мост через Волхов за полчаса разметали.
Священникам сказать в ответ было нечего, все до самого лета на лодочках через Волхов катались, а о зачинщиках безобразия так ничего и не выведали. Пришлось на деньги Софийского собора мост восстанавливать, ибо уличане, как те, так и другие, вины своей не признали и пени платить отказались.
Владыка встал, опершись на посох, и сказал,
– Все грехи, кроме смертных, товарищам – ватажникам отпустить, кои завтра придут на утреннюю службу. Препятствий в устроении ватаг не чинить, долги в пользу сирот у товарищей – ватажников взыскать, если есть, если нет, то благословить всех и молебен за успех «ДЕЛА» отслужить во всех церквах земли новгородской. Князя не тревожить, не его это дело ватаги собирать, его дело суд вести, да землю оборонять.
Отпустив священства, владыка Спиридон, встал на колени перед святыми образами и всё оставшееся до рассвета время, молился о вразумлении христиан новгородских, и о спасении душ заблудших, не забывая упомянуть старуху Фотину.
Любил Владыка Спиридон всех людей, а паству свою новгородскую особенно.
Озарий Феофелактович уставший и довольный, не очень беспокоился о последствиях начатого им «ДЕЛА», вернулся домой, где ватага Онаньевичей упитая до положения риз, разгулялась во дворе терема, била посуду и лезла к дворовым девкам под юбки не без согласия последних. Несколько наиболее честных отроков, посмевших заступится за красных девок Озарьевых, получили в зубы и, скуля, от обиды и боли, сидели под лестницей терема. Оглядев свой поруганный двор, гостеприимный хозяин подошёл к поленнице, где выбрал полено поухватистей и принялся им гонять гостей по двору для их протрезвления и вразумления, пока всех не выгнал. Дав последнего пинка Геврасию Онаньевичу, ошалевшему от: бани, мёда и хозяйских побоев, он сам закрыл за ним ворота. Потом пошёл проверить кухню, где, за закрытыми дверями, нашёл Якуна Григорьевича вооружённого кочергой и готового защитить от пьяного сброда хозяйские соления, мочения и блюда, предназначенные на ужин. Поблагодарив повара за верность, слегка прижав его к груди, Озарий спросил:
–Где брат мой Герасий?
Якун честно ответил ему,
– На Витке, Людку вдовицу бдит.
Озарий обозвал, в сердцах братца – «придурком», но вида не подал и пошёл в терем руководить наведением порядка, да жену, детишек и девок красных лаской успокаивать.
Вот почему несчастному Гераське ворота никто сразу не открыл, вот почему брат родной – Озарий одним взглядом выгнал его голодного из – за стола во двор, где приютил его благородный повар Якун Григорьевич на ночь.
Утром, немного сменив гнев на милость, Озарий велел слугами найти никчемного брата своего Герасися. После утренней молитвы, найденный, Герасий, спросонья не понимая, что к чему, глупо смотрел на образа, что в горнице Озария, и умильно улыбался, слушал наказ брата.
–Сына своего Степку возьми, по городу, по церквам походи, Ваську Беспалого найди. Как найдёшь, сына сторожить оставишь, сам же ко мне лети быстрее мысли. Я потом скажу, что еще делать.
Не осознав до конца, зачем и почему это надо было делать, Гераська ответил,
–Ясно. Только кушать хочется и с утра тоже, особенно тогда, когда вечером постился! – ответил брату Гераська, намекая на грубое поведение брата накануне.
–Ну, иди, съешь, чего там, у Якуна, осталось с вечера, – ответил брат.
Часа через два, уже ближе к обедне, Гераська Кособрюхий вместе с сыном Стёпкой Гнилое Ухо вывалились на улицу, и пошли искать ветра в поле, то есть Ваську Беспалого в Великом Новгороде. Полдня, бесцельно протолкавшись на Торгу в толпе, они после обедни зашли в соборную церковь во имя Николая Чудотворца, что на Ярославовом дворище, дух перевести, где вдруг наткнулись на Ваську Беспалого и друга его – Леху Раскорякина.
Друзья в молчании стояли, в полуденной стороне притвора церкви, подле лестничной башни, как будто ждали кого.
Герасий стараясь быть невидимым для друзей, проскользнул серой кляксой вдоль северной стены притвора к свечному ящику, где служка Варавва собирал записки на требы и давал свечи в обмен на пряслица из галицийского красного шифера. Там он спросил, у Вараввы кто служит сегодня и, когда услышал в ответ, что не чужой – соборный поп, а свой – уличанский батюшка Лука, с радостью выскочил из притвора через западную дверь на гульбище. На паперти, он наказал сыну, готовиться к службе. И выведать: о чем говорят, кого ждут друзья, томясь ожиданием? Дал на эти цели целых три пряслица. Сам же он побежал к Озарию с сообщением о том, где находятся Васька с Лёхой, и с вопросом, что ему далее делать?
Стёпка, оставшись одним, сразу бережно спрятал одно пряслице в отворот шапки для срамных целей. С некоторых пор ему как-то становилось не по себе, если смотрел он на женское тело в бане. Особенно волнительно было, если смотрел он на молодку. Друзья его давно уже вкусили радости сладости плотской и от сладострастных снов страдали меньше, так как довольно часто захаживали на Гзеньскую слободку к скоморошьим дворам, где за три– четыре пряслица можно было утолить голод сладострастия либо с девкой незамужней, либо с молодой вдовицей (век мужа-скомороха короток). Стёпка же на Гзеньку не ходил, он все денежки тратил не мёд, кувшин, которого он выпивал в тайне, от чего ему становилось на душе легко и казалось, что из уха больше гнилью не тянет, и все его за это любят. Он так бы и жил дальше, без особых проблем, заглушая зов плоти мёдом. Однако с месяц назад, в бане он увидел молодую девушку – новую прислужницу Озарии и любовное томление в низу живота так скрутило бедного отрока, что не давало ему спать ночами вот уже недели три. Исповедь тоже не помогла, покаянное стояние на молитве ночами, казалось, только усиливало похоть. В конец измучившись, он решил, что поборет страх перед неведомым, накопит денежку и сходит, наконец, на Гзеньку – свой блуд потешить, а, что бы из уха не воняло, и не текло, во время греховного действа, он крепко заткнёт его воском.
Потом, войдя в церковь, он другое пряслице отдал служке Варавве в плату за то, что он вместо него служить будет. Последнее пряслице он отдал «своему» попу уличанскому – Луке, для нужд сугубо церковных. Облачившись в церковное поверх простого платья, он, изображая благочестивое усердие и рвение слуги господнего, ходил, чуть не бегая от алтаря до паперти и обратно, с каждым разом всё ближе подходя к друзьям, пока легким тычком в бок Васька Беспалов не выбросил его
