— Ты в душ?
— Куда ж еще.
Запираю дверь на защелку и включаю воду — пусть шумит.
Под ворохом одежды — пакет с книжной обложкой. Мне нужно ее хорошо рассмотреть.
От горячей воды валит пар, и зеркало над раковиной затягивается дымкой.
В доме напротивГладь зеркала отразила закрытые глаза.
Это сиделка, отложив в сторону ножницы, поднесла к ее лицу зеркальце. Будто проверяла, затуманит ли дыхание поверхность или пора подыскивать новую работу.
Пряди волос непонятного цвета— когда-то бывших рыжими — валялись в беспорядке на полу.
Поддерживаемая со всех сторон подушками, она сидела почти что сама.
— Раньше Вы хоть ненадолго их открывали. Ну? Не хотите на себя посмотреть?
Медуза Горгона не захотела бы. И василиск отказался бы тоже. Решив последовать примеру этих двоих, она даже произнесла это вслух:
— Нет.
Сиделка вздрогнула.
Заговори одна из статуэток с полки над фальшивым камином — и то удивилась бы меньше.
Голос подопечной звучал в этой комнате впервые за много месяцев, и сиделка предпочла бы не слышать его больше.
Затем, запоздало, ей пришла мысль о том, что прикованная к кровати женщина все понимает. От этого сиделки стало совсем уж не по себе. Она открыла аптечку и принялась, бормоча, отсчитывать капли. Запахло валерианкой.
Больная и не собиралась ничего говорить. Ее вообще, считай, не было здесь.
Время бывает прошедшее, настоящее, будущее и никогда-не-бывшее. Прошедшее окутано дымкой забвения, никогда-не-бывшее — туманом фантазии. Потому бывает так сложно провести между ними грань.
День, в который она обрела первого друга и рассказала первую историю относился к обоим временам. Она видела его со стороны — ведь между девочкой, сидевшей на дереве, и женщиной на белой простыне давно уж не было ничего общего.
Лишь на один миг ей показалось, что простыни теплеют, обращаются в нагретую солнцем кору.
Но то, что это означало, совершенно к делу не относилось.
…Толпа ликовала.
Их радостные визги раздавались далеко за пределами школьного двора. Конечно, исход был понятен заранее. Но новенькая решила, что попытаться же стоило.
— Во что играете?
Время остановилось. Как будто кто-то скомандовал «Морская фигура, на месте замри», хотя играли вовсе не в это. Наконец, один из них шмыгнул носом и сказал за всех:
— Уходи.
Никто не возразил.
— Почему?
Ответ, убивающий наповал, сражающий тем, что возразить что-либо было нельзя.
— Потому.
Та, кого прогоняли, пожала плечами — «не очень-то и хотелось» — и отошла в сторонку. Просить было унизительно. Придет время, когда сами будут умолять поиграть с ними. Придет время.
…Время пришло минут через пять. Она, приготовившаяся ждать долгие годы, и подумать не могла, что этот момент наступит так скоро.
— Ладно, иди к нам, — позволила толпа.
Она повернула голову в их сторону.
— Я бы на твоем месте не согласилась, — раздался голос с небес.
Небо?
Оттуда с ней уж точно никто говорить не мог.
Она повертела головой и заметила рыжеволосую девочку, удобно расположившуюся на ветке дерева. У девчонки был деланно-нагловатый вид.
«Понятно», — подумала она. — «От зависти так говорит. Ее тоже играть не зовут».
— Иду!
— Будешь водить. Мы мыши, ты кот. Лови нас.
«Слепак» — так между собой называли они эту игру. Полное же ее название было — «Слепой кот».
Игра эта походила на жмурки, с небольшим лишь отличием: пространство ограничивалось лабиринтом из гнутых металлических труб. Высотой они были где-то по пояс взрослому человеку.
Для чего на самом деле предназначалась эта конструкция, никто из детей понятия не имел. Кто придумал это диковатое развлечение — никто не знал тоже.
«Мыши» сидели на перекладинах, болтая ногами.
«Кот» ловил их ноги.
«Мыши» перемещались по лабиринту, не касаясь земли, переступая с одной перекладины на другую.
«Кот» следовал за ними.
Глаза «кота» были плотно завязаны. В вынужденной слепоте водящий то и дело натыкался на трубы, вызывая взрывы хохота.
— Ло-ви, ло-ви!
К тому же, если на твоих глазах повязка, как докажешь, что чужая нога не задела тебя лишь случайно? Они вовсе не хотят сделать ей больно. Это такая игра.
— Ло-ви!
Приложив ладошки к голове, чтобы не получить удара сверху, она медленно продвигалась вперед. Локти задевали трубы. Будет синяк, и не один.
Если отказаться, они больше не позовут.
— Ло-ви!
Голоса отдавались в ушах металлическим звоном.
В железном лабиринте бился маленький слепой Минотавр.
…В какой-то момент повязанный вокруг головы шарф сполз с ее глаз. Она посмотрела на «мышей». Пойманные насмешливые взгляды были куда красноречивее слов.
Ничего не говоря, она стянула повязку с глаз — и зашагала прочь.
— Так быстро? — поинтересовались с дерева.
— Там скучно, — быстро придумала она и ойкнула: что-то неживое, холодное, упавшее сверху, скользнуло по ее плечу. То была потертая монетка — медная, как и волосы ее обладательницы.
— Приложи к локтю, а то синяк будет.
— Угу.
Боль понемногу утихала. Металл залечивал нанесенные металлом раны. Человек заставлял забыть об обиде, причиненной людьми.
— Хочешь, превращу их в свиней? — кивнула рыжеволосая в сторону толпы.
Что за глупость. Она так и сказала — «превращу»? Ну и шутки.
— По-моему, это до тебя уже кто-то сделал, — подыгрывая, ответила новенькая.
— Тогда можно в лягушек.
— В самом деле?
— Вообще-то, нет. Но, представь себе, если…
Голос, вначале неуверенный, постепенно обретал силу, открывал новые миры.
Историй будет много. Друг — всего один.
Из главы 4
Злые королевы редко бывают красивы.
Злых не любят. По крайней мере, в сказках, где все честно. Конечно, злые королевы находят себе поклонников, но это если удастся кого околдовать. По своей воле никто их не полюбит, только лишь белый кот, что мурлычет у них на коленях.
Чтобы услышать «ты прекрасна, спору нет», нужно выложить фотку в соцсети или обзавестись говорящим зеркалом. Королевы выбирают второе.
Зеркало не врет. Королева стареет.
Зеркало никогда не врет.
Его осколки пусть убирает служанка.
Королева сожалеет, что не выбрала сразу соцсети — там купились бы на фотошоп. Вставая, она сбрасывает с коленей белого кота. Тогда даже кот прекращает ее любить. И мурлыкать перестает.
Казнить белого кота.
Королева бьет кулаком по стене замка. Стена, разумеется, остается целой, но синяки — наливаясь, темнея — уродливыми цветами рассыпаются по ее коже.
Злые королевы почти всегда заколдованы. Иначе с чего бы им быть злыми?
Чары рассеются, когда пробьет полночь: чары тоже уходят спать.
Королева ждет. Полночь сделает ее молодой, доброй, прекрасной. Нужно ждать.
Зеркальные осколки отражают полсотни одинаковых лиц.
Дожидаясь полуночи, королева рассеянно гладит воздух.
Глава 5
Ненормальная. Мусор домой притащила.
Неудобно устроившись на самом краю ванны, я разворачиваю шуршащий пакет. Гадость. Зачем принесла?
Разворачивай теперь. Нужно посмотреть и успокоиться, забыть навсегда.
У книги нет названия. Рисунок, изображающий город, явно сделан от руки. Страниц, кажется, было мало — иначе сгорели бы лишь те, что в середине, здесь же — ни одной не уцелело.
Но, как ни странно, у этой самоделки — библиотечная печать. А информации о людях, читавших ее, никакой — ни дат, ни номеров читательских билетов. Словно книгу никто никогда и не брал.
Я смотрела на обложку, и — странное дело — подумала вдруг, что повесила пальто не на плечики, а на крючок, и сапоги забыла сегодня почистить.
Одержимый навязчивой мыслью, человек видит знаки во всем. Читала, будто бы снизился процент самоубийств, когда в лондонском метро знаки «выхода нет» сменили на «выход рядом»: зачастую проще послушаться знаков, чем себя самого.
С чего мне вообще показалось, что город, изображенный здесь и увиденный во сне — один и тот же?
Звонок в дверь раздался так внезапно, что я едва не уронила книгу.
Судя по голосу, пришла соседка. Похоронным тоном сообщила, что у ее собаки Розочки депрессия. Шум воды не заглушает соседкиного вещания.
— Роза чувствует, что я нервничаю, и тоже переживает. Она такая чувствительная. У нее вчера было несварение, это все от нервов. Все, в больницу мою перевезли-то — вот я думаю, где б теперь подработать. Да не Розу, типун тебе на язык! Ту, с которой я сидела. В больнице. Я туда ходить не буду, там медсестры, санитарки, родня.
Смутно припоминаю, что соседка подрабатывала сиделкой у какой-то дальней родственницы моего одноклассника. Она об этом сообщала каждый раз, когда приходила к нам. Так и говорила: «О, Юленька, а я опять твоего одноклассника видела!» — и смотрит хитро-хитро, будто, по меньшей мере, уличила меня в интрижке. Кстати, опять все того же одноклассника, Дани. В последнее время так выходит, будто бы все к нему сводится, все нити к нему ведут, словно мир крутится вокруг него.
