Так или иначе – осталась с восьмилетним сыном Димкой. На время командировок подкидывает внука бабушке с дедушкой. Правда, вот уже два месяца, как у нее появилась жилица. Знакомый офицер-пограничник привел к ней молодую девушку, одетую в огромную солдатскую шинель поверх мужского белья. Рассказал:
– Вот такая неудача. Приехала из России к брату на заставу, в Московский район, а заставу всю вырезали, ее с собой захватили. Вчера отбили, живая, слава Богу. Ты, Лена, переодень ее во что-нибудь женское, пусть отлежится, а мы через недельку бортом в Москву отправим, там недалеко от дома, доберется на электричке.
Несколько суток Настя, так звали девушку, пролежала в постели и была словно в забытье. Потом стала потихоньку двигаться, разговаривать. Пограничник появился, как обещал, через неделю, сказал, что завтра отправят, пусть будет готова. Однако когда Алина позвонила дочери через три дня, оказалось, что Настя все еще никуда не улетела.
– Что, не приехали за ней? – поинтересовалась она.
– Приезжали, – ответила Лена, – но Настя не смогла улететь. У нее сильное кровотечение.
– В больницу ходили?
– Нет. Она не хочет…
Алина пошла к дочери разобраться, в чем дело.
Глянула на Настю, – та как тень, ни кровиночки в лице.
– Ты что, Лена, – возмутилась Алина, – соображаешь хоть что-нибудь? Ну, она не в себе, а ты как, нормальная? Мало у нас в моргах невостребованных трупов?
Родильный дом от Лены через дорогу, там же женская консультация, в городе, к счастью, затишье, выстрелы слышны только по ночам. Неужели трудно было сходить?
– Быстро в душ и одеваться! – скомандовала Алина, и Настя молча повиновалась.
В роддоме Алина нашла свою знакомую – пожилую армянку Ануш Хачатуровну, акушера-гинеколога, попросила посмотреть девушку. Полная, шумная Ануш обняла Алину:
– Конечно, посмотрю, сейчас посмотрю, дорогая… Я думала, вы уехали. У меня все друзья уехали. Евреи в Израиль, немцы в Германию, русские в Россию. Нам куда ехать? Здесь воюют, в Армении тоже воюют. Что за жизнь… Ну, пойдем, девочка, пойдем дорогая.
Вернулась минут через сорок, без Насти.
– Алина, она кто тебе? – Не дождавшись ответа, запричитала: – Что они с ней сделали, звери, звери… Сколько человек насиловали? Она сама не знает. Или не говорит… Веришь, я такие разрывы только после тяжелых родов видела. Швы накладывать надо. Как кровью не истекла, а? Как заражение не случилось? Ай-ай-ай… Бедная девочка, она ведь девственница была…
Через несколько дней Лена забрала Настю домой, но пограничники, видимо, о ней забыли.
Ты бы подсуетилась, Лена, напомнила бы им или попросила военных из 201-й, пусть отправят девушку.
Та обещала, но неохотно, отговариваясь делами, пока однажды не заявила:
– А куда ей ехать? Мать умерла, только брат и оставался, теперь и его нет. Пусть живет.
– Лена, что значит – пусть живет? Ну, нет близких, есть, может, дальние родственники. Какое-то жилье после матери осталось. А главное, там не стреляют. Мы ведь и сами уезжать собираемся.
– Ну, вот тогда и решим.
Приводить еще один аргумент – как прокормить взрослого человека в голодном Душанбе, Алина не стала. Непременно услышала бы укоризненное: мама, тебе что, жалко?
Больше к этому вопросу не возвращались. Уезжая в командировки, дочь оставляла теперь сынишку с Настей, – это было удобней, Алине не приходилось водить его в школу, а после уроков встречать.
Уже засыпая, Алина вспомнила, как вскоре после февральских событий 90-го, пришла на железнодорожный вокзал, надеясь среди отъезжающих встретить знакомых попросить бросить в Москве письма, иначе они не доходили. Ничего не получилось: поезд брали на абордаж, к вагонам было страшно подступиться. Один к одному – кинохроника революции и гражданской войны. И тут увидела портниху Люсю, с которой выросла в одном поселке и у которой время от времени шила что-нибудь из одежды. Та металась по перрону с зажатыми в кулаке смятыми деньгами, пытаясь пробиться к проводнику. В стороне, с застывшим лицом, отрешенно стояла ее двадцатилетняя дочь – единственный поздний ребенок. Когда поезд ушел, Алина окликнула Люсю. Та долго смотрела на нее безумными глазами, наконец узнала, они разговорились. Оказалось, что когда озверевшая толпа громила город, Люся с дочерью волею случая оказались в ее эпицентре. Люсю несколько раз ударили, сбили с ног, едва не затоптали, дочку потащили в пустой автобус, разорвали на ней кофту, от изнасилования ее спасло только то, что в это время кто-то поджег автобус.
– Куда же вы, Люся уезжаете?
– Не знаю пока. Доедем до Москвы, а оттуда до какой-нибудь станции на электричке. Сниму угол у добрых людей.
– Квартиру-то продала?
– Ты же знаешь мою квартирку. Кто ее купить, хрущевку в микрорайоне? На проезд деньги есть, да на первое время, а там что Бог даст. В колхоз пойдем работать, шить стану. Нам бы только уехать, только бы от страха избавиться. И днем, и ночью боимся, я уже давно спать перестала. Только билетов достать никак не могу. Хотя тут и с билетами остаются на перроне. Кто влез, тот и поехал…
Вот ведь как уезжают люди. А им с Костей что – к сыну, к родне. Да там и земляков уже немало, во Владимирской области. Только Андрей пять семей перетянул, всех прописал, помог устроиться на работу. Все будет хорошо. Продать квартиру – и на самолет… Лишь бы продержалось это хрупкое равновесие, этот шаткий мир, эта договоренность недавно созданного коалиционного правительства…
Утром их разбудил телефонный звонок, и Алина вовсе не подосадовала на то, что прерван сон. Она уже давно относилась к телефону как к одушевленному существу. Вторую зиму не было ни отопления, ни газа, часто сидели без электричества, а телефоны в городе работали, ну, не чудо ли? Если долго не было звонков, Алина поднимала трубку с замиранием сердца, – вдруг оборвалась последняя связующая ниточка с родными и близкими? Услышав сигнал, вздыхала с облегчением и, бережно спуская ее на рычаг, приговаривала: ты уж держись, дружок, без тебя совсем будет худо.
Звонила Лена, вернулась вчера вечером из командировки, привезла тревожные новости: в Курган-тюбе идут бои, на Гармском направлении стягивает силы полевой командир Махмуд.
– Лена, мы уже отправили контейнер, так что в понедельник еду с Шавкатом оформлять куплю-продажу. Ты тоже давай со своим «киношником» приходи, чтобы все сделать одновременно, не ждать друг друга. Здесь промедление, сама понимаешь, чему подобно…
Повисла долгая пауза.
– Мама, я не еду.
– Что значит не еду? У тебя что-то случилось?
– Ничего. Я собиралась завтра к вам придти, поговорить, но может даже лучше сразу, по телефону. Понимаешь, мне надо самоутвердиться…
– Ну-ка повтори еще раз, чего тебе надо?
– Самоутвердиться. Что ж здесь непонятного? Все очень просто. Знаешь, я всегда была вашей дочерью…
– А это что, не так? Или теперь уже не дочь?
– Мама, не в этом смысле… Просто мне надоело, когда меня представляют: А это Елена, дочь поэта Константина Пашкова… Есть еще вариант: дочь писательницы Батуриной. А мне хочется, чтобы обо мне сказали просто: журналистка Елена Пашкова. Я не исключаю, что кое-кто и сейчас считает, что ты пишешь за меня репортажи, а я только фактаж привожу.
– Что за бред ты несешь! Значит, чтобы потешить свое самолюбие, ты готова рисковать не только своей жизнью, но и жизнью ребенка?
– Нет, ребенка отдам вам, так и быть, забирайте с собой в Россию.
Алина удрученно молчала, и Костя, внимательно прислушивавшийся к их разговору, взял из ее рук трубку.
– Ну-ка, давай, Лена, еще раз, четко и толково.
Слушал, ни разу не прервав и не переспросив, а в конце разговора сказал:
– Решила, значит решила. Ты взрослый человек.
– Но, Костя!.. – вскрикнула было Алина.
– Пусть остается.
Алина пошла на кухню поплакать.
Много лет назад, когда девочки были еще маленькие, отец благословил их в дорогу таким стихотворением:
Измотанная дорогами,Обалделая от забот,Влюбленною недотрогоюПусть каждая проживет.Пройдет мимо лжи и зависти,Через горе и трусость,Благополучье покажетсяЧем-то пресным и грустным…В пеленках планета – няньчить,В тревоге мир – приласкаться,Идите в геологи, в прачки,В физику, в авиацию,Живите трудно и строго —Благословляю в дорогу.Благословляю цветами,Зеленой вьюгой и ветром,Благословляю утратами,Надеждами и приметами,Благословляю пустыней,Морем и лунной ночью,Хлебом, тоской и милыми,Дочери мои, дочери…
Сегодня он это благословение подтвердил. И с этим Алина ничего не могла поделать.
ФАНТИК ОТ ИРИСКИ
В послевоенные годы в нашем поселке было много нищих. Не только своих, постоянных, но и временных, тех, кто побирался по поездам. Их еще называли вагонными. Добравшись до теплого города, они шли прежде всего в наш поселок, так как находился он сразу за железной дорогой. Правда, молодые калеки, особенно безногие, устраивались на ступеньках моста, перекинутого через рельсы. Душанбе (в то время Сталинабад) был и остается тупиковой станцией. Поэтому многие побирались здесь лишь день или два и уезжали вновь с московским или ашхабадским поездом. Некоторые жили подолгу, а бывало, оставались совсем.
