— …Умер… — всхлипнул Кабби.
Директриса в раздражении поднялась со стула.
— …Умер… вчера вечером.
Откуда-то из середины составленных рядами стульев долетел пронзительный клёкот.
— Кто смеялся? — вскричал Кабби; воздух потрескивал от напряжённого предвкушения. — КАК ВЫ СМЕЕТЕ? Кто из девочек смеялся, кто?
Мистер Мичер, вскочив с места, делал яростные знаки кому-то из сидящих в середине ряда, за спинами Эндрю и Пупса; стул Эндрю опять шевельнулся, потому что Гайя, извернувшись, оглядывала, как и все, задний ряд. У Эндрю обострились все чувства; гибкое тело Гайи оказалось прямо перед ним. Повернись он в противоположную сторону, в него бы упёрлась её грудь.
— Кто смеялся?! — вопрошал Кабби, неуклюже привставая на цыпочки, как будто надеялся кого-то высмотреть.
Мистер Мичер, лихорадочно жестикулируя, одними губами кричал что-то предполагаемой виновнице.
— Кто это был, мистер Мичер? — взвился Кабби.
Мичер не хотел никого закладывать; он пока не убедил виновную сторону объявиться, но, когда Кабби стал обнаруживать опасные признаки спуска с трибуны для проведения личного расследования, Кристал Уидон, красная как рак, вскочила и начала протискиваться мимо чужих коленей.
— После собрания — немедленно ко мне в кабинет! — заорал Кабби. — Какой позор… какое неуважение! Вон с глаз моих!
Но Кристал остановилась, не дойдя до конца ряда, ткнула вверх средним пальцем и завизжала:
— Что я такого сделала? Урод!
Зал взорвался оживлённым гвалтом и хохотом; педагоги безуспешно пытались навести порядок; дежурные учителя-регистраторы повскакали с мест и призывали свои классы к тишине.
Створки двери захлопнулись за Кристал и мистером Мичером.
— Всем сидеть! — гаркнула директриса, и в зале вновь установилась взрывоопасная тишина, кое-где нарушаемая ёрзаньем и шепотками.
Пупс смотрел прямо перед собой; его равнодушие впервые сделалось слегка натянутым, а бледное лицо едва заметно потемнело.
Эндрю почувствовал, как Гайя откинулась на спинку стула. Собравшись с духом, он покосился влево и усмехнулся. Она с готовностью улыбнулась ему в ответ.
VII
Пэгфордская кулинария открывалась в половине десятого, но Говард Моллисон приходил заблаговременно. Это был невообразимо тучный мужчина шестидесяти четырёх лет. Живот огромным фартуком свисал ему на бёдра, причём так низко, что многие первым делом начинали думать про его пенис: когда этот человек в последний раз его видел, как умудряется содержать его в чистоте, как управляется с теми делами, для которых предназначен данный орган. Отчасти потому, что его телосложение наводило на такие мысли, отчасти потому, что Говард был весельчаком, он в равной мере и обескураживал и обезоруживал, вследствие чего люди, впервые заглянувшие к нему в магазин, покупали больше, чем собирались. За прилавком он без умолку балагурил, одной толстопалой рукой управляясь с ломтерезкой, а другой придерживая аккуратно подложенный целлофан, на который падали тончайшие листочки ветчины; круглые голубые глаза всегда готовы были подмигнуть, а подбородки колыхались от непринуждённого смеха.
Говард придумал для себя такую униформу: белая рубашка без пиджака, жёсткий передник из тёмно-зелёной парусины, вельветовые штаны и войлочная охотничья шляпа с прикреплёнными к ней рыболовными мушками. Если шляпа некогда и была посмешищем, то это время давно прошло. По утрам он без тени юмора, с предельной точностью водружал её на густые поседевшие завитки, стоя перед маленьким зеркалом в тесном туалете за подсобкой.
Изо дня в день он с воодушевлением готовился к открытию. Ему нравилось расхаживать по торговому залу рано утром, когда тишина нарушалась только ровным урчаньем холодильных камер; он обожал вдыхать в магазин жизнь: щелчком включать светильники, поднимать шторы, снимать колпаки и открывать взору сокровища холодного прилавка — бледные серовато-зелёные артишоки, чёрные ониксы маслин, вяленые томаты, похожие на рубиновых морских коньков, плавающих в масле с крапинками трав.
Правда, сегодня утром радость омрачалась нетерпением. Морин, совладелица магазина, опаздывала, и Говард, как на рассвете Майлз, опасался, что кто-нибудь в обход его выложит ей сенсационную новость, а мобильным телефоном она не пользовалась.
Он остановился у недавно прорубленного арочного проёма между кулинарией и бывшей обувной лавкой, прикупленной под кафе (самое новое в Пэгфорде), и проверил, надёжно ли закреплён прозрачный строительный пластик, защищающий от пыли торговый зал. Кафе они планировали открыть к Пасхе, чтобы привлечь в Юго-Западные графства туристов, ради которых Говард ежегодно выставлял на витрину местный сидр, сыры и традиционные соломенные фигурки.
Сзади звякнул колокольчик; Говард обернулся, и его подлатанное, упроченное сердце на радостях заколотилось сильнее.
Морин, хрупкая сутулая дама шестидесяти двух лет, была вдовой первоначального делового партнёра Говарда. Из-за сутулости она выглядела старше своего возраста, хотя всячески молодилась: красила волосы в иссиня-чёрный цвет, носила броские наряды и ковыляла на несуразно высоких каблуках; правда, в магазине переобувалась в ортопедические босоножки.
— Доброе утро, Мо, — поприветствовал её Говард. Он твёрдо решил не комкать своё сообщение, но покупатели были уже на подходе, да к тому же его распирало от волнения. — Новость слышала?
Морин вопросительно нахмурилась.
— Барри Фейрбразер умер.
У неё отвисла челюсть.
— Не может быть! Как это случилось?
Говард постучал себя по виску:
— Что-то лопнуло. Вот тут. Майлз всё видел своими глазами. На стоянке у гольф-клуба.
— Не может быть! — повторила она.
— Умер окончательно и бесповоротно, — сказал Говард, как будто у смерти были разные степени, из которых Барри Фейрбразер выбрал самую безнадёжную.
Морин перекрестилась, безвольно раскрыв ярко накрашенный рот. Её католическая вера придавала таким сценкам особую пикантность.
— Неужели Майлз находился рядом? — проскрипела она.
В её низком голосе бывшей курильщицы он уловил жадность к мельчайшим подробностям.
— Сделай одолжение, поставь чайник, Мо.
По крайней мере, он мог её помучить ещё пару минут. Торопясь обратно, Морин ошпарила ладонь. Они устроились бок о бок за прилавком, на высоких деревянных табуретах, приобретённых Говардом на случай торгового затишья, и Морин приложила к ожогу лёд, который наскребла вокруг маслин. Беседуя, они перебирали стандартные для такого случая темы: вдова («тяжко ей придётся, она ведь жила ради Барри»), дети («четверых поднять, без отца»), относительная молодость покойного («он же не старше Майлза, да?»), но в конце концов достигли истинной точки отсчёта, рядом с которой всё остальное выглядело не более чем сотрясанием воздуха.
— И что теперь будет? — допытывалась Морин.
— Н-да, — протянул Говард. — В самом деле. Тут такая закавыка. У нас образовалась случайная вакансия, Мо, и теперь многое поставлено на карту.
— У нас… что? — переспросила Мо, боясь упустить главное.
— Случайная вакансия, — повторил Говард. — Так называется положение, при котором в местном самоуправлении образуется вакантное место вследствие смерти советника. Это юридический термин, — назидательно добавил он.
Говард был председателем местного совета, Первым гражданином Пэгфорда. К этому званию прилагалась официальная регалия: позолоченная, украшенная эмалью цепь, хранившаяся теперь у него дома, в маленьком сейфе, который они с Ширли замаскировали на дне встроенного шкафа. Если бы население Пэгфордского прихода достигло восьмидесяти тысяч, Говард получил бы право именоваться мэром, но по большому счёту статус его таким и был. Ширли недвусмысленно об этом заявила на домашней странице сайта местного совета, где под фотографией цветущего, сияющего Говарда, надевшего цепь Первого гражданина, было сказано, что он готов откликнуться на приглашения участвовать в общественных и деловых мероприятиях. Кстати, совсем недавно его как раз пригласили в местную начальную школу для вручения грамот отличившимся велосипедистам.
Отпив чаю, Говард улыбнулся, чтобы подсластить пилюлю, а потом сказал:
— Не будем забывать, Мо: человечишко был мерзопакостный. Просто мерзопакостный.
— Да знаю я, — сказала она. — Знаю.
— Если бы он не умер, пришлось бы с ним разбираться. Спроси у Ширли. От него можно было ждать любой подлянки.
— Я знаю.
— Ладно, посмотрим ещё что да как. Поживём — увидим. Как верёвочке ни виться… Заметь, я не жаждал такой победы, — добавил он с глубоким вздохом, — но для Пэгфорда, для общества… оно и неплохо… — Говард посмотрел на часы. — Почти половина, Мо.
