— Завтра мы должны начать покраску. Когда пристанем, краска не должна выглядеть как новая. И еще кое-что, капитан. Мне не верится, что Кормак мог свалиться за борт. Море спокойно, а к спиртному никто не имеет доступа. Вы действительно убеждены, что все из старого экипажа сели в шлюпки?
Сердце у меня остановилось. Откуда слышались эти голоса? С палубы? Капитан вышел на ночную прогулку? Или они доносятся прямо с капитанского мостика? Я не отваживался даже вздохнуть. Если мы слышали их, то и они могли услышать нас. Мне казалось, что в узкой шахте опять становится неимоверно жарко.
— Вниз! Немедленно вниз! — шептал подо мною Гут.
— Если вы не убеждены, то выкладывайте сразу, — сказал снова бесцветный голос. — Мы должны покончить с этим, пока мы еще в море. Когда пристанем, нам обоим это может стоить жизни,
— Терпеть не могу угроз, — проворчал Фаррина. — Будьте осторожны, как бы вы сами тоже не свалились за борт. Тот ваш приятель никогда в жизни не был в море. Вы нарушили договоренность, соглашением было предусмотрено, что я обеспечу эвакуацию экипажа, а не то, что вы их расстреляете!
— Сожалею, капитан, за это я извиняюсь, но морской флот получил другие инструкции. Я не был информирован.
— Так катитесь подальше и не трепите языком! Я ведь тоже не информирован, — сказал насмешливо Фаррина. — Вы взяли на себя командование, а я забочусь только о технической стороне плавания.
— Но вы должны гарантировать, что тут никто не остался!
Голоса удалялись. Те двое уходили по палубе. Мы осторожно начали спускаться вниз. Гул корабельного вала и машин оглушал. Наш новый мир, расположенный ниже уровня моря. Здесь все было иное: мышление, взгляды и даже наши лица. Мы превратились в хищных зверей. Были готовы убивать.
В ссадинах и порванной одежде, мы наконец спустились обратно. Мы уже не отваживались засветить фонарь. Вдали желтели аварийные огни, и человек в белом сидел на лестнице. Спал ли он или только отдыхал, определить было невозможно. Мы ползли на корму, куда выходила вентиляционная шахта, через которую я спустил мешок. Но прошло еще немало времени, прежде чем мы его нашли. Только потом мы побежали в укрытие. Сегодня мы будем чудесно спать. Мы спасены, мы не умрем от голода.
Понемногу мы стали терять понятие о времени. Дни и ночи сливались в ничем не нарушаемый поток темноты. Духота в трюме превратилась в жару. Мы не могли определить, как долго мы плывем, и не пытались думать об этом. Отупело лежали на дне стального склепа, погруженные в себя. Ничего нас не связывало, нам было не о чем говорить, а каждое движение изнуряло. Было очевидно, что судно приближается к экватору и все дальше и дальше уходит в бесконечные просторы океана. Но куда и как долго еще нам плыть, этого мы не знали.
Ужас опасности миновал. Невозможно постоянно жить в страхе. Страх — это мгновенное состояние, которое, если длится долго, неизбежно переходит в безразличие, апатию. Человек привыкает к страху, создает защитную оболочку. Но возник иной страх, страх ожидания. В укрытии мы можем сколько-то пережить, но как попадем на берег, когда судно пристанет? Какая-то сила вынуждала нас обдумывать, искать выход, пробуждала нас от летаргии.
Никогда я не имел столько времени на размышления. Все заботился о пропитании, о сиюминутном. И вдруг погоня за деньгами и жизненным успехом кончилась. Надежды рассеялись, и ничто не имело цены. Суета сует, бессмыслица существования. Человек — бренное создание. Я начал постигать иное измерение окружающего мира.
Обычно каждый наперед различает отдельные этапы своей жизни. Готовится к ним и ждет их. Изменение не происходит в единое мгновение, иногда минут годы, прежде чем человек заметит, что, в сущности, он и его жизнь изменились, что он идет по другой земле, очутился на другом берегу.
Я испытал таких этапов несколько. Первый закончился, когда я познакомился с Августой. С тех пор все делилось на "до Августы" и "после Августы". Разделительная грань микроистории. Второй этап начинался не свадьбой и не мгновением, когда мы пересекли границу. Начался он, бог знает почему, ослепительной вспышкой электрода, коснувшегося конструкций пассажирского судна «Аугсбург» на судостроительной верфи Кратцманна, где я начал, после нескольких отчаянных месяцев поиска вакантных мест, работать. Тогда мне пришло в голову, что именно в это мгновение исчезли детство и юность, что у нас нет никого, кто бы нам помог, что только теперь мы созрели и предоставлены сами себе. Сколько, интересно, километров электродов я расплавлю, прежде чем что-то изменится, прежде чем моя жизнь вернется на нормальные рельсы? Но на какие рельсы, если те, которые за мной — взорваны? Перед собою я ничего не видел, только раскаленную струйку металла. Бесконечную, мгновенно твердеющую и затягивающуюся темным стеклообразным слоем окалины. Но под ударами молотка слой послушно спадал, как белье с тела Августы.
Здесь был конец того удивительно короткого этапа, здесь у меня кончился электрод, и здесь я сделал последний сварной шов. На «Гильдеборг» — судне жестокой правды и познания — все кончилось. Как только я ступил на палубу. Нынешний этап наступил не в оглушающем залпе ракет, разрывающих спасательные шлюпки, не в стальном омуте, в который мы погрузились, как в могилу, а в «Де-Пайпе». Там началась моя трагедия, трагедия прозрения. Она касалась только меня. Не тех людей в шлюпках, не капитана Фаррины, которого сломали террористы. Терроризм — мощное оружие, никто от него не защищен. Бьет прямо в сердце, парализует разум и волю. Августа была моей террористкой, она уничтожила меня так же равнодушно и без колебаний, как те два капитана, как ракеты миноносца команду «Гильдеборг». Разорвала меня, принудила отказаться от собственного «я». Иоганн Фаррина пожертвовал всем, чтобы спасти то единственное, что имело для него цену. Я не жертвовал ничем, собственно, я ничего и не имел, я только внутренне разложился. Я ни на что не годился, и ничто для меня не играло роли. Подходящий человек для «Гильдеборг».
— Мы должны его убить! — сказал из темноты Гут. Его занимали такие же мысли. — Мы должны его прикончить, Ганс, должна же быть какая-нибудь расплата. Он загребет денежки, а каково тем сорока парням и их семьям!
Я слышал, как он переворачивается и садится. Спиной он оперся о металлическую стену.
— Живыми мы все равно отсюда не выберемся, — сказал он неимоверно серьезно. — Не могу себе представить, как мы сможем сойти с корабля, как попадем на мол. При выгрузке будут такие же меры безопасности, как в Амстердаме. Очистят мол и всю округу. А если нас поймают… Но ведь мы уж и сейчас мертвы, — проронил он с трудом. — Поэтому и думаю, что мы должны его прикончить, это наша обязанность!
— По-видимому, ты прав, — вздохнул я, — но действительный виновник в другом месте, а капитану, возможно, свернут шею раньше, чем нам. Но если представится случай, можно это сделать.
Из глубокого пессимизма Гута рождалось отчаяние. Отсюда не было дороги. Мы только на минуту приостановили смерть. Ночью выйдем отсюда, пролезем по шахтам и каналам, проникнем на капитанский мостик и убьем капитана железным прутом.
Меня не страшила фантастичность этого намерения. Я резко распрямился и раскинул руки. Череп захрустел — снова я слышал этот кошмарный звук. Я начал кричать. Чему помогает человек криком? Кого пытается прогнать и устрашить? Или это только голос зверя, дремлющего внутри, того древнего, чуть цивилизованного зверя?
Гут начал трясти меня.
— Проснись, перестань же орать!
Я открыл глаза,
Темнота?
Сон или действительность? Разговаривал ли я минуту тому назад с Гутом или это мне показалось? Жара была невыносимой, невозможно было дышать.
— Не выдержу я этого, не выдержу, — шептал я, — через минуту сойду с ума, разобью себе голову!
Снова этот звук!
Нет, это Гут освободил затвор вентиляционного перекрытия. Я карабкался за ним. Исчезнуть из этого страшного склепа.
Жара в трюме была еще больше, чем в изолированном стальном резервуаре. Мы открыли выпускной кран, поток воды хлынул.
Возрождение!
Облегчение!
Выдержать! Прошел еще один день или два? «Гильдеборг» когда-то должна пристать, конечно, должна.
— Это бессмыслица — убить капитана, — сказал я счастливо, держа голову под струйками воды. — Это страшная глупость.
— Ты хочешь его убить? — спросил Гут.
— Я — нет, это ты предлагал… — Я оторвался от краника, здесь мрак был слабее и прозрачнее. Мы видели лица друг друга.
— Что-то тебе показалось, я не самоубийца.
— Может быть, может быть, ты прав, что-то мне показалось.
Только не спорить, мы не должны начать ссориться. Галлюцинации. Сами не знаем, что мы говорили, что нет. Мы должны сосредоточиться и контролировать себя. Не спать! Разработать план и обсудить, как отсюда исчезнуть, как выбраться с этого корабля. Не ждать случайности, начать строить мост.
