Так что мне сразу же стало ясно, почему меня приняли в этот отдел. Сначала мои руководители послали меня знакомиться с документами и подшивать те из них, которые еще предстояло перевести.
Увидев у себя на столе гору папок, принесенную делопроизводителем, я призвал на помощь все свое мужество и упрямо набросился на первую пухлую папку, аккуратно перевязанную тесемкой. Прочел несколько страниц. Достаточно ли интересен этот материал, чтобы переводить его целиком? Из чего я должен исходить, решая этот вопрос? Первую папку отложил. Взял следующую. Потом еще одну. Просмотрев штук десять, остановился, подумал и в конце концов установил для себя критерий: что очень важно, а с чем можно и подождать.
Прошло несколько недель напряженной работы, и вот, наконец, я получил первое задание на перевод документа. Это было сообщение одного из наших лондонских агентов. Теперь я уже забыл, о чем там шла речь, потому что дальше пошел один перевод за другим. Я работал как автомат, зачастую не понимая, какое значение имеет донесение. Кроме того мне приходилось много заниматься технической работой. Я подшивал документы, подклеивал ярлычок, который затем подписывал мой начальник, так как в то время моя подпись не имела никакого значения. Затем меня стали посылать в архив, чтобы найти тот или иной понадобившийся документ и перевести его для начальника английского отделения. Эта механическая, чисто бюрократическая работа была утомительна до умопомрачения.
Позже, когда я завоевал доверие начальства, мне поручили классифицировать вновь прибывающую информацию из нашей лондонской резидентуры. Я переводил ее, а затем передавал по назначению. Я быстро научился определять те документы, которые заслуживали особого внимания, и передавал их только своему непосредственному начальнику. Это были главным образом донесения, касающиеся внутренней и внешней политики Англии, исследований в области атомной энергии, военной экономики и взаимоотношений Англии с другими странами. Все эти вопросы были особенно важны для Сталина, который прекрасно знал, что британский премьер-министр Уинстон Черчилль лгал, когда жаловался ему на то, что у союзников якобы мало живой силы и боеприпасов. Основываясь на донесениях разведки, Сталин прекрасно знал, что у англо-американских союзников ресурсов достаточно, и мог с большей или меньшей точностью определить, какую реальную помощь союзники могли предоставить. Моих начальников, чье доверие ко мне росло, стали вполне удовлетворять мои первые аналитические справки и переводы ответственных текстов.
Мне в сущности повезло: я учился искусству разведки не в какой-нибудь школе, не теоретически, а на практике при исключительных обстоятельствах. Хотя мне в какой-то мере помогали сослуживцы своими советами и наставлениями, но больше всего я обязан моему первому начальнику Иосифу Львовичу Когену. Будучи старше меня примерно лет на десять, он пришел в НКВД с дипломатической работы и был чрезвычайно компетентен, методичен, осторожен, а самое главное — человечен.
Не надо забывать, что я провинциал. У меня не было в Москве ни родных, ни знакомых. Жил я в общежитии школы переводчиков, из которого меня очень скоро выселили на том основании, что комнаты там нужны для слушателей. А я уже служил в наркомате. Жить в каком-нибудь рабочем общежитии, — а альтернативы тогда не было, — мне не хотелось. Выручил Коген, который сам предложил найти мне жилье. Этим простым проявлением заботы обо мне Коген полностью завоевал мое расположение. Он же и обучил меня основам работы оперативного агента. Я постепенно стал чувствовать себя увереннее и уже не сомневался, что справлюсь с порученным мне делом. Коген, в частности, заставлял меня тщательно переваривать поступающую информацию, несмотря на то, что при первом прочтении она могла показаться маловажной. Я научился писать ясно, кратко и точно, так, чтобы тот сотрудник, который получит мою справку, мог сразу же понять, что я имею в виду. Проверяя мои первые тексты, Коген иногда вежливо намекал, что я проглядел тот или иной важный пункт информации.
Не могу сказать, что мы стали большими друзьями, ведь разница между нами была огромна. Он родился в интеллигентной семье, а я, как у нас говорили, принадлежал к «рабочей интеллигенции». По широкому кругу вопросов мы сходились далеко не во всем, и все же я могу с уверенностью сказать, что если бы не Коген, я никогда не стал бы опытным разведчиком.
Читая донесения наших агентов, я начал воспринимать их как близких людей. Я узнавал их достоинства и недостатки, догадывался об опасениях и тревогах. Их образы реально стояли передо мной.
Материалы на микропленках или конспекты говорили мне теперь о многом. Я уже мог точно сказать, когда агент говорит неправду, когда хочет уйти от ответственности или приписать себе заслугу в вербовке нового агента. В Южной Африке, например, у нас был очень старательный, даже чересчур активный агент, неутомимо вербовавший новичков. Он осыпал нас, как из рога изобилия, информацией, совершенно бесполезной, например, об отношениях между чернокожими и африканерами или различными племенами. Ему было известно абсолютно все о националистических группах, финансирующих эти племена, и от чьего имени они действовали. В нашей борьбе с немецкими фашистами этот материал не мог оказаться для нас сколько-нибудь полезным, но мы не стали останавливать агента. Изучая его сообщения, я чувствовал, что они для него составляют всю суть жизни.
Однако вся эта бюрократическая, как мне казалось, работа, в то время, когда происходила жестокая борьба с фашизмом, когда мои ровесники сражались на фронте, не приносила мне достаточного удовлетворения. Но не понадобилось много времени, чтобы понять: эта практическая подготовка дала мне возможность выйти на новый этап деятельности, позволившей с полной отдачей служить своей родине.
Глава третья
Избранные
Я много тогда путешествовал, но только в своем воображении. Например, получая информацию из Англии, Австралии, Новой Зеландии, Индии, Южной Африки, Канады и британских колоний. Летом 1944 года больше всего приходилось трудиться с пакетами фотоклише, поступавшими к нам из Лондона.
Работы по-прежнему было много, и обработать все, что мы получали, также не удавалось. В Соединенном Королевстве Великобритании у нас действовал ряд чрезвычайно эффективных агентов. Все они были британцы, работавшие для нас «на идеологической основе», как мы тогда говорили. Я снова и снова классифицировал входящие документы согласно степени их важности и самые интересные из них передавал старшим сотрудникам, специалистам по Англии. Когда выдавалось свободное время — а это случалось очень редко, — я брал в руки материал, который когда-то отложил в сторону как менее важный.
Мы разработали весьма действенную процедуру. Все наши тридцать с лишним агентов в Лондоне получили указание добывать информацию только по одному определенному вопросу. Они разрабатывали его как могли, а затем этот материал подвергался анализу. Сравнивая вклад каждого агента в дело, мы смогли провести их классификацию. Из общего их числа выделили пять наиболее способных. И действительно, они быстро проявили себя как самые ценные агенты.
Материал, присылаемый остальными двадцатью пятью, по сравнению с упомянутыми выше пятью, почти не представлял собой никакого интереса.
Годы спустя, когда я преподавал в учебном центре Комитета государственной безопасности (КГБ)[6], то старался объяснить слушателям, как мы поступали в то время. Я говорил им:
— Представьте себе кастрюлю, в которую повар закладывает различные ингредиенты, чтобы приготовить тушеное блюдо. Он ставит ее на малый огонь, и через час-другой в кастрюле остается то, что надо — суть.
Именно так мы отбирали главных из всех наших лондонских агентов.
«Кембриджская пятерка» — так называли у нас эту группу — была такой сутью. Она вовсе не представляла некоего единого целого. У каждого ее члена — свой характер, свои привычки. Они сильно отличались один от другого, хотя почти все друг друга знали. Информация, которой они нас снабжали, была насыщенной и в то же время такой лаконичной, что это дало возможность выделить одного переводчика, который занимался бы только документами «пятерки».
В 1944 году, когда мне исполнилось всего лишь двадцать два года, этим переводчиком стал я.
Какое-то время меня держали «в потемках», не называя даже кличек этих звезд нашей разведки. Я знал только, что документы, которые я перевожу на русский язык, поступают от них. У меня не было никаких данных, чтобы определить, кто из них присылает то или иное сообщение. Только проработав два или три месяца, я наконец узнал их псевдонимы: в НКВД они значились как «Стюарт», «Зонхен» (в переводе с немецкого «Сонечка»), «Медхен» («Девочка»), «Джонсон» и «X».
