В истобке мгновенно послышалось движение, дверь резко скрипнула, в сени выскочили растрепанный Тополь, Утреч, Кречет, за ними лез кто-то еще, ругаясь, что его не пускают. Тополь первым увидел Огнеяра, и на его лице отразилось облегчение.
— Чего ты? — в досаде за напрасную тревогу воскликнул кметь. — Я слышу — грохочет в сенях, глядь — тебя нет. Чего ты тут буянишь?
Утреч огляделся с хитроватым видом — искал девушку. Но увидел лежащего у стены, и лицо его мигом переменилось. Огнеяр сам подошел к противнику, присел рядом и перевернул того лицом вверх. Тополь открыл дверь пошире, чтобы пропустить свет очага.
— Да отойдите вы, лешачьи дети! — крикнул он на кметей, которые, возбужденно и тревожно гудя, пытались через узкую дверь прорваться в темные сени и посмотреть, что случилось. — Дайте огня!
Из истобки ему в руки передали горящую смолистую ветку. Тополь склонил ее к лежащему. И все увидели парня с длинными волосами, в рубахе со знаками огня, как на них на всех, и лицо с безжизненно опущенными веками было всем хорошо знакомо. В первый миг все онемели от изумления.
— Трещага! — воскликнул Утреч, опомнившийся первым, и поднял глаза на Огнеяра. — Да ты что? Что вы с ним не поделили? Ты его за кикимору[28], что ли, принял?
Огнеяр не ответил. Он сидел на корточках над Трещагой, закусив нижнюю губу, лицо его стало угрюмым и замкнутым.
— Э, глянь! — Кречет заметил возле порога блеск клинка, перегнулся через лежащего и поднял длинный охотничий нож с костяной рукояткой. Нож был Трещаги, и это тоже все знали.
— Он что — на тебя? — с недоумением спросил Утреч. Не в силах так сразу взять все в толк, он переводил растерянный взгляд с ножа в руке Кречета на лежащего Трещагу.
Огнеяр даже не кивнул в ответ, но и так было ясно, что Утреч не ошибся.
— Давай тащи! — хмуро сказал Тополь, уже все понявший. Сунув кому-то в руки догорающую ветку, он взял Трещагу за плечи. — Не до утра же тут сидеть…
Трещагу перетащили в истобку и уложили на полу, огонь в очаге разожгли поярче. В беседе не смолкал гул возмущенных и удивленных голосов: Стая не могла взять в толк, как это один из них оказался таким подлецом и замыслил убить вожака. И как убить — исподтишка, безоружного.
— За сестру, что ли? — неуверенно предположил Ярец.
— За сестру! — презрительно воскликнул Кречет. — А он тут при чем? Девка — дура, а он опять виноват?
Как положено стае, Стая Огнеяра крепко стояла за своего вожака. Те, кто ему не верил, здесь не держались. А историю с сестрой Трещаги все хорошо помнили. Прошлой зимой однажды вечером она столкнулась с Огнеяром в темных сенях и выскочила оттуда как ошпаренная, стала кататься по полу в клети[29], биться об пол и кричать в беспамятстве: «Волчий глаз, волчий глаз!» Сам Огнеяр был в том же недоумении, что и все, а девка ударилась головой об угол ларя и затихла. После этого она повредилась рассудком и целыми днями теперь сидела, тупо стуча пестом о дно ступы — с другой работой она не справлялась, — неумытая и нечесаная, а если кто-то из женщин подходил к ней с гребнем, она визжала, кусалась и замахивалась пестом. С приходом темноты, особенно осенью и зимой, она начинала беспокоиться, твердила про волчий глаз и не выходила из дома. И общая молва винила в ее помрачении Огнеяра. Мало ли чего он хотел с ней сделать в темных сенях? Кто их знает, оборотней?
— Да как же? — Другим кметям это тоже не показалось убедительным. — Два года с нами, и ничего.
А то вдруг — и с ножом! Может, он тоже, того? — Кто-то со значением крутил пальцем возле лба.
— Что — сестра? — Кречет был больше всех возмущен предательством Трещаги. — Если думаешь, что виноват, — зови в поле на честный бой! А так — шею ему свернуть не жалко!
— Шею — не шею… — бормотал Недан, внук чу-роборского ведуна, сам понимающий в лечении. Он уже успел бегло осмотреть Трещагу и сидел возле него на корточках, задумчиво пощипывая маленькую светлую бородку. — А вот головой он здорово приложился. До утра нипочем не опомнится. А там, слышь, тоже про волчий глаз песню заведет.
Недан невесело усмехнулся, заправляя за ухо длинную прядь.
— Собаке — собачья смерть, — проворчал Кречет.
— Да как же ты отбился? — Тополь заметил прорванную рубаху Огнеяра и тревожно сдвинул брови. — Недан, ты бы лучше вожака посмотрел. Ты сам-то цел, Дивий?
— Цел, — коротко ответил Огнеяр, впервые после происшествия подав голос. От него ждали продолжения, и он усмехнулся. — Бобер глупый! Железо в огне куется, и меня батюшка Белес огнем отковал. Всякий нож — мне брат родной, и этот тоже бить не захотел, боком сорвался.
Огнеяр насмешливо прищурился. Его вдруг наполнило возбуждение, радостное удивление от сделанного открытия. Все сказанное пришло ему в голову только сейчас — раньше он только подозревал, что неуязвим для железа, но не был уверен и то, что до сих пор ему удавалось избегать ран, относил на счет собственной ловкости и удачливости. Но сейчас все это не годилось. Удар Трещаги, сильный и хорошо рассчитанный, должен был убить его. Клинок шел прямо в сердце, но сорвался, хотя на Огнеяре была одна рубаха. Выходит, нож сам не захотел его бить!
— Ладно. — Огнеяр прошел к очагу, где на охапке соломы лежала его волчья накидка. — Погудели — и будет, не пчелы. Спать давайте.
Кмети стали опять укладываться. Лица их помрачнели, каждому было досадно и даже стыдно, как будто все они несли какую-то часть вины за предательство одного из них. Тополь велел по очереди присматривать за Трещагой, а сам всю ночь дремал одним глазом, охраняя княжича.
Но Огнеяр остаток ночи спал по-волчьи — задремлет на чуть-чуть, потом проснется, оглядится и опять дремлет. Неприятное чувство от предательства Трещаги почти задавило в нем всю радость от сделанного открытия. Трещага не принадлежал к ближайшим друзьям Огнеяра, как Тополь или Кречет, но всю Стаю Огнеяр ощущал как продолжение себя самого, и обнаружить в ней предательство было для него то же самое, что найти на теле зловредный нарыв. Если человек, много лет дравшийся рядом с тобой и деливший с тобой хлеб, вдруг оказывается предателем — это больнее его смерти.
— Да спи ты! — не выдержав, шепотом прикрикнул на него Тополь.
— Больше среди нас таких нет! — проворчал Утреч, не открывая глаз.
Утром Огнеяр вышел из избы еще в сумерках. Моховики уже проснулись: из маленьких окошек тянулись серые струйки дыма, ворота были раскрыты, женщины и девицы шли через двор с ведрами на коромыслах. Огнеяр подошел к бочке возле крыльца, пробил тоненькую корочку льда, зачерпнул пригоршней воды и поднес к лицу.
— Давай я тебе полью! — вдруг услышал он рядом с собой нежный девичий голос.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
