В кустах неожиданно звякнул соловей и долго-долго пел, изумив нас своим ранним появлением. Засвежело. Поднялся туман от Донца. Месяц был в тучах. Но тепло и душисто было в лесу. Мы не выдержали, потушили огонь и ушли в хатку, запершись от комаров. Я просыпался часто, почти не спал. Не спал и пономарь. Прочие храпели...
— Слышите, слышите, — говорил пономарь,. садясь в потемках и замирая от собственных слов: — слышите? То птицы из Вирея летят; то перелет, настоящий перелёт начался...
А над хаткой точно плыли крылатые эскадроны. Шум, свист и какое-то мерное, точно живое гудение неслось, трубя, в небесах... Казалось, необъятные стаи летели, опускаясь на самую кровлю хаты; будто сотни крыл махали у дверей, над трубой, и веяли ветром в самые окна. Либо комары и мошки, либо пестрые птицы бились мерно в стёкла. Сон походил на действительность; грезы являли мыслям чудные картины степного перелёта. Сердце билось; в виски стучало; в ушах звон; на небесах звон!..
— Иван Андреич! Что это? Гуси кричат, или журавли, или певчая лесная птица?..
— И гуси, и журавли, и лесная певчая птица!
Опять загремел соловей. Я долго слушал, сидя на лавке.
— Иван Андреич! как это все разом летит и поет. Что за странная, чудная ночь!
Ответа не было.
— Иван Андреич! вы спите? Иван Андреич?
Пономарь не отвечал. В лицо мне повеяло чудною свежестью и негою... Смотрю, дверь отворена. Я вышел на крыльцо. Пономарь там...
— Боже, что за ночь!
А Иван Андреич, в косичке, без подрясника и простоволосый, стоит на пороге, против месяца, и плачет.
А вверху опять гул, точно реки звуков несутся в облаках, или крылатые струны звенят в воздухе. Летят и летят, летят без конца воздушные армии. Свиваются в колонны, точно строятся рядами, взводами, рассыпаются, опять смыкаются в подвижные каре, летят без конца. Донец сияет серебром; озера у ног отливаются золотом. Должно быть, лопнули и вскрылись липкие назревшие почки черемухи, или береза впотьмах окинулась кружевом своих развернувшихся светло-зеленых куколок. Что-то пахнет, пахнет вблизи. Летела какая-то стайка над ольхами. Маленькая птичка впотьмах наткнулась на самую дверь хаты и отшатнулась, с пугливым шорохом, шнырнув в сторону...
Мы пустились на охоту, чуть стало, как говорят здесь, «благословиться на свет». Видели игру ярко-пурпурного солнечного блеска в тумане озер и на корнях деревьев. Охота была удачная. Собаки шли по росе отлично. Мы воротились с полными ягдташами.
III. ЛЕТО.
Временные с весны озера в степи. — Насекомые. — Засуха. — Охота на дроф и стрепетов. — Охота на перепелов. — Степные марева.
Охотник с жадностью ловит последние дни весны. Скоро водополь[27] спадет, и птица сядет по гнездам.
Дни еще влажны и прохладны. Апрель в полном ходу. Не вся и птица прилетела из «Вирия». Апрельские насекомые роями слетаются, шумят кисейными чешуйчатыми крыльями, оживают и ползут из земли, из щелей древесных корней, из-под гнилой коры и всяких норок, где они ждали тепла и Божьего весеннего дня и солнца, в долгую зимнюю спячку. Вот ползет между стеблей крапивы продолговатый жук-крестовик, черный, с белым крестом на спине. Вот темный, с желтым пухом на груди и на спине, шмель гудит басом и ищет медовой чашечки едва распускающейся груши. Зеленые майки, с фиолетовым брюшком. в ожидании листьев туго оживающей ясени, усыпают собою первые листья сирени. Желтые, голубые, алые, белые и сизые бабочки, как лоскутья разноцветных шелков и ситцев, перебрасываются с куста на куст и мелькают между деревьями. Коричневая круглая коровка, величиной с воробьиный глазок, ползет на гладенькой былинке, раскидывает оборочки нескольких слоев крыльев — бронзовых с черными крапинками, зеленых с серебряными точками и белых кисейных, как будто пробует их, и звенит, улетая в сверкающую синеву. Торопливо суетится подорожный, вам знакомый, черный жук, изо всех сил барахтаясь и катя, непременно задом, навозный, слепленный собственными средствами, шарик в темную подорожную же норку. Крылатые гусеницы, рои мошек и комаров-трубачей снуют взад и вперед, или стоят клубами в воздухе, точно висят в нем сверкающими искорками, и тысяча ласточек, очеретянок[28], вавакушек[29], серых и черных дроздов, иволг и всяких мухоловок носятся, стелясь за ними по земле или ловя их в воздухе, меж ветвей и над вершинами деревьев...
Птицы прибывает более и более. Одна стая снимается и улетает; другая тут же падает на ее место, усталая и голодная. От вечерней зари до утренней пощипала травки, отдохнула и опять летит далее семья степных гостей, к вам на север, в Тамбов и Владимир, под Москву и в Сокольники, в Парголово и в Мурино[30], всюду, где вы ждете ее от нас. господа записные северные-охотники.
Птицей уже полны реки, озера, болота и степные водные застои. С этими последними выходят странные дела.
Среди широкой, гладкой степи зимняя вода стекает в мелкие, но огромные котловинки. От первой оттепели до засухи, эти котловинки рядятся в сущие озерки; устилаются речными порослями, окружаются мелкой осокой и временным видом озер и болотных плёс приманивают к себе перелетную дичь: уток, дупелей, бекасов. кроншнепов, цаплей, даже иной раз гусей и лебедей. В виду моего хутора, однажды две ночи на таком обманчивом болотце, на вековой целине, прогостили три пары превосходных перелетных лебедей. Иная птица, особенно беспамятная и глупая дикая утка, здесь соберется и гнезда вить, забьется в низенький кушир[31], ждет его роста, нанесет яиц и потом жестоко ошибется. Эти степные плёса, эти широкие и красивые озера, с яркою нежною зеленею, эти наши Лаго-Маджоре и Лаго-ди-Комо[32], являющиеся, по манию волшебника, близ диких степных терновников и вишенников, также по манию волшебства и исчезают. Пока влажный апреле еще царствует, пока в начале мая еще перепадают дожди, даже старые и настоящие охотники ходят туда охотиться. Ненапуганная птица там еще близко подпускает. Вы увидите, как на ладони, рано поутру, на ясном стекле таких озерков, кучу бегающих по колено в воде, красноногих и голоногих куликов; увидите стадо чирят, маленьких уток, купающихся в воде и чистящих носами свои серенькие груди. Увидите мирно шагающую цаплю и набьете полный ягдташ резвых дупелей и бекасов. Но вот потянуло зноем. Воды вошли в берега. Дороги просохли. От идущих толоками[33] стад взвивается серенькая пыль. Вы кидаетесь в степь к терновнику, к знакомым озеркам... Их нет, как не бывало. Мигом все уничтожил собою зной, уничтожил и унес в небо и воду, и ее налетных обитателей, уток, куликов. цаплей и бекасов. Вы ходите по месту, где еще недавно тонули ваши ноги, облаченные в охотничьи ботфорты; земля суха, степная травка устилает ее, и мужичок-хуторянин, как бы в насмешку вам, еще запахал половину ее под пшеницу...
Все сохнет и мертвеет, под веянием нашего степного сирокко и самума, нашего неодолимого «суховея». Зарядил он в половине мая, да иной раз остановится только в конце августа, не уронив на обессиленную и раскаленную почву ни дождинки, ни росинки. Тогда беда всему: и живущим. и прозябающим, и птицам, и животным, и растениям. Степи трескаются, всходы хлебов выдуваются с корнями, берега рек желтеют, сами реки пересыхают и превращаются в нити реденьких и иловатых озер. — «А что, какова ваша речка Берека теперь? — спросил я однажды из Петербурга, в июне, своего южного приятеля: — что в ней теперь и мелет ли ваш млинок[34]?» — В нашей речке теперь пыль — лаконически ответил мне приятель: — «пыль, одна пыль — вдоль и поперек!»
Вы вышли в поле... Нет сил спастись от зноя. Дорога вся в трещинах. Тарантулы шныряют от норки к норке. С жалобным стоном носятся над головою чубатые чайки, «чайки-небоги, что вывели деток при битой дороге, как говорит наша старосветская- песня, творение Мазепы, по народному преданию, соединившему судьбы старой Малороссии с этою вечно тоскующею птицей-чайкой. Ветер спит, на время перемолк. Даль, с левой стороны, сверкает полною безоблачною синевой; с правой, завесилась тучами, и из-под их сизых и белых пепельных пологов доносятся непрерывные раскаты грома. Но дождя нет. Тучи обманывают. И опять зной, и зной. Все молчит. Птица сидит или садится на гнезда. До Петра и Павла[35] закон и совесть запрещают ходить на охоту. Но вот и этот праздник. Только нет, мало поживы охотнику летом в степях. Наши степи безводны. По большим рекам только и охоты. А много ли их у нас? Днепр, Донец, Ворскла, Самара, еще две-три значительных, с заливными «луками» и болотами, и только. Надо ехать на молодых бекасов и дупелей верст за семьдесят. Уток иной раз найдешь в степи и близко, на хлебе, во ржи или пшенице, а иной раз и прямо, среди поля, на стогу прошлогоднего сена. Но это еще не охота. Надо ждать осени, обратного пролета дичи, с севера, от вас, из Тамбова и Парголово, Сокольников и Мурино.
