Когда я приблизился к третьему дому, до моего сознания начали доходить определенные запахи и звуки. Огонь создал нереальный, безумный рассвет, но сейчас солнце одарило мир настоящим. Прямо перед собой я увидел дом. Я бросился вперед с факелом и попытался поджечь крышу, но она не занялась сразу, как другие. Я обошел хижину и наткнулся на натянутую веревку. Представил вражеские ловушки, но, отступив, увидел одежду, висящую на этой веревке и на веревке, натянутой выше. Поднялся ветер, на мгновение разогнав дым, и я разглядел огород, окаймленный веревками для развешивания белья, и детскую одежду, колыхавшуюся в сером воздухе.
Смущенный и разозленный видом детской одежды, висевшей на веревке, а также и тем, что крыша лишь потрескивала, но не хотела разгораться, я вернулся к входу в хижину. Пламя факела, казавшееся таким ярким в темноте, на солнечном свете выглядело вялым и ненастоящим. Ветер разнес дым, и я увидел, что на многих огородах протянуты веревки для сушки белья. Жители не прятали у себя солдат; они выращивали тыквы и дыни, а также сушили белье. Некоторые огороды уже пылали.
Я не знал тогда, чем еще заняться, кроме как поджечь дом. Иных мыслей быть у меня не могло. Собственному замешательству я противопоставил действие. Стал поджигать дом снизу — его добротно сделанный деревянный каркас. Невольно я подумал о деревянном каркасе, который мы когда-то строили для нашего дома. Потом я поспешил на другую сторону, где нашел подгнивший кусок кровли, который можно было поджечь. Наконец огонь занялся; языки пламени, потрескивая, лизали кровлю. Мне показалось, я услышал доносящийся изнутри крик младенца.
Теперь огонь пылал вовсю. Не могу сказать, какое чувство мной владело — ужас или гордость. Я словно оцепенел. С трудом заставил себя отойти от одурманивающего жара.
Дом представлялся мне головой с разметавшимися горящими волосами. Два окна были как глаза, а дверь как рот. К моему изумлению, рот открылся, и появилась молодая девушка в ночной сорочке.
Думая об этом, я стараюсь представить ее отстраненно, как незнакомку, которой она была для меня тогда, а не как любимую девушку. В воспоминаниях я немного меняю ее.
У нее были длинные распущенные волосы. Когда она повернула ко мне лицо, на нем было написано очень странное выражение. Наверное, она догадалась, что именно я совершил. Я стоял перед ее горящим домом с факелом в руке. Факел уже потух. Его оказалось достаточно, чтобы уничтожить их дом и отнять у них жизни, но теперь он превратился в ничто. Я слышал, как за ее спиной плачет младенец.
Мне хотелось вызволить девушку оттуда. Она была красивой, как газель. Большие зеленые глаза вспыхивали желтыми огоньками. Я запаниковал. Кто ей поможет?
Я переметнулся на другую сторону. Мной овладел ужас. Я намеревался потушить огонь. Там ребенок, он может погибнуть. Видимо, ее сестра или брат. А ее мать тоже в доме? «Ты должна ее разбудить, — хотелось мне крикнуть. — Я помогу тебе».
Казалось, я уже не понимаю, кто совершил это ужасное дело, но она-то понимала. Пламя ревело. Ветер раздувал огонь, который распространялся все шире. Вокруг девушки плясали языки пламени.
— Беги! — закричал я.
Глаза ее выражали озадаченность и печаль, но не страх и панику, как мои глаза. Ее лицо было в той же степени спокойным, как мое — встревоженным. Я сделал шаг в ее сторону, но меня остановил нестерпимый жар. Между нами клубилось и шипело пламя.
Девушка бросила взгляд на полыхающие дома и огороды соседей, а потом на меня. Повернула голову и посмотрела на свой горящий дом. Я молился, чтобы она отошла от него, но она этого не сделала. Девушка вошла обратно в дом.
— Не ходи! — воскликнул я.
Через несколько мгновений строение покосилось и обрушилось, но пламя продолжало бушевать.
— Прости меня! — услышал я собственный крик. — Прости. — Я повторял слова на арамейском, решив, что она может знать этот язык. — Прости. Прости.
Во время обратного перехода к нашему лагерю я почти ничего не чувствовал, но все же, осматриваясь по сторонам, видел на горизонте густой дым. Я смутно помнил, что мы так и не соединились с большой группой, и только подойдя ближе к дымовой завесе, понял почему. Я был так поражен, что не стал задумываться о своих словах.
— Это была не та деревня.
Меня услышал только мой брат. Наверное, он видел то, что видел я, и знал то, что знал я.
— Нет, та, — произнес он с каменным выражением лица.
Мной овладела такая тоска, что я не мог думать ни о чем другом.
— Не та!
— Та самая.
В нем не чувствовалось ни вины, ни неуверенности в себе, ни сожаления. Я уловил лишь его гнев, и лучше мне было взять это на заметку и никогда снова не заговаривать о той ночи.
Я являлся свидетелем многих смертей и трагедий. И с той поры был причиной некоторых из них. Но никогда больше не отнимал совершенно невинные жизни. Никогда больше не губил такую красоту и не испытывал такого стыда. Я стараюсь отстраниться, но когда думаю о том случае, мне бывает по-прежнему тошно, и это чувство со временем не утихает.
С тех самых пор у меня в ноздрях прочно засел ужасный смрад от горящего дерева, смолы и плоти. Мои глаза заволокла пелена серого дыма, навсегда видоизменив мои чувства.
Шарлоттесвилл, Виргиния, 2006 год
— Ты такая нерешительная, Левша. Пойдем же.
— Я две ночи не спала, — запротестовала Люси. — Здесь у нас развал. Надо прибраться.
Марни оглядела их маленькую комнату в общежитии.
— Не стоит прибираться без меня, потому что тогда я буду чувствовать себя виноватой. Завтра этим займемся. Пошли. Джеки и Суми уже ждут внизу. Надо повеселиться.
— А если у меня нет настроения веселиться? — Люси действительно была скептиком и левшой и вдобавок суеверно не хотела веселиться, прежде чем исправит оценки. — А вдруг Лодри заметит, что я сдала курсовой на два дня позже?
Мощным волевым натиском Марни легко сломила сопротивление Люси.
— Вот твои туфли. Возьми с собой денег.
— Я еще должна платить за то, что не хочу делать?
— Двадцать баксов. Люди платят за массу вещей, которые не хотят делать. Зубной врач. Война в Ираке. Дохлые мыши для Даниной змеи.
— Тебя послушаешь, так вообще не захочешь идти.
Люси взяла свою сумку и обулась. Но надела не шлепанцы, которые кинула ей Марни. Ее энергии хватило лишь на мелкий мятеж.
— Не беспокойся по поводу Лодри. Он тебя любит.
Открыв дверь комнаты, Марни вытолкала Люси вон.
— Нет, не любит.
— Боюсь, что любит.
— На чьей машине поедем?
— На твоей.
— Понятно.
Пока они ехали по шоссе в сторону Симеона, солнце постепенно исчезало за плоской крышей универмага «Кухня и спальня». Марни поставила ужасные рэповские записи своего брата Александра, врубив их на полную громкость, а тем временем Джеки и Суми принялись открывать банки с пивом на заднем сиденье.
— К кому мы едем? — стараясь перекричать шум, спросила Люси.
— К мадам Эсме, — ответила Марни, рассматривая записку с адресом. — Еще две мили, а потом поверни на Бишоп-Хилл.
— А вы не хотите разве быть трезвыми на сеансе гадания у мадам Эсме, за которое заплатите по двадцать долларов? — бросив взгляд на Суми в зеркальце заднего вида, произнесла Люси.
Суми подняла вверх банку с «Миллер лайт».
— Не особенно.
— Нам действительно сюда надо? — проговорила Люси, поворачивая на гравийную дорогу, уставленную трейлерами и ржавыми остовами машин.
Марни пыталась сориентироваться в адресах.
— Ты видишь какие-нибудь номера? — спросила она.
— Думаю, это он. — Люси указала вперед на старый передвижной дом, окруженный увитыми розами шпалерами. Вероятно, когда-то у него были колеса, но не похоже было, чтобы он в скором времени собирался куда-то уехать. — Эти розы настоящие или фальшивые? — спросила она.
Марни усмехнулась.
— Наверное, настоящие.
— А я считаю, фальшивые, — сказала Люси, въезжая на подъездную дорожку.
У двери их встретила мадам Эсме. Люси увидела приблизительно то, что ожидала увидеть. Длинное зеленое платье. Подобранные вверх волосы. Много косметики. Театральные жесты.
— Кто идет первым? — спросила мадам Эсме.
— Марни, ты это устроила. Ты иди, — произнесла Джеки.
— Вы трое можете посидеть здесь. — Мадам указала на крошечную гостиную-кухню. Там стояли крашеный деревянный стол и четыре разных стула. — А ты иди за мной, — велела она Марни.
Девушки смотрели, как подруга входит вслед за ней в полутемную комнату, освещенную мерцающим светом свечей. Мадам закрыла за ними дверь.
— Что мы тут делаем? — вздохнула Люси, сидя на металлическом складном стуле.
— Алисия Клинер говорила, что она просто изумительна, — прошептала Суми.
Люси не понимала, где тут может скрываться предмет для изумления. Ее мать каждые два года ходила к ясновидящим и удивлялась, когда ей говорили: «Около воды вы чувствуете себя спокойно. Вас подпитывают книги. Вы не можете удержаться и не воспитывать всех подряд». Ее мать изумляли также вещи вроде полярности, чакр, массажа стоп и многое другое, о чем можно было узнать из сети домашнего шопинга. Люси догадывалась, что у матери высокий порог изумления.
