— Допустим, — сказал Матвеев. — Но ведь это еще не все.
— Зато теперь у нас с Федором остается всего семьсот водителей. Наколка на руке не у каждого. Виктором тоже не всякого зовут, двадцать пять лет не всем. Так что остается несколько человек. Ну, скажем, пятнадцать или двадцать.
— А если учесть, что Виктор с наколкой, то его вообще найти просто. Всей работы на каких-нибудь два часа, — Семин легонько подвинул от себя листок с условием задачи.
— Ты хочешь сказать, Федор, что надо отыскать Виктора, сидевшего недавно в колонии, и предъявить для опознания его фотографию Одинцову?
— Вот именно, — Семин покосился на Матвеева и полез в карман за сигаретами. — Петр Васильевич, разрешите?
— Курите, только по одному, безвольные вы люди.
— Я прошу для верности полдня, — Гусев тоже отодвинул бумагу. — Если, конечно, Виктор — это Виктор, а не Вася или Гриша какой-нибудь.
— Ну что ж, за решение задачи, товарищи, можно ставить четверки. А вам, Анатолий Константинович, даю полдня, как вы просили. В половине шестого уезжаю к начальнику управления с информацией по этому золоту. Так что за дело.
Петра Васильевича Матвеева товарищи по работе прозвали молчуном. Матвеев знал об этом и не обижался. Он не любил многословия, умел внимательно слушать собеседника, отвечал на вопросы либо оспаривал чью-то мысль короткими, четко сформулированными фразами. Создавалось впечатление, что Матвеев не говорит, а читает то, что уже написано, отредактировано и отпечатано на машинке без единой помарки. Прежде чем сказать, он немного медлил, а затем говорил. И его точные, продуманные ответы или вопросы нередко ставили в тупик словоохотливых Гусева и Семина.
К концу дня, когда Матвеев уже позвонил начальнику управления Алексееву, попросив принять его по неотложному делу, Гусев и Семин сидели за приставным столиком в его кабинете и, хмуро поглядывая друг на друга, молчали.
Выяснить за это время им удалось немного. Одинцов действительно за пять последних лет ни разу не имел дело с золотом, среди многих его пациентов не удалось выявить никого, кто бы отдаленно напоминал продавца слитка. Отзывы об Одинцове были самые положительные. У Гусева оказалось тоже мало утешительного. Предполагаемых продавцов набралось двадцать девять. Их фотографии будут готовы только завтра, но предъявить их Одинцову для опознания нельзя, потому что час назад он уехал к матери в деревню Дубки, что за сто километров в соседнем районе.
— С фотографиями поторопите, Анатолий Константинович, — сказал Матвеев, — они должны быть завтра с утра. Видимо, придется вам ехать в эти Дубки и разыскать Одинцова. Я вернусь не раньше двух часов дня. К этому времени вам и Семину надо быть на месте. Если будет что-то новое и срочное, найдете меня у Панкратова по его телефону. Все, братцы, я уехал.
Водитель «уазика» Коля Марков проснулся мгновенно, едва за Матвеевым негромко хлопнула входная дверь. Однако Матвеев по расслабленной позе Маркова понял, что тот спал.
— Теперь, Николай, моя очередь вздремнуть, а тебе — работать. На всю дорогу даю полтора часа. Нас ждут.
— Будет сделано, — чуть обиженно ответил Марков и завел мотор. — Только я, Петр Васильевич, не спал. Я как вы — думал с открытыми глазами.
— Думать всегда полезно, даже во сне. — Матвеев положил папку на заднее сиденье и, чуть откинувшись в кресле, прикрыл веки.
Двадцать девять кандидатов в продавцы слитка. Не так уж и много. Жаль только, что Одинцов в деревню уехал. И Гусев сплоховал, нам надо было уже сегодня к вечеру иметь эти фотографии. Правда, наколка на левой руке только у пяти. Почему вдруг исчез Одинцов? Испугался чего-то? Вряд ли: у главного врача поликлиники лежит его заявление с просьбой предоставить за свой счет субботний день. А завтра, между прочим, у Нины день рождения. Ничего, к обеду я должен вернуться. Надо только не забыть купить ей цветы и хорошие духи.
— Николай, — Матвеев достал бумажник, вынул деньги, — не в службу, а в дружбу — купи для супруги моей розы и какие-нибудь хорошие духи, рижские там или еще какие посимпатичнее. Ты в духах разбираешься?
— Я больше в машинах, Петр Васильевич. Но с духами просто: спрошу молодую продавщицу, что она сама себе выбрала бы для подарка, и порядок. А у супруги вашей день рождения, выходит?
— Выходит, — кивнул Матвеев, глядя на большие, крепкие пальцы Маркова с широкими, чистыми ногтями. — Коля, у тебя руки бензином пахнут?
— У меня? — Николай удивленно посмотрел на Матвеева, понюхал пальцы правой руки. — Понятия не имею. Но, кажется, не пахнут.
— А ну, дай я, — Матвеев нагнулся к баранке, потянул носом воздух, покачал головой. — Странно, тоже ничего не чувствую.
— А почему они должны пахнуть бензином, Петр Васильевич?
— Ну, хотя бы потому, что ты — водитель.
— Кто его знает, — Марков пожал плечами. — Я вообще-то не люблю грязных рук и грязных ботинок. У меня насчет этого какой-то пунктик. А зачем вам понадобились мои руки?
— Так, подумал, что товарищ один мог ошибиться, назвав человека с грязными, пахнущими бензином руками, водителем.
— А может, он автослесарь или на тракторе работает?
— Вот то-то и оно, что может быть, — неохотно согласился Матвеев. — Но уж лучше бы он оказался водителем машины. Кстати, у тебя среди знакомых или соседей нет водителя по имени Виктор? Высокий такой, глаза зеленые, наглые, на левой кисти, где большой палец, наколка. Лет двадцать пять — двадцать семь.
— Виктор есть, брат двоюродный, в автобазе машиностроительного завода работает. Но он маленького роста, глаза, кажется, синие, и наколок никаких, это точно. А больше Викторов, кажется, не знаю. Нет, не знаю. Есть Сережка, Александр, Вячеслав, еще один Вячеслав, Анатолий. А что, очень нужен?
— Если бы не был нужен, не спрашивал.
Марков посмотрел на спидометр и, прибавив газ, пошел на обгон панелевоза. Навстречу, метров за пятьсот до «уазика», на большой скорости мчались красные «Жигули». Марков напрягся, переключил скорость, выжал акселератор до предела и едва успел проскочить мимо «Жигулей» буквально в нескольких сантиметрах от них. Матвеев усмехнулся:
— Коля, нас ждут. А так мы можем и не доехать.
— Извините, Петр Васильевич. — Марков достал сигарету, открыл форточку, закурил. — Вот лихач. Наверняка за сто двадцать шел.
— «Жигуленок»-то?
— Ну да. Наш это, городской. Я его, между прочим, знаю. Стоматологом работает. Зайцев Евгений Александрович. Хороший врач. Два зуба простых мне вставил, никто не отличит.
— На золотые денег не хватило?
— Деньги были. Я вообще-то хотел. А он сказал, что с золотом не работает, надо к другому врачу. А у того очередь огромная. Ну, я и плюнул, не стал ждать, со свадьбой торопился.
Всякий раз, когда Матвеев приезжал в областной центр, он испытывал странное чувство, словно не покидал этого города, а был в длительной командировке, и вот теперь, отчитавшись по ее результатам, привычно выйдет из управления, неторопливо пройдет по ярко освещенному широкому проспекту, заглянет к жене в областную детскую библиотеку, заберет с собой второклассника Алешку и вечером во дворе большого многоэтажного дома будет гонять с ребятишками футбольный мяч, а когда вернется с работы Нина, она ласково будет бранить его и сына за то, что они вымазались, что не помогли бабушке готовить ужин, а мама будет оправдывать сына и внука, звенеть тарелками на столе, и в восемь вечера всей семьей, вчетвером, они будут сидеть за электрическим самоваром, слушать восторженные рассказы сына о школьных новостях, и так будет продолжаться всегда, в однажды заданном ритме. Но вот предложили Матвееву переход в район, на самостоятельную руководящую работу, и он принял это назначение без тени неудовольствия, даже радостно, потому что спокойный, размеренный образ жизни, несмотря на сложность и неординарность вопросов, какие приходилось решать на службе, стал убаюкивать его, причем это заметил не только он сам, но и Панкратов, под началом которого работал в областном управлении Матвеев. Пожалуй, только Панкратову завидовал он и не скрывал этого ни от кого. На невысокого, налитого мускулами светловолосого, всегда стремительного Панкратова он смотрел задумчивыми нежными глазами, в которых каждый внимательный человек без труда мог угадать восхищение. Отец Панкратова, слесарь-сборщик высочайшей квалификации, дал единственному сыну хорошее образование и настоял, чтобы он, несмотря на отцовскую славу и трудовые ордена, пришел в тот же цех. Уже через четыре года Юрия Панкратова выдвинули на должность начальника цеха, в котором было около тысячи человек. И вдруг Панкратов, отказавшись от блестящей перспективы вырасти в большого хозяйственного руководителя, согласился на предложение перейти на работу в органы государственной безопасности. И здесь за короткое время вырос так же стремительно, благодаря неукротимой энергии, уму, воле и собранности. Была в нем какая-то загадка человеческого обаяния, над разрешением которой Матвеев долго бился и наконец с удивлением и раздражением на себя понял, что заключается она в предельной искренности Панкратова, который, не экономя себя в любом, даже незначительном деле, не боялся показаться слабым, не знающим в данный момент того или иного вопроса. Когда Матвеев сделал это открытие, он, перейдя в район, старался буквально во всем следовать Панкратову. А год назад, похоронив мать, он поймал себя на мысли, что после нее самым близким для него взрослым человеком на земле стал вот этот, едва достающий ему до плеча светлой, лысеющей со лба головой мужчина, стоящий с ним рядом на кладбище и шептавший бледными губами: «Ничего, Петр Васильевич, ты держись, пожалуйста!»
