Я не стал библиоманом. Для меня ценность книги не в том, что она является уникумом, — иногда ведь даже копеечная брошюра становится драгоценностью, если она необходима для работы.
Газета самый лютый враг книги. Книгопродавец в своей лавке, заметив, что ученик читает книгу, говорит:
— Ах, ты читаешь? Значит, ты мне не нужен.
— Почему?
— Потому, что читающий человек никогда не сможет стать книготорговцем.
Никогда не заводил экслибрисов, хотя некоторые художники даже без моей просьбы снабжали меня экслибрисами. Но как подумаешь, что надо ползать с кисточкой и тратить время на расклейку, так лучше и не надо… Кстати, самый смешной экслибрис был, кажется, у знаменитого Власия Дорошевича.
Люблю книги по истории искусств, биографии художников, писателей, артистов… Но терпеть не могу искусствоведов, которые, оторвавшись от самого художника, пытаются внушить мне, какие идеи вложены в картину. Да почем ты знаешь? Может, в тот день мастер разлаялся с соседом, или не было у него денег, чтобы купить хлеба, — вот отсюда и пессимизм его полотна, а мне внушают какие-то эфемерные намеки на гнет властей и преследование жандармов.
Между тем все художники и писатели в учебниках для наших детей однообразны, как колодки сапожника: все они служат идеалам добра, все борются с самодержавием, все одинаково мечтают о его свержении…
Война закончилась! Как тогда было светло…
Светло и страшно. Потому что пора было приниматься за дело. Я бы, наверное, погиб на перекрестках жизни, если бы не спасли меня две исторические науки, которым я отдался почти бессознательно, как девушка первому красивому мужчине, — иконографии и генеалогии.
У меня образование — выше самого высшего! Иначе говоря, я — самоучка.
В мире много еще дураков, которые заботятся о красоте своего почерка. Мещанский мир любит украшать себя барочными завитушками или заменять подпись своей фамилии сногсшибательным факсимиле, похожим на древнеегипетскую клинопись. Если тебе Бог дал фамилию, так, будь любезен, подписывай ее под документом так, чтобы все прочесть ее могли. Не делай из себя загадки века! Все равно ты дурак, и все мы о том знаем…
Инфаркт! Я бы, наверное, не сразу поправился, если бы жена не принесла в палату немецкий «Симплициссимус» — я так хохотал, мне стало так хорошо от немецкого юмора, что я сразу пошел на поправку. Но в жизни у меня так уже бывало, что я лечился книгами. В пору душевного разброда или безмерной тоски стоит мне раскрыть «Автобиографию» Бронислава Нушича, как все дурное, что мучило и угнетало меня, куда-то мигом исчезает; снова становлюсь бодр и деятелен, а все дурное видится в смешливом виде.
Нам не до юмористов — нам нужны сатирики! Ибо юморист посмеивается над каким-либо обыденным частным явлением — и только. Зато сатирик поднимается выше всех и с высоты хохочет, издевается над целой эпохой… Что тут долго рассказывать? Сравним лучше известное: юмористов Лейкина и Аверченко со— знаменитой, могучей сатирой Салтыкова-Щедрина…
Теперь понятно, что юмор и сатира — не родные брат и сестра, а лишь сводные, рожденные от разных женщин одним отцом.
Для одних сатира — лекарство, для других — рвотное!
Карьеру, как правило, делают не те люди, которые имеют свои, самостоятельные мысли. Карьеру, как правило, делают люди, своих мыслей не имеющие, а лишь повторяющие мысли своих начальников.
Отбор лучших людей из массы народа — уже есть повод для аристократизации избранных.
Культура народа определяется состоянием старинных кладбищ. Наши туристы, попав в европейские города, удивляются, почему их зачастую везут автобусом прямо на кладбище и показывают могилы. А между тем это верно: кладбище — такой же памятник культуры, каковыми являются наши музеи, храмы или примечательные строения.
Люди, поганящие могилы предков, забывают о том, что от смерти никто не уйдет. Как говорится, «все там будем», и хулигану, рисующему похабщину на памятнике, стоит прежде подумать, что его, сукина сына, впереди тоже ожидает могила. Пусть не памятный обелиск из мрамора, но все-таки могила…
Как посмотришь вокруг, так душа переполняется счастьем от сознания того, что ты простой советский человек! В самом деле, куда ни поглядишь: все принадлежит народу, и народ, безмерно счастливый, сам управляет своим государством, — вот оно, главное завоевание нашей пролетарской революции! Скажите, ну где еще, в какой капиталистической трущобе, народ мог бы так активно вмешиваться в управление страной, как вмешивается наш простой советский человек… Если он, скажем, работает на колбасной фабрике, так он смело выносит колбасу для пропитания голодной семьи. Если он работает у станка, так он без страха выносит с завода любые детали, чтобы продать их на базаре для своего благоустройства. Вот уж верно поется в известной песне: «И все вокруг мое…» В раю капиталистического мира могут только мечтать о той «счастливой жизни», какой живут наши активные и целеустремленные люди, у которых одна великая цель — построение коммунизма.
Интернациональные взгляды — это очень удобная маскировка для всяческих проходимцев и ротозеев. В самом деле, если ты будешь говорить о своем патриотизме, о своей любви к русскому народу, тебя тут же сделают черносотенцем или, в лучшем случае, националистом.
Когда возводятся баррикады, то всегда возникают две правды — по одну и по другую сторону. Не понимать этого могут только идиоты!
Вот такой исключительный случай произошел со мной. Пришло письмо от человека, который писал, что родителей лишился еще в детстве, воспитывался в казенном детдоме, ничего о предках не знает, но память сохранила фамилию — де Парма! Не могли бы вы ответить — кто я такой? Я начал ответное письмо ему таким обращением: «ВАША СВЕТЛОСТЬ, почтенный герцог…» Да, была на Руси такая дворянская фамилия герцогов — де Парма, которые владели имением, кажется, в Черниговской губернии. Смотри: энциклопедия — Герцогство Парма в Италии…
Дело прошлое, и не всем я рассказывал, что однажды мне поручили пасти волков. Ну, скажу я вам, вот это было дело! Хотя и платили по первому разряду, но мне тогда казалось, что лучше жить на литературные гонорары, от которых, как известно, все писатели ноги протягивают. Но вернусь к волкам!
Самое главное для пастуха — установить душевный контакт с пасомыми. Но вот беда — не было у меня контакта, хоть плачь, и чаще обычного я вспоминал народную мудрость: «Как волка ни корми, он все равно в лес смотрит…»
Никогда не понимал людей, говорящих: «Ну, всё! Теперь я буду отдыхать» — и уезжающих куда-нибудь из города. У меня всегда вопрос к таким персонам: если ты собрался отдыхать, то что собираешься делать во время отдыха? Ибо человек «просто отдыхающий» — это ненормальность в моем представлении. Я могу лечь спать, могу читать, могу думать, но отдыхать — никогда! Как не терплю людей с большими оттопыренными ушами или губошлепов с мокрыми губами, так же ненавижу и отдыхающих!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
