На миг Теллон испытал даже какой-то интерес к происходящему. Ведь он никогда не летал на Эмм-Лютере, потому что это было дорого, к тому же, путешествуя таким образом, он привлек бы к себе внимание. Гражданские самолеты были велики, но пассажиров могли взять немного, поскольку их конституция строго регламентировалась распоряжениями правительства. Фюзеляжи покрывали толстой броней, а профиль крыла по земным стандартам был широковат (в крыльях помещались двигатели, топливные баки и система управления) и потому не обеспечивал максимальный подъем силы. В случае аварийной посадки крылья, с их смертоносной начинкой из горючего, отстреливались. Наплевав на экономию, правительство Эмм-Лютера заботилось о безопасности полетов, и Теллон отчасти одобрял его за это. Жаль только, Гражданский Арбитр не проявлял такой же осмотрительности при подборе людей на государственную службу.
Невидимые руки помогли ему подняться по ступенькам в теплый, пахнущий пластмассой салон самолета и сесть в кресло. Другие руки застегнули ремни безопасности, и внезапно его оставили в покое. Теллон внимательно прислушивался, пользуясь новоприобретенным умением сознательно настраиваться на различные звуковые частоты, но смог расслышать лишь голоса двух элэсбешников, беседующих шепотом. Очевидно, он удостоился специального рейса. Чувствуя озноб, Теллон тяжело откинулся на спинку кресла. Если б он мог хотя бы посмотреть в окно!
Глаза больше не болели, но нервы, подвергшиеся тяжелейшему стрессу, все еще порождали нечто вроде галлюцинаций, чаще всего болезненно-яркие цветные вспышки. Теллон стал прикидывать, скоро ли его начнут лечить. И лишь услышав, как лязгнула закрывающаяся дверь и шум двигателей стал нарастать, он задумался, куда его везут. «Реальная возможность только одна, — решил он. — Павильон».
Тюрьма, предназначенная для политических противников Эмм-Лютера, находилась на самой южной оконечности единственного континента. Первоначально это была зимняя резиденция первого Гражданского Арбитра, который намеревался затопить болото, лежавшее между скалистым мысом и континентом. Потом он передумал и перебрался на север. На раннем этапе колонизации, когда строительных материалов не хватало, какой-то неизвестный государственный муж догадался, что Павильон — это почти готовая тюрьма, из которой невозможно убежать. Несколько мин, заложенных в нужных местах, проломили хребет маленького перешейка, и его захлестнули теплые воды Эрфуртского моря. Через несколько лет на месте болота возникло прямо-таки суперболото, которое можно было пересечь только по воздуху.
Теперь в Павильоне было меньше заключенных, чем в те годы, когда нынешние правители только-только пришли к власти. Но предсказание того государственного мужа оправдалось: никому и никогда еще не удавалось оттуда бежать.
Самолет плавно взлетел и после короткого набора высоты лег на курс; двигатели работали почти бесшумно, и лишь легкое покачивание напоминало Теллону, что он летит. Какое-то время он прислушивался к свисту воздуха и редким гудкам системы управления, а потом погрузился в тревожный сон.
Проснулся он от оглушительного рева двигателей; то и дело самолет начинал неистово вибрировать. Теллон ухватился за подлокотники кресла. Прошло несколько мучительных секунд в том ночном мире, где он теперь жил, пока наконец он понял, что происходит: гигантский самолет совершал вертикальную посадку. При здешней гравитации на этот маневр уходило чудовищно много топлива, и поэтому им пользовались или в случае аварии, или там, где нельзя было соорудить самый простенький аэродром. Теллон решил, что они прибыли в Павильон.
Первое, что ощутил Теллон, спускаясь по трапу, — это тепло. Да, это не Нью-Виттенбург, продуваемый зимними ветрами. Он и забыл, что пролетел тысячу миль и находится сейчас у самых тропиков этой планеты. Пока его вели по неровному бетону — сквозь тонкие подошвы сапог чувствовалось, какой он горячий, — Теллон почувствовал близость моря, и его пронзила острая боль. Ему всегда нравилось смотреть на море…
Теллону помогли перешагнуть через порог и повели куда-то по гулким коридорам; путешествие закончилось в тихой комнате, где его усадили в кресло. Затем он услышал удаляющийся топот сапог. Пытаясь понять, один ли он здесь, Теллон крутил головой из стороны в сторону и чувствовал себя совершенно беспомощным.
— Ну что ж, Теллон, считайте, что вы прибыли на конечную станцию. Думаю, вы будете рады немного передохнуть.
Голос был глубокий и сильный. Теллон мысленно представил себе его обладателя: крупного мужчину лет пятидесяти. Важно, что к нему обратились по имени и без неприязни. Сквозь тьму он соприкоснулся с другим сознанием. Теллон хотел было ответить, но в горле застрял комок, и он лишь кивнул, ощущая себя школьником.
— Не волнуйтесь, Теллон. Просто у вас наступила реакция. Я прослежу, чтобы вы получили кое-какие лекарства. В ближайшие несколько дней вам станет лучше. Я доктор Мюллер, начальник психологической службы тюрьмы. Сейчас вы пройдете обычный осмотр; я должен удостовериться, что нечто — вы сами знаете, что — стерто из вашей памяти; затем я передам вас моему коллеге, доктору Хеку, который посмотрит, что можно сделать с вашими глазами.
— С моими глазами?! — Теллон ощутил безрассудный прилив надежды. — Вы хотите сказать…
— Это не по моей части, Теллон. Доктор Хек осмотрит вас, как только я закончу, и, я уверен, он сделает все, что возможно.
Охваченный мыслью, что с глазами у него, может быть, не так уж плохо, Теллон вытерпел все контрольные процедуры, которые заняли почти час. Программа включала больше десятка инъекций, сопровождающихся острыми приступами тошноты и головокружения. При этом его непрерывно бомбардировали вопросами; иногда их задавал женский голос, хотя он не слышал, чтобы в комнату кто-нибудь входил, иногда голоса возникали, казалось, прямо у него в голове. Они то убеждали его, то соблазняли, то запугивали, и Теллон не мог им противиться. Он слышал и свой собственный голос, бормочущий что-то бессвязное. Наконец, он почувствовал, как с его головы и тела срывают электроды.
— Итак, Теллон, ситуация следующая, — сказал доктор Мюллер. — Насколько я могу судить, вы чисты. По степени благонадежности я отношу вас к обычному третьему разряду — это значит, что вы можете находиться в обществе других заключенных и пользоваться всеми обычными правами. В каком-то смысле вам повезло.
— По-моему, вы употребляете это слово довольно неточно, доктор. — Теллон коснулся бинтов на своих глазах. — Или вы имеете в виду, что другим клиентам Черкасского повезло меньше?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
