Улица выглядела непривычно. Призаборный мрак, дрожащие тени на мостовой, луна, продирающаяся сквозь облака, — всё это кого угодно могло настроить; на фантастический лад. Но Коркин, как уже отмечалось, был реалистом. Он осматривал улицу с дотошностью географа, впервые прибывшего в верховья Амазонки. Насколько позволяло скромное освещение, он вгляделся в перспективу, а затем принялся выхватывать зорким глазом частности.
«Трещины, — с тоской подумал Юрий Тихонович, — –Вот оно, разрушительное действие времени». Трещин и впрямь было много. Юрий Тихонович подошёл к стене и провёл по ней пальцем. «Прощай, мой старый дом», — с необычной для себя сентиментальностью прошептал Коркин и отправился в свой далёкий путь по сияющему асфальту.
Юрий Тихонович, всегда непримиримо настроенный к городским службам, на сей раз с неожиданной теплотой подумал о тех, кто не покладая рук облагораживал облик его родной Липовой улицы. Сколько их, безвестных ремонтников, маляров и озеленителей, не дожили до этого дня! А он, Юрий Тихонович, крепкий шестидесятидвухлетний мужчина (сорок два плюс двадцать, простая арифметика), со здоровым сердцем и зубами без единой пломбы, — он идёт себе по городу с песней на устах и с портфелем в руках, идёт себе спокойненько и незаметно, как и подобает человеку, победившему время.
Сзади раздались шаги, и Юрий Тихонович, на всякий случай укрывшись в тени дерева, обернулся. По середине мостовой, взявшись за руки, прямо к нему шли двое, парень и девушка. Длинноногие, коротко стриженные. Качался фонарь, и развевались светлые одежды. Дух захватывало, до того они были необычны.
«Надо же, — думал Коркин, — акселерация… Родились-то уже после вчерашнего. Моложе тех сосунков, что пачкали мелом мостовую. Вот тебе — люди новые, а дома те же, только постарели, и деревья те же, только разрослись…»
Мысли цеплялись одна за другую, кружились вокруг одной главной, которую Юрий Тихонович никак не мог ухватить, и вдруг она выплыла наружу, сверкнула немыслимо, словно новорождённая звезда, да так и осталась сиять, жгучая и радостная: литератор Коркин бессмертен!
Ну ладно, ладно, не будем перегибать палку, пусть не совсем бессмертен, против диалектики не пойдёшь, всё на свете, всё на свете тленно; но почти бессмертен — это уж точно, даже с философской точки зрения. Ибо перепрыгнул же он двадцать лет одним махом и стоит ли теперь возвращаться назад? Не лучше ли маленькими скачками, как кенгуру, добраться до того благословенного времени, когда человеческое тело станет субстанцией столь же долговечной, как и его бессмертная душа?
Мысль о безмерной жизни в веках пьянила. Весьма осмотрительный на улице и в других общественных местах, Юрий Тихонович на сей раз повёл себя вызывающе, отчасти даже нахально. Он вышел из тени ветвей и преградил дорогу парочке. Юноша сделал полшага вперёд и спросил металлическим голосом:
— Вам чего, дядя?
«Говорит по-нашему! — возликовал Коркин. — Не на эсперанто каком-нибудь. Вот только к чему бы это "дядя", может, так у них принято обращаться?»
И, выждав приличествующую своему возрасту паузу, сказал по-отечески:
— Спичку бы мне, дядя, если можно.
— Нет у меня спичек, — ответил юноша и, отступив на полшага, галантно взял девушку под локоток.
— Поздненько, молодёжь, по улицам ходите. Заняться вам, что ли, нечем?
В данную историческую ночь Коркин ничего против молодёжи не имел и высказался только ради поддержания беседы. Но его скромному желанию не суждено было сбыться.
— Шли бы вы, дядя, спать, — миролюбиво заметил юноша и повёл свою спутницу вдоль по улице. Должно быть, туда, куда парни XXI века обычно уводят своих девушек.
А Юрий Тихонович потоптался немного на месте, чтобы поле боя осталось за ним, и поплёлся вслед за парочкой к площади, которую в последний раз посетил накануне, то бишь двадцать лет назад.
На площади было светлее. Всё так же горделиво уходили ввысь коринфские колонны драмтеатра, желтела, сквозь деревья казённые стены городской библиотеки, а по левую руку выступал углом старинный кинотеатр «Лебедь». На щитах перед ним были различимы лишь контуры рисованных фигур, и сердце Юрия Тихоновича сладко заныло, ибо часть фигур художниц изобразил недвусмысленно и честно. «Вот оно, вот оно начинается…» — думал Коркин, но разглядывать щиты не стал, отложив это дело на светлое время суток, когда можно будет оценить подробности. Проявив таким образом силу воли, Коркин повернулся к кинотеатру спиной и направился к тёмным витринам универмага.
То, что было выставлено на витринах, превосходило самые смелые ожидания пришельца.
Луна деликатно высветила в оконной тьме различные детали дамского туалета, в том числе глубоко интимные, и показала их Юрию Тихоновичу мягко и ненавязчиво. Покашляв для приличия, Коркин с минуту провёл в созерцании воздушных кружевных вещиц, потом двинулся к следующему окну, но тут же вновь вернулся, чтобы ещё раз воздать должное ажурным синтетическим конструкциям.
Вообще отношение Юрия Тихоновича к такого рода предметам было двояким. С одной стороны, он ценил красивые вещи и при случае любовался украдкой упомянутым товаром. С другой же стороны, Коркин был убеждён, что публичный показ исподнего есть срам, и в людное время обходил витрины определённых магазинов, демонстративно отвернув голову. Теперь кругом было пустынно, вот Коркин и пустил свои чувства на самотёк. А когда нагляделся вдосталь, то стряхнул с себя разом нескромные мысли и шагнул к следующей витрине.
То была мужская секция. В ней выставлялся хороший товар, можно прямо сказать — очень хороший товар. Элегантные пиджачные пары, не чета костюму Юрия Тихоновича, вполне добротному по мерке двадцатилетней давности. Блестящие ваксяно-чёрные вечерние туфли с зубчатым, как крепостная стена, кантом. Благороднейших расцветок (даже при луне видать) галстуки-самовязы…
«Научатся, значит, вещи делать», — подумал Коркин и тут же поймал себя на скверной привычке, от которой надо было отучаться немедленно, — говорить о настоящем дне в будущем времени. «Научились»,— подумал он, приспосабливаясь к условиям. И стал разглядывать этикетки — не импорт ли? Нет, даже сквозь стекло заметна была на ярлычках эмблема местной фабрики — две скрещённые иглы.
Надменные манекены вежливо наклоняли набок голову и с потусторонней улыбкой приглашали Коркина посетить салон готового платья, примерить хоть дюжину костюмов и выбрать лучший. Вот такой — не очень рискованный, но и не слишком консервативный. Продавец бережно помогает ему снять пиджак цвета маренго и четырьмя точными движениями складывает на прилавке, заворачивает в тонкую хрустящую бумагу, а Юрий Тихонович, вытаскивая бумажник, идёт к кассе…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
