блюющий, он вваливается в прихожую на рассвете.
Иногда немного материнской заботы перепадает и мне. По отношению ко мне ее совесть нечиста. И меня это вполне устраивает.
10.
— Ты по-прежнему вегетарианец? — спрашивает Каспар Скотт.
Необыкновенно красивый мужчина. Мое собственное отражение в зеркале не внушает мне ничего, кроме чувства неполноценности, Каспар же наделен редкой, почти женственной красотой. На него устремлены призывные взгляды всех дам в кафе нашего отдела древностей. Он делает вид, будто ничего не замечает. Но я знаю, что он собирает знаки внимания в большой котел, где хранит запас положительных эмоций на черный день.
В студенческие годы мы были друзьями. На протяжении многих месяцев делили палатку во время экспедиций в разных частях страны. Когда я позвонил ему, мы несколько минут нащупывали правильный тон, прежде чем обрели былую непринужденность в общении.
Сейчас мы сидим в кафе и пытаемся вести себя так, словно и не было этих лет расставания. Пахнет кофе, булочками, жареными котлетами с луком.
Каспар — прирожденный археолог. Даже маленькая, на первый взгляд незначительная деталь говорит ему о многом. Во время раскопок в Ларэйе он по обнаруженным нами невзрачным обломкам ключей и коробке с иголками, прикрепленной к старинному поясу, определил, что мы наконец нашли исчезнувший двор хавдинга[17] Халлстейна. В одном захоронении викингов мы обнаружили крохотный серебряный ножичек и никак не могли понять, что это: игрушка, украшение или символическое оружие. А Каспар сухо констатировал, что этим ножичком чистили уши.
Каспар читает местность, как другие люди читают книгу. У него удивительная способность отличать естественные формы рельефа от следов человеческой деятельности. Он был руководителем группы ученых, которые обнаружили остатки двух поселений позднеледникового периода возрастом более одиннадцати тысяч лет в Ругаланне и Финнмарке. Находки показали, что охотники на оленей района Северного моря, они же охотники из Колы, по-видимому, были первыми, кто пришел на освободившееся ото льда побережье Норвегии.
Довольно скоро Каспару опостылели жизнь в поле, недели и месяцы вдали от Кристины, палящее солнце и внезапные ливни, грязь и пыль. Он стал бюрократом и теперь работает в археологической секции Инспекции по охране памятников.
К своему стыду, должен признать, что поэтому и только поэтому я разыскал его сейчас.
Я прошу его рассказать о том, как проходила организация наших раскопок.
Он делает глоток кофе и корчит гримасу:
— Забавно, что ты об этом спрашиваешь. Очень странная история.
