Закрыв форум местного совета, она зашла на свой любимый медицинский сайт и ввела в строку поиска слова «мозг» и «смерть».
Когда погибла принцесса Диана, королева приспустила флаг над Букингемским дворцом. Её величество занимала особое место в духовной жизни Ширли. Повторяя про себя текст отосланного сообщения, она убедилась в правильности своего поступка и от души порадовалась. Учиться нужно на лучших примерах.
Результатов поиска оказалось бесчисленное множество. Ширли проскролила их все, скользя кротким взглядом по экрану то вверх, то вниз; она силилась понять, какому из этих смертельных недугов, подчас труднопроизносимых, обязана своим нынешним счастьем. На добровольных началах Ширли работала в Юго-Западной клинической больнице; она так поднаторела в вопросах медицины, что порой даже ставила диагнозы своим знакомым.
Однако нынче утром ей было не до того, чтобы ломать голову над мудрёными терминами и симптомами: она уже продумывала пути дальнейшего распространения этой новости, мысленно намечая и корректируя очерёдность телефонных звонков. Ей было любопытно, в курсе ли Обри с Джулией и что они скажут; хотелось также угадать, разрешит ли ей Говард сообщить Морин или прибережёт это удовольствие для себя.
Всё это было невероятно увлекательно.
IV
Эндрю Прайс закрыл входную дверь небольшого побелённого дома и поплёлся за младшим братом по хрусткой от мороза садовой дорожке, которая шла круто вниз, к обледенелой железной калитке в живой изгороди, а оттуда в переулок. Братья не удостоили взглядом знакомую панораму, раскинувшуюся впереди: городок Пэгфорд лежал, как в чаше, среди трёх холмов, один из которых венчали руины аббатства двенадцатого века. У подножья этого холма змеилась тонкая река, убегавшая в город под игрушечным каменным мостиком, прочно стоявшим на земле. В мальчишеских глазах это была надоевшая, неумело расписанная декорация; в те редкие дни, когда в доме бывали гости, Эндрю с презрением наблюдал, как отец хвастается этим видом, будто самолично его придумал и соорудил. Эндрю предпочёл бы видеть за окнами асфальт, битое стекло и граффити: в последнее время он грезил о Лондоне, о настоящей жизни.
Братья прошагали до конца переулка и помедлили на углу, перед широкой улицей. Пошарив в живой изгороди, Эндрю вытащил полпачки сигарет «Бенсон энд Хеджес» и слегка отсыревший коробок спичек. Спичечные головки крошились, но он всё же сумел закурить, хоть и не с первой попытки. Пара глубоких затяжек — и тишину нарушил рёв двигателя школьного автобуса. Стряхнув тлеющий пепел, Эндрю аккуратно вернул окурок в пачку.
К Хиллтоп-Хаусу школьный автобус взбирался заполненным на две трети, потому что успевал до этого объехать близлежащие фермы и дома. Братья, как обычно, сели порознь: каждый расположился на двойном сиденье, чтобы смотреть в окно, пока автобус будет кружить и петлять по округе. У подножья холма, на котором они жили, находился дом, задвинутый глубоко в клиновидный сад. Как правило, у калитки поджидали дети Фейрбразеров, все четверо, но сегодня там никого не оказалось. Шторы были задёрнуты. Эндрю раньше не задумывался, что после смерти родственника полагается сидеть в темноте.
С месяц назад Эндрю заклеил на дискотеке в школьном актовом зале Нив Фейрбразер, одну из двух дочерей-близняшек Барри. Потом не знал, как отделаться. С Фейрбразерами родители Эндрю не общались: у Саймона и Рут друзей, считай, не было, но к Барри, управляющему крошечным местным отделением банка, которое чудом уцелело в Пэгфорде, они, судя по всему, относились с неким подобием симпатии. Его фамилия упоминалась у них дома в связи с решениями местного совета, театральными постановками в ратуше и благотворительными спортивными мероприятиями в пользу церкви. Эндрю совершенно не интересовали такие вещи, да и родители его держались в стороне, разве что изредка вносили какие-то пожертвования или приобретали лотерейный билет.
Когда автобус свернул влево и покатил по Чёрч-роу, мимо спускающихся уступами викторианских особняков, Эндрю нарисовал себе небольшую сценку, в которой его отец упал замертво, подстреленный невидимым снайпером. Эндрю одной рукой гладил рыдающую мать по спине, а другой набирал номер похоронного бюро. Не вынимая изо рта сигарету, он заказал самый дешёвый гроб.
В конце Чёрч-роу автобус поджидали Джаванды: Ясвант, Сухвиндер и Раджпал. Эндрю предусмотрительно выбрал для себя место позади свободного сиденья, надеясь, что перед ним сядет Сухвиндер (сама-то она была ему неинтересна — его лучший друг Пупс прозвал её ТНТ, что означало Титьки-На-Тонну), но просто Она чаще всего подсаживалась к Сухвиндер. То ли этим утром у него обострился дар внушения, то ли что, но Сухвиндер и в самом деле устроилась перед ним. Эндрю, торжествуя, уставился в слепое, замызганное окно и покрепче прижал к себе рюкзак, чтобы скрыть эрекцию, вызванную сильной тряской.
С каждой кочкой и рытвиной предвкушение нарастало; неповоротливая школьная колымага протискивалась узкими переулками, потом едва не зацепила угол дома, сворачивая на главную площадь, и притормозила на углу Её улицы.
Никогда ещё Эндрю так не тянуло к девчонке. Это была новенькая: почему-то её перевели к ним в конце учебного года. Она носила имя Гайя, которое ей очень подходило, потому что он такого никогда не слышал, — всё в ней оказалось в диковинку. Как-то утром она просто вошла в школьный автобус, как будто спустившись с недосягаемых вершин природы, и села через два сиденья от него, а он застыл от совершенства её плеч и затылка. Её каштаново-бронзовые волосы струились по спине длинными локонами; носик был идеально прямой, аккуратный, чуть-чуть укороченный, что лишь подчёркивало зазывную сочность бледных губ; широко посаженные карие глаза, опушённые густыми ресницами, пестрели зелёными точками, словно яблоки с коричневатой кожицей. Эндрю не замечал, чтобы она красилась, а на её чистом лице не было ни прыщика, ни пятнышка. Эти правильные и вместе с тем необыкновенные черты он мог разглядывать часами, пытаясь понять, в чём же кроется их загадка. На прошлой неделе у них был сдвоенный урок биологии; столы и головы расположились так удачно, что Эндрю почти всё время мог за ней наблюдать. Вернувшись домой, он уединился у себя в комнате и написал на листке (после получасового изучения стены, которому предшествовал сеанс онанизма): «Красота — это геометрия». Листок он сразу порвал и впоследствии, припоминая эти слова, чувствовал себя полным идиотом, но что-то в них всё же было. Такое великолепие могло достигаться лишь тонкой настройкой определённой схемы, а в результате получалось захватывающее дух совершенство.
До появления девочки оставались считаные минуты; если она, по своему обыкновению, подсядет к насупленной, квадратной Сухвиндер, то окажется достаточно близко, чтобы унюхать запах его сигареты. Ему нравилось смотреть, как реагируют на неё неодушевлённые предметы: как едва заметно проседает под её телом автобусное сиденье, а металлический поручень скрывается под золотисто-бронзовой волной локонов.
Как только автобус остановился, Эндрю отвёл глаза от двери, как бы углубившись в свои мысли; когда она войдёт, можно будет оглядеться с таким видом, словно остановка стала полной неожиданностью, и встретиться глазами; возможно, кивнуть. Он ждал, когда откроется дверь, но урчание двигателя не прерывалось знакомым скрежетом и стуком. Приглядевшись, он увидел лишь короткую, убогую Хоуп-стрит: два ряда приросших друг к другу домишек. Водитель, нагнувшись к двери, убедился, что ученица не явилась. Эндрю хотел просить его подождать, ведь не далее как на прошлой неделе она выскочила из какого-то жалкого домика и помчалась по тротуару (можно было на неё поглазеть вместе со всеми), и её бег на долгие часы занял его мысли, но водитель уже вывернул огромную баранку, и автобус поехал дальше. Эндрю, с болью в душе и в паху, вернулся к созерцанию замызганного окна.
V
Вплотную стоящие вдоль Хоуп-стрит домишки некогда служили жилищами рабочего люда. В ванной комнате дома номер десять медленно, с излишней тщательностью брился Гэвин Хьюз. У него была такая светлая и вяло растущая щетина, что делать это требовалось всего пару раз в неделю, но холодная и слегка неопрятная ванная была единственным местом уединения. Если протянуть до восьми утра, можно будет с полным основанием сказать, что ему надо спешить на работу. Гэвину очень не хотелось вступать в разговоры с Кей.
Вчера вечером, чтобы только избежать выяснения отношений, он начал самый длительный и изобретательный секс-марафон за всю историю их романа. Кей не пришлось уговаривать — она откликнулась тотчас же и выжала из него всё, что могла: то и дело меняла позы, задирала для него свои сильные коротковатые ноги, изгибалась, как известная славянская акробатка, которую она напоминала чуть загорелой кожей и короткой стрижкой. До Гэвина слишком поздно дошло: она узрела в этих нехарактерных для него поползновениях молчаливое признание всего того, что он решительно не хотел ей говорить. Целовалась она жадно; раньше, в начале их романа, эти мокрые поцелуи взасос казались ему эротичными, но теперь вызывали чуть ли не омерзение. Подавленный таким натиском, который сам же спровоцировал, Гэвин долго шёл к оргазму, опасаясь, что эрекция вот-вот пропадёт. Даже это обернулось против него: Кей, судя по всему, сочла такую необычную выдержку демонстрацией виртуозности в постели.
