— Манику! — закричал он и захлопал в ладоши. Он хотел немедленно убить и съесть мать. Тетя Сула сказала «нет», и я уже испугалась, что сейчас вспыхнет ссора, но тетя Тасси быстренько все уладила. Она дала Роману немного денег и отправила его в бар Джимми.
Некоторое время манику жили у нас под домом. Куда они делись потом, я не знаю.
Визит тети Сулы был настоящим событием. Жизнь в Черной Скале текла однообразно и один день почти ничем не отличался от другого. Каждое утро я вставала раньше всех и ополаскивала лицо во дворе под краном. Зажигала огонь и нагревала молоко. Клала на стол хлеб, джем и сыр. Если тетя собиралась жарить лепешки, я замешивала тесто и выкладывала его на тарелку, чтобы оно поднялось. Потом я мылась в крошечном сарайчике, где стояло ведро с водой и мыло. Затем надевала бирюзовую школьную форму с белой отделкой вокруг матросского воротника и расчесывала свои длинные волосы. Если мои кузины еще не вставали к этому времени, я звала их «Вера, Вайолет!», но негромко, потому что тетя говорила, что если я разбужу заодно и Романа, то он потом целый день будет дуться. Она чистила апельсины, резала их пополам, я засовывала половинку в рот и сосала до тех пор, пока она не становилась похожей на солому. Остатки я не выплевывала, а держала за щеками, так что они мешали мне разговаривать. Это ужасно раздражало тетю, и она говорила: «Селия, немедленно выплюнь то, что у тебя во рту!» Иногда за завтраком я пыталась читать, но тетя говорила, что это проявление дурных манер, и требовала отложить книгу. Я всегда старалась пораньше улизнуть из дому, чтобы не идти в школу вместе со своими кузинами.
В школе мы начинали день пением гимна, и я стояла сзади всех, потому что была самой высокой. По утрам у нас бывали уроки географии, или истории, или религии, или арифметики и английского. На перемене я садилась под деревом самаан и съедала свой бутерброд. Здесь же сидели другие девочки, которые иногда принимали меня в свою компанию. После полудня, когда уроки заканчивались, мисс Маккартни читала нам вслух стихи или рассказы. В три часа я отправлялась домой, иногда одна, а иногда — с Джоан Мэйнгот. Довольно часто она под разными предлогами убегала раньше — думаю, потому, что не хотела идти вместе со мной. Дома я переодевалась в свою старую одежду. Обычно меня ожидала всякая работа по хозяйству: нужно было постирать, или помочь с обедом, или что-нибудь заштопать. Если у меня было много домашних заданий, то мне можно было меньше помогать по дому, поэтому иногда я привирала насчет того, сколько мне задали. Если тети не было дома, я спускалась под дом, читала книжку или перебирала свои сокровища. После обеда я убирала со стола, говорила «спокойной ночи» тете и Роману, если он оказывался здесь же, и бывала очень рада если его не было, потому что иначе он непременно подставлял мне щеку для поцелуя. Я шла в спальню, которую делила со своими кузинами — они в это время обычно уже спали, и задувала свечу. Так все и шло в Черной Скале, день за днем, день за днем. А потом, двенадцатого февраля, на следующий день после моего шестнадцатилетия, все внезапно изменилось.
4
Дождь лил так, что, казалось, по крыше молотят камнями; во дворе пахло мокрой землей. Скоро все опять должно было высохнуть, но не надолго. В это время года что ни день, то дождь. Вера и Вайолет вместе с тетей Тасси отправились за кокосовым тортом и сдобными булочками в соседнюю деревню. Тетя спросила, не хочу ли я пойти с ними, но я сказала, что мне нужно делать уроки. Она хмыкнула:
— Вечно ты зарываешься носом в свои книги. В один прекрасный день ты утонешь в одной из них, и мы не будем знать, где тебя искать.
Вера и Вайолет захихикали, как будто это было смешно. Они были одеты в одинаковые бело-зеленые платья.
— Об этом можно только мечтать, — ответила я. Едва они ушли, я, даже не подумав переодеться, спустилась вниз, прихватив ломоть хлеба, стакан молока и свои учебники. Под домом было жарко и душно, как бывает, когда трудно дышать. Еще там было много комаров.
Я любила сидеть под домом. Куры бегали вокруг меня, поклевывая землю, козы, Антуан и Антуанетта, лежали в тени или щипали густую травку. Однажды мне показалось, что из кустов выпрыгнул олень и улегся рядом с ними. Было уже темно и плохо видно. Но через пять месяцев на свет появились детки, которые не были похожи на коз — они были ужасно хорошенькие, с крапинками на спинках. Вскоре они все умерли. Роман сказал, что я все выдумала, потому что на Тобаго не водятся олени.
Было четыре часа, и я знала, что они вернутся не раньше чем через час. Романа тоже не было, и я решила, что он, наверно, у своей приятельницы Рут Маккензи.
Приподняв ящики с кока-колой, я извлекла из тайника запылившийся узелок со своими сокровищами. Развернув его, я стала доставать вещицы и раскладывать вокруг себя, воображая, что это музей и люди приходят сюда и платят деньги, чтобы поглазеть на них. В тот день я собиралась присоединить к коллекции новые находки: обточенный морем осколок стекла, старый рыболовный крючок и кусок тесьмы. Я сделала из тесьмы петлю и вставила в нее стекло, чтобы получилось похоже на ожерелье.
Уже по тому, как Роман карабкался по ступенькам, я поняла, что он пьян. Высоким голосом он сказал «добрый день» и, свесившись вниз, заглянул в мое убежище.
— А где Тасси?
Я ответила:
— Они пошли в пекарню в Бакуу.
— Зачем?
— За кокосовым тортом и булочками.
— Ах да, для нашей именинницы!
Я гадала, пойдет ли он в дом и ляжет спать или сначала поест, а потом ляжет. Обычно это зависело от того, насколько он пьян. Я знала, что на плите стоит большая кастрюля еще теплого пилава — это было одно из его любимых блюд. Я прислушивалась, ожидая услышать его шаги у себя над головой. Но слышала только громкое чириканье кискаду, повторявшего: «Чё он грит? Чё он грит?» Поэтому я очень удивилась, подняв голову и обнаружив, что Роман растянулся на лестнице и наблюдает за мной.
— Что это у тебя там? — поинтересовался он. — Нет ли там чего-нибудь для дядюшки Романа?
— Всякий старый хлам с пляжа, — я встала и начала быстро собирать свои вещицы.
— Селия всегда така-а-ая таинственная, — пропел он, запрокинув голову и обращаясь к небу.
А потом — не знаю, спрыгнул он или съехал вниз по ступенькам, — но в следующий момент он уже был возле того места, где я стояла, стараясь отряхнуть школьную форму. Роман ухватился за столб, но все равно его раскачивало, как в лодке. Когда я попыталась обойти его, он ухватил меня за руку.
— Открой мне свой секрет, Селия. Расскажи мне что-нибудь. — От него несло ромом, глаза разъезжались в разные стороны. Подумав, что он выглядит больным, я двинулась к лестнице, но он продолжал меня удерживать.
— Неужели у тебя нет секретов? — Роман глупо ухмыльнулся.
— У тебя воняет изо рта, — прошипела я. — Вот и весь мой секрет. — И я снова попыталась вырваться.
— Ах ты, мерзкий мешок дерьма, — сказал он, еще сильнее вцепившись мне в руку. Я почувствовала, как его вторая рука лезет мне под платье.
— Отпусти меня, — потребовала я.
Но его пальцы только поползли еще выше.
— Хочешь побаловаться? Хочешь получить удовольствие, мисс Задавака?
Прежде чем я успела что-нибудь понять, он швырнул меня на землю. Лежа в пыли, я прошептала «дядя Роман» и попыталась встать. Господи Иисусе, помоги мне, взмолилась я, но не ощутила Его присутствия. Маленькие глазки Романа стали совершенно дикими. Он опрокинул меня на спину. Я воскликнула: «Что ты делаешь, что ты делаешь?» Потом я сказала: «Пожалуйста, дядя Роман», — и еще раз попробовала встать. Он больно ударил меня в бок, и я скорчилась на земле. Он снова ударил меня. Я подумала, что он сошел с ума. Потом, подняв взгляд, я увидела, что он стоит надо мной и возится с застежкой своих замусоленных штанов. Я прошептала: «О нет, Господи, о нет!», и посмотрела в сторону, и увидела солнечные лучи, прорвавшиеся сюда, под дом. Если бы я могла встать, думала я, если бы я могла встать и убежать через двор и дальше по дороге в деревню. Но я не могла встать. Когда я снова подняла глаза, брюки Романа уже болтались вокруг колен.
— Снимай трусы.
Что-то в его глазах сказало мне, что если я не послушаюсь его, то умру. Я стянула трусы. И начала плакать — не так, как я обычно плакала, а скулить, как побитый котенок. Он уже стоял надо мной на коленях и из волосатого гнезда у него между ног торчала прямая змеиная головка. Я сказала: «Пожалуйста, дядя Роман, пожалуйста». Он попытался засунуть ее мне в рот, но я отвернулась. Несколько мгновений он выглядел озадаченным, но потом взял ее в руку и начал теребить. Я подумала, может быть, это все, может быть, больше он ничего не сделает, но почти сразу поняла, что это еще не все, потому что уж слишком давно и слишком сильно ему этого хотелось, и он прижал меня одной рукой к земле, а другой задрал мне платье и ногами пригвоздил мои колени. «Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…» Он засунул в меня руку. Ох, какой громадной была его рука, будто ветка дерева.
