прочь. Отчаянно надеясь, что мужик не станет меня догонять и пытаться еще за что-нибудь схватить. У него не так много неиспользованных вариантов осталось, и это прилично нервировало. Так что ногами я перебирала шустро.
– Вы что, знакомы? – перепугал до полусмерти Вейн, бессовестно вынырнув из-за поворота.
Он смешно морщил лоб, в медовых глазах тлели искорки ревности. Я пихнула парня в бок и уложила больную голову ему на плечо. Глупый.
– Эв! – нахохлился приятель. – А ну, отвечай! О чем вы там столько времени трещали с самим…
– Пфф! – выдохнула через прикушенную губу и приподняла бровь. Он серьезно, да? Еще и обиделся. – Понятия не имею, кто это, Диккинс. А самомнения столько, будто он лучший друг Ее Величества и может тут всех положить одним щелчком пальцев. И ему за это ничего не будет. Ни-че-го-шень-ки!
– Вообще-то, Ламберт, он как раз…
– Проклятье! – ойкнула, наступив каблуком на шишку.
Нога подогнулась и поехала в сторону, чуть не усадив меня пятой точкой в лужу. Сегодня точно не мой день!
Всю оставшуюся дорогу до небольшого фонтанчика в центре парка я возмущенно фыркала и сопела. Заносчивый желтоглазый упырь не выходил из головы. Так свысока смотрел, что хотелось подпрыгнуть и больно щелкнуть его по гордому носу. Если бы дотянулась, конечно.
И чем он так меня зацепил? Наверное, это из-за магрени и дня памяти все так остро воспринималось.
Понятно же, что хитанец просто развлекался. Провоцировал, тыкал в больное и ждал, что будет. Разбавлял аквелукскую скуку, которая со всеми столичными снобами в первый день приезда случается. Обычное дело.
«Девица из Аквелука». Обидно, кстати! Мы с папой сознательно выбрали спокойную, размеренную жизнь в Анжарской провинции. Подальше от Хитаны, пропахшей дразнящими запахами открытий и сильной магией.
Знакомиться с заумными трудами ученых я могу и здесь. Многие книги в лавке госпожи Фэрвей дублируют те, что хранятся на особых полках в столичной Королевской библиотеке.
– И вот что все перед ним так расстилаются? Смотреть противно, – заведенно шептала я, прячась в плаще Диккинса. – До чего неприятный человек! И слова цедит, будто говорить со мной – ниже его расфуфыренного достоинства.
– Привык, наверное, в этом своем…
– Вот из-за тех, кто на колени падает, сильные маги и думают, что им дозволено все… Вообще все, Вейн! – поглядела на парня, чтобы убедиться, что он меня внимательно слушает, а не просто орехами хрустит. Иначе для кого я тут распинаюсь? – Берут, что хотят, и не думают об оплате! Гадости говорят, не волнуясь, что могут кого-то обидеть и сна лишить.
– Не заводись, а то магрень усилится, – разумно остерег друг, но меня не проняло.
Все внутри ходуном ходило от возмущения. Казалось, вся мировая несправедливость сконцентрировалась в ухоженном типе с золотыми глазами. Словно он нес ее в себе и заражал своим равнодушием других.
– Может, я чего-то не понимаю? – продолжала сопеть негодующе.
– Ты просто не читаешь газет, – хмыкнул Вейн.
– Я читаю книги. И научные статьи в журналах. Мне хватает. А знать, какие нынче юбки носит Ее Величество, мне, Диккинс, совсем не интересно, – пробурчала с неприязнью. Не к Вейну, к варховым юбкам.
Отец вечно ворчит, что мне бы вместо того, чтобы ночами ковыряться в бытовых плетениях, чем-то женским увлечься. Шарф ему там связать, цветы в клумбу у дома высадить или картинки из журналов повырезать да на стенку наклеить. Забывает, что мне не двенадцать. В единорогов я давно не верю, а на новые юбки Ее Величества у меня стойкая аллергия.
– А вот если бы хоть изредка заглядывала в «Либтоунский Вестник», знала бы, что этому и впрямь все дозволено. Пошли, крикетка, подальше, – Вейн ухватил меня за талию и увлек вперед по дорожке. – Мне от темных мастеров всегда не по себе. Ставлю сто йоргенов на то, что у него аура чернее, чем адова бездна.
Мы добрели до большого круглого фонтана. Веселые струйки в нем сегодня не били вверх, медные краны тоскливо высовывались из стоячей воды. На зеркальной глади качалась желтая листва, намекая, что осень действительно пришла в Анжарскую провинцию и пора утепляться.
Я отлепилась от горячего бока Диккинса и выпуталась из его плаща. Огляделась, вдохнула полной грудью. Я любила эту пору, когда клены-зубцы только начинают алеть. Когда плакучие гавы прощально шуршат облетающей листвой, а вековые туры гулко гудят скрипучими стволами. В такое время и дышалось как-то легко, по-особенному.
Но не сегодня. Воздух едва не застрял в горле, процарапал себе дорожку до легких и взорвался в груди острой болью.
– Что с тобой, Ламберт? – всполошился Вейн, таращась на меня во все глаза. А они у него красивые, я раньше не замечала.
– Не знаю, мне… плохо, – попыталась сформулировать шепотом.
Ощущения описанию не поддавались. Жилы по всему телу натянулись, взвыли, готовые лопнуть. И так необъяснимо страшно вдруг стало… Будто внутрь влезло что-то мрачное, несущее затхлый аромат безнадежности.
– Эйви… Эв!
Отмахнувшись от парня, я задрала рукав платья до локтя. Боль растекалась по телу именно отсюда, от моей «чернильной кляксы». Да только какие уж там чернила. От запястья по всей руке ползли серые венки, стремительно наливаясь черным. И это было больно… Ой, как же больно!
Я так сильно расширила глаза, что чуть сосуды не полопались. Вцепилась ногтями в руку сморщившегося Диккинса, простонала тихонько. Пыталась рассказать, как мне страшно, но горло сжималось, не давая издать нормальный звук.
Парень выглядел перепуганным, и это вообще никак не успокаивало. Ему бы заверить меня, что все будет хорошо и прямо сейчас к нам примчится лекарь… Но Вейн в священном ужасе косился на мою шею. Похоже, дело было совсем плохо: Диккинс не из трусливых.
– Сейчас, вот так, – он перехватил меня за талию, помогая аккуратно завалиться на холодную траву. – Ложись.
Меня как-то незаметно обступила толпа. Откуда здесь столько народу? Еще секунду назад все шли по своим делам, а теперь стянулись к фонтану, будто магическим магнитом.
– Бедная девочка… – нервно шептала какая-то тетка.
– Проклятье, может? – причитала другая.
– Да какое проклятье? Сама Тьма!
– Не говори чепуху, откуда в девице тьма…
– А вот ее спроси. Всякие нынче девицы бывают…
– Помогите ей! Кто-нибудь! – прикрикнул Вейн, придерживая меня за затылок.
Дышалось трудно, на ребра словно откормленный гхарр всем своим весом уселся
