— Бирюк, ты — чемпион по трёпу! — объявил Марцин с притворным восхищением.
— Да брось! — отмахнулся Бирюк, но в голосе его прозвучало самодовольство.
— Но до этого тебе еще далеко… Ну как его?.. Ну который против Карфагена выступал… Вылетело из головы…
— До Катона, — подсказал Костик.
— Вот-вот, его я и имел в виду! Катон говорил, только когда хотел, а ты говоришь, говоришь, без конца, непроизвольно.
— Как это? Что за чушь!
— Вовсе не чушь. У тебя болезнь такая: несешь, несешь и не можешь остановиться. Даже на уроках бубнишь все время потихоньку. А когда один останешься, сам с собой разговариваешь. Я видел раз, как ты шел по улице и бормотал что-то себе под нос. Вот провалиться мне, если вру! Я прямо остолбенел. Но теперь-то я знаю: это болезнь. Сестра Костика говорила даже, какая — она на врача учится, только я название позабыл.
— По-польски это называется недержание речи, — изрек Костик с важным видом. — Алиция и по-латыни сказала, да я не помню уже.
— Точно! Недержание.
— А по уху не хочешь? — грубо перебил его Бирюковский.
— Вицек, миленький, — пропел Марцин сладенько, — я же понимаю, тебе неприятно, но факт остается фактом. Если бы не эта болезнь… Как ее?.. Тьфу, опять забыл!.. Ты мог бы помолчать, правда?
— А я и так могу, если захочу. Отстань!
— Нет, не можешь! Слабо! Это, как его, недержание… сильней.
— Нет, могу.
— Полминуты?
— Сколько захочу.
— Целый урок?
— От звонка до звонка!
— Спорим, не можешь?
Бирюковский протянул руку.
— На сколько?
— На двенадцать, нет, жалко мне тебя, на шесть жвачек.
— Да хоть на двадцать шесть! Все равно расплачиваться тебе! Разнимите, ребята! Никакой болезни у меня нет… Погоди, дам я тебе, Солянка, вверх тормашками у меня полетишь и десять раз перекувырнешься!
Костик разнял их. Ребята сочувственно поглядывали на Бирюковского. Никто не сомневался, что проиграет он.
Звонок возвестил конец перемены.
— Бирюк! Шесть жвачек — тю-тю!
— Внимание, недержание! — крикнул кто-то.
Бирюк даже рот зажал пятерней и, бросая по сторонам свирепые взгляды, вошел вместе со всеми в класс.
— Смотри, Бирюк, до звонка — ни гугу! Могила! — подначивал Костик, желая подыграть Марцину.
Бирюковский молча подсунул кулак ему под нос.
Минуту-другую любопытные взоры были прикованы к Бирюку: выдержит или нет? Но когда историчка объявила, что нового материала давать не будет, а займется опросом, интерес к спору моментально угас.
Не разжимая рта, Бирюк подтолкнул Костика, с отчаянием во взгляде показывая украдкой то на себя, то на учительницу. Но Костик сделал вид, что не понимает.
— Что тебе? — спросил он шепотом.
Бирюковский написал на обложке тетради: «А если вызовут?» «Могила! От звонка до звонка, иначе проиграл», — нацарапал на той же обложке Костик.
Вицек кивнул в знак того, что понял, и его охватила паника. Вообще-то истории он не боялся. Как-никак второй раз проходил ее и кое-что застряло с прошлого года в памяти. Учить уроки считал он ниже своего достоинства, но двоек боялся пуще огня: отец задавал ему трепку за плохие отметки. «В наше время, — твердил отец, — ученье не всем было доступно, не то что нынче». И когда Вицек остался на второй год, покачал головой и заявил: «За каждую двойку драть буду как Сидорову козу!» Так что вызови его Скочелёва, а он будет стоять столбом, чего доброго, кол ему влепит.
И зачем он ввязался в этот дурацкий спор? Из-за Солянки все! При первом же удобном случае надо по шеям ему надавать. И, повернувшись к Марцину, Бирюковский бросил на него испепеляющий взгляд. Учительница заметила.
— Опять болтаешь, Бирюковский?
«Я?» — чуть было не вырвалось у него, но, вспомнив про спор, он зажал рот рукой и опустил голову.
— Если тебе поговорить хочется, расскажи-ка нам лучше, что ты знаешь о польских еретиках шестнадцатого века.
Вицек встал, понурясь и ни на кого не глядя.
— Ну-ка вспомни, как они назывались, какого придерживались вероучения? — задавала наводящие вопросы историчка.
Но Бирюковский молчал.
В мертвой тишине, воцарившейся в классе, половина которого была посвящена в суть дела, до слуха Скочелёвой явственно донесся шепот:
— Ариане.
— Прекратите подсказывать! — рассердилась она. — Бирюковский, ты не приготовил сегодня урока. Садись! Солянский, расскажи об арианах.
Благодаря подсказке Марцин с честью вышел из положения.
Поскольку после ответа, вернее, молчания Вицека, учительница ничего не поставила в журнал, он воспрянул духом. «Авось пронесет». Но, заметив, что Скочелёва по нескольку раз спрашивает одних и тех же учеников и только тогда ставит отметку, он опять запаниковал. Значит, и его ждет та же участь.
Спрашивая других, Скочелёва время от времени поглядывала на Вицека. Так и есть: предчувствие его не обмануло.
— Бирюковский, расскажи о польско-турецких войнах, — сказала она. — Надеюсь, тут ты будешь чувствовать себя уверенней.
Однако Бирюковский не оправдал ее надежд: он молчал, будто воды в рот набрал. Но на этот раз не опустил головы, а неподвижным взглядом уставился на доску.
— Что с тобой? Почему ты молчишь? Я ведь знаю: баталии тебя всегда интересовали, особенно школьные, — пошутила учительница, пытаясь его расшевелить, но напрасно.
Вицеку нестерпимо захотелось крикнуть хоть словечко в свою защиту, но он сдержался и только в отчаянии зажал опять руками рот.
— У тебя зубы болят?
Он энергично замотал головой, тут же пожалев об этом. Эх, надо бы кивнуть утвердительно, застонать, в общем как-то вывернуться. А после урока подойти и все объяснить.
Но момент был бесповоротно упущен. Скочелёва начала терять терпение, а ухмылки на лицах ребят только подливали масла в огонь. Весть о споре между Бирюком и Марцином облетела по беспроволочному телеграфу весь класс. И Скочелёвой стало ясно: опять какая-то затея! А этого она не любила.
— У тебя что, язык отнялся? — рассердилась она и взяла уже ручку, что ничего хорошего не предвещало: ученик не ответил на целых два вопроса.
Бирюковский понял: надо спасаться, пока не поздно. По уговору он должен до звонка молчать, но жестикулировать ему ведь не запрещается.
И он стал бить себя кулаком в грудь, прижимая к себе учебник истории и показывая с возмущением на Марцина и Костика.
Но увы, смысл этой пантомимы был понятен лишь посвященным!
Отчаянные жесты ученика в первую минуту напугали учительницу. Поэтому хихиканье в разных концах класса показалось ей неуместным.
Что с ним? Обычно разглагольствует, слова не дает вставить, а сейчас нем как рыба. Что тут замешан Солянский, сомнений нет. Но Пшегонь? Почему оба еле сдерживают смех?
— Пшегонь, что все это значит?
— Я… я… не знаю. Он, наверно, заболел. Вон как его корежит! Правда, Марцин?
Марцин поддакнул.
Тут прозвенел звонок, и волшебство во мгновение ока рассеялось: Бирюк снова обрел дар речи!
— Негодяи! Подлецы! Жулкевский под Цецорой! Собесский под Хотимом! О Вене говорить нечего, об этом даже маленькие дети знают. Одну цифру переставить в дате январского восстания, и получится 1683, год битвы под Веной.
— Бирюковский! — одернула его возмущенная учительница. — Ты, видно, действительно болен! Как ты смеешь в таких выражениях отзываться о национальных героях? О представителях передовой общественной мысли?!
— Героях?! — вытаращился Бирюковский. — Да я вам сейчас докажу, какие они герои! Вы не знаете…
— Не знаю и знать не хочу! — оборвала его историчка и быстро вышла из класса с журналом под мышкой.
Бирюковский мигом успокоился, злобно косясь на стоявших рядышком Марцина и Костика. Физиономии у них были вытянутые, хотя класс веселился вовсю.
— Что, выкусили? От звонка до звонка. А? — спросил он.
Оба молча кивнули.
— Гони шесть жвачек! — торжествующе потребовал Бирюк с неестественно громким смехом.
Марцин совсем упал духом. Восемь плюс шесть — четырнадцать. Откуда же столько взять? Где искать помощи, совета? И как вообще быть?
Костик сдержал обещание, принес две жевательные резинки, тут же врученные Бирюковскому.
— А остальные? — грозно пробурчал Бирюк, злясь на Марцина за двойку по истории.
— Не беспокойся, за мной не пропадет, — тоже не слишком любезно ответил Марцин. — Думаешь, они с неба падают?
Видя отчаяние друга, Костик тоже приуныл, тем более что сам одобрил эту затею. Но кто бы мог предположить, что Бирюковский способен на такой подвиг: промолчать целых сорок пять минут! «Странно все в жизни устроено… — размышлял Костик. — Ни в чем нельзя быть уверенным».
— Знаешь, Костик, — говорил между тем Марцин, пиная изо всех сил кусок кирпича, точно желая выместить на нем свои неудачи, — иногда просто жить невмоготу…
