— Нет, — хрипло прошептал Одинцов. — Я не простыл. Мне снилась какая-то гадость. Ты слышишь, Натка, мне приснилось, что меня забрала милиция. Ведь это неспроста. Ты же знаешь, все мои сны потом сбываются.
— Тебя кто-нибудь видел около универмага?
— Кажется, нет. Я, когда выезжал, выехал на красный свет, мне еще старшина знакомый жезлом погрозил, и я сдал назад. Но это знакомый старшина. Он даже не подошел ко мне. Просто погрозил, что нельзя так. И все. А сейчас приснилось, что меня забрали.
— За нарушение правил?
— За то, что я слиток купил. Он сказал мне, что все видел и слышал. И что это валютная сделка. Кошмар какой-то! Я же почти уверен, что никто не видел. Тот продавец буквально минуту был у меня в машине, потом ушел.
— Коля, отнеси этот слиток куда надо.
— В милицию, что ли?
— Куда угодно, хоть в КГБ, только отнеси!
— А может, лучше выбросить?
— Еще раз глупый ты человек! Ну, выбросишь, и с ним триста рублей. А так тебе хоть что-нибудь вернут. Можешь сказать, что нашел его, например. А тогда, я знаю, по закону четверть стоимости тебе, как за клад, могут возместить.
— Четверть? Но ведь слиток весь мой!
— Тогда почему ты кричишь? Почему среди ночи как ненормальный?
— Наташа, а если я никому ничего не скажу и спрячу его на годик? Все забудется, а потом спокойно начну с ним работать.
— Не будет у тебя спокойствия. Ты просто трус. И можешь не обижаться. Что завтра, что через год — разве не все равно? Вспомни Гришина. Жена умерла, дети от него отвернулись. Ты хочешь меня с ребятами одну оставить?
— Хватит ныть. Гришин монетами увлекался. Ну, погорел, ну и что? Зато пожил всласть. Теперь, правда, в горгазе работает.
— А тебе горько со мной живется? Да ты у меня, как у Христа за пазухой! Нет, Коля, лучше отнеси этот слиток куда надо. И черт с ними, с деньгами. Зато мы с тобой останемся чистыми. Есть поговорка такая: не жили богато, и начинать незачем. Ну, хочешь, я еще двух учеников возьму, буду дополнительно уроки вести? Неужели нам не хватит? А матери своей в крайнем случае из моего кольца коронки поставишь. Мне ведь ничего не жалко, лишь бы у нас все было нормально.
— Может, ты и права. Но я-то какой дурак! И зачем клюнул на эту приманку? Хотя золото хорошее, почти без примесей, и проба высокая.
— Не надо себя успокаивать. Ну-ка подвинься, я побуду с тобой, чтобы тебе больше ничего не снилось. — Наташа легла рядом, заботливо укрыла мужа одеялом, прижала его голову к груди, и Одинцов притих, слушая, как ровно и спокойно стучит Наташино сердце. На какое-то мгновение ему показалось, что он снова маленький и что не жена, а мама взяла его к себе, потому что ему приснилось что-то страшное. И гладит его волосы, и шепчет ему на ухо: «Все будет хорошо, вот увидишь. Только не надо бояться, я же с тобой».
Проснулся Одинцов поздно. Открыл глаза, с удивлением посмотрел на будильник — маленький, как спичечный коробок, заметил, что красная стрелка звонка стоит на цифре девять, хотя он вчера ставил ее на шесть. Наташа возилась на кухне. Странно, почему она не разбудила его? Ведь он должен был отвести сына в ясли. Значит, это сделала она и проводила Светку в школу. А он проспал. И голова тяжелая. Ах, да! Ему же сон приснился. И он, кажется, криком своим разбудил жену. Да, разбудил, она пришла, легла рядом, успокоила, и он забылся.
Что они вчера ночью решили? Что он пойдет и отдаст этот слиток? А как это сделать? Сказать, что нашел? Или признаться во всем? Ведь если скрыть, то все равно рано или поздно обман раскроется и будет хуже. Наверняка у этого Виктора не один слиток. Он, кажется, так и сказал: «До новых встреч!» А у меня больше нет денег. Значит, лучше рассказать все, как было. За это не накажут. Я же сам себя наказал. На триста рублей. Дурак и чурка неотесанная. Тридцать лет, а все как мальчишка, которого первый же встречный может элементарно обвести вокруг пальца.
Только куда идти? Может, к Гусеву? Он, кажется, в КГБ работает, да и знаком хоть немного. Зайти и посоветоваться, как мне быть. А что рассказывать? Ну, приду, ну, сдам это паршивое золото, ну, скажу, что купил его у странного продавца. А меня потом как свидетеля пригласят на очную ставку. И продавец, если узнает, что я пришел сам, мне отомстит. Если не он, так его дружки. Наверняка он был не один. Там их, может, целая шайка. Эти подонки боятся делать свои дела в одиночку.
Как же мне быть? Или просто выбросить куда-нибудь этот кусочек? И дело с концом. А если того продавца арестуют и он скажет, что продал слиток именно мне? Что я тогда буду лепетать в свое оправдание?
Странно! Я не боялся, когда ехал покупать золото, то есть делать плохое мне было почти не страшно. А вот теперь, когда это надо исправить, я чего-то испугался. И Наташа, как назло, не ушла на работу. Сегодня среда, ей в музыкальную школу к двенадцати. Надо собрать волю. В конце концов не преступник же я, тем более что все понял и решил исправить свою ошибку. Сам решил, меня никто не уговаривал. И хватит дурацких сомнений. Разумеется, я пойду к Гусеву, сдам ему этот слиток и расскажу все, как было. И освобожусь от глупого ощущения страха.
В десять утра Одинцов вышел из дома. День обещал быть хорошим; небо чистое, солнце совсем летнее, паутина летает, в плаще жарко. Дворники жгут листья. Дымом пахнет, как в деревне, когда на огородах догорает картофельная ботва. Сейчас у мамы в деревне благодать. На субботу и воскресенье надо всей семьей махнуть к ней. Ребята будут дышать свежим воздухом, а я с Натальей картошку помогу убрать.
Как ни старался Одинцов идти медленно, но все-таки через полчаса ноги привели его к двухэтажному светло-зеленому зданию, перед окнами которого росли голубые ели. Одинцов прошел через высокие двойные двери и оказался в небольшом холле. К нему от стола с телефоном поднялся пожилой прапорщик. Одинцов снял серую шляпу, пригладил волосы:
— Извините, мне надо заявление сделать. Очень важное.
Прапорщик внимательно посмотрел на Одинцова и сказал, что ему надо пройти по коридору в третью комнату. Одинцов гак и сделал, согнул средний палец и осторожно постучал в дверь. Прислушался, хотел постучать еще, но услышал: «Войдите!» и толкнул дверь.
— Здравствуйте, — сказал он, взволнованно глядя на широкое окно, в которое, с трудом пробиваясь через густые ветви елей, светило солнце. Потом Одинцов опустил глаза и невольно попятился. За широким пустым столом сидел Гусев. Тот самый Гусев, что встретился ему недавно в хлебном магазине. Тот самый Гусев, Анатолий Константинович, которому он три года назад ставил пломбу, помог, а теперь ждет от него помощи.
А может, зря я все это затеял, подумал Одинцов и сделал шаг назад:
— Простите, я, кажется, не туда попал… Я хотел…
Гусев поднялся, поправил левой рукой пышные темные усы:
— Добрый день, Николай Иванович, — подошел и как старому знакомому протянул руку. — Вы не стесняйтесь, пожалуйста, проходите, присаживайтесь.
Одинцов опустил глаза, подумав о том, что три года назад Гусев был совсем мальчишкой и, кажется, без усов. Ну, конечно, без усов. А сейчас похудел, и на висках — светлые полоски. Седой? А впрочем, ничего странного. Поседеешь от забот, когда такие, вроде меня, приходят и голову морочат.
Николай Иванович неуверенно прошел к столу, опустился на жесткий стул около окна. Со стены в то же окно на светлый осенний день смотрел с портрета Дзержинский. Все правильно, решил Одинцов, я попал именно туда, куда шел.
Стол, за которым сидел Гусев, был обычным: телефон, карандашница и перекидной календарь.
— Я слушаю вас, Николай Иванович. Что привело к нам? Что встревожило? — Гусев улыбался даже глазами, темными, с золотистыми искрами. И этот улыбчивый взгляд его опечалил Одинцова, потому что он должен был сказать Гусеву неприятные вещи.
— В общем, Анатолий Константинович, я, кажется, совершил преступление, самое настоящее. — Одинцов вздохнул, сцепил на коленях руки и потупился.
— Ну, так уж и сразу? — Гусев достал несколько листов чистой бумаги, вынул из кармана авторучку и положил на стол.
— Да-да, теперь я это хорошо понимаю, — Одинцов покосился на авторучку и бумагу. — Можете записывать мое добровольное признание. Дело в том, что я, Одинцов Николай Ивановну, техник-стоматолог, позавчера купил у какого-то человека, может быть, он спекулянт, слиток золота. Купил за триста рублей. Для того, чтобы поставить коронки и сделать на этом свой маленький бизнес, как говорят некоторые. Кстати, вижу по вашим глазам, что вы не очень-то верите. — Одинцов достал из внутреннего кармана пиджака чистый носовой платок, брезгливо развернул его дрожащими пальцами: — Вот, пожалуйста. Я долго думал. Мне даже сон приснился. А захожу сюда, здесь — вы, мой пациент. Значит, сон был в руку. Значит, я правильно решился. Я в вашем распоряжении. Можете меня задержать. Я не возражаю, потому что заслужил.
