Если говорить о тех выводах, к которым пришел Черчилль относительно состояния германского военно-морского флота, то на самом деле они были далеко не так ошибочны, как могло показаться. В отличие от Реджинальда Маккены, акцентировавшего внимание на увеличении средств, выделяемых в Германии на строительство боевых кораблей, Черчилль опирался в своих исследованиях на совершено иной показатель. Его больше волновало выделение средств на эксплуатацию флота. И здесь «владычица морей» на голову превосходила своего заморского конкурента.[94] По оценкам Черчилля, разница в бюджете двух стран составляла 16 млн фунтов стерлингов, что позволило ему обоснованно утверждать о наличии сдерживающих факторов дальнейшего увеличения темпов строительства германского флота. В первую очередь к названным ограничениям относилась невозможность выделения дополнительных средств на строительство новых судов за счет перераспределения бюджета и сокращения расходов на эксплуатацию флота в связи с тем, что объем последних был и так невелик.[95]
Но даже если Черчилль оказался прав, то решение о закладке новых линкоров уже было принято, поэтому его правота не могла оказать значительного влияния на реабилитацию его авторитета в военно-морской сфере. И здесь обращает на себя внимание дальнейшее поведение Черчилля, который, несмотря на свою занятость в Министерстве торговли, нашел время для продолжения анализа международной обстановки на предмет развития флота предполагаемого противника. В частности, осенью 1909 года он инициировал исследования экономического положения кайзеровской Германии. Особенно его интересовало наличие у Германии средств для осуществления амбициозной военно-морской программы.
Эксперты признали, что немцы развивают флот на пределе экономических возможностей, государственный долг начиная с 1896 года – года принятия новой флотской программы – увеличился в два раза и по состоянию на 1 октября 1908 года достиг 212,6 млн фунтов. И это без учета долга отдельных германских земель. Общий же долг кайзеровской империи составил порядка 900 млн фунтов.[96]
В ноябре 1909 года Черчилль подготовил докладную записку для рассмотрения ее на заседании кабинета министров. По его мнению, «Германию ожидает период серьезных испытаний и внутренней напряженности». Здесь возможны только два выхода: либо «политика немецкого правительства будет направлена на урегулирование положения внутри страны», либо «поиск решения будет заключаться в проведении внешнеполитической авантюры».[97] «Это было первое мрачное и зловещее впечатление от сложившейся ситуации, которое я отразил на бумаге», – прокомментирует он впоследствии свои выводы.[98]
Вице-адмирал Питер Греттон считает работу Черчилля над этой запиской «водоразделом в его политической карьере, когда своим проницательным умом Уинстон впервые явственно осознал реальность будущего военного противостояния с Германией».[99] Анализ и выводы относительно нарастающей военно-морской мощи немцев действительно ознаменовали собой водораздел в биографии Черчилля, обозначив его переход из категории политика социальной направленности в категорию государственного деятеля.
Поражения опасны, растрата политического капитала неблагоразумна, репутационные издержки нежелательны, и тем не менее отсутствие ошибок порой означает отсутствие действий. Поведение Черчилля наглядно демонстрирует, что основную угрозу представляют не столько ошибки, сколько неумение их исправлять, а также обеспечение непогрешимости отсутствием инициатив и нежеланием брать ответственность. «Многие убеждены, что добиться успеха – значит не падать, – предупреждает Ицхак Адизес. – „Я никогда не совершу ошибку!“ Это и есть самая большая ошибка. Успеха добивается не тот, кто не совершает ошибок, а тот, кто умеет быстро выявлять и исправлять свои ошибки».[100]
Секрет успеха
«Успеха добивается не тот, кто не совершает ошибок, а тот, кто умеет быстро выявлять и исправлять свои ошибки».
Ицхак Адизес
Подобную точку зрения разделяет и профессор Гарвардской школы бизнеса Розабет М. Кантер, отмечающая, что главное отличие между победителями и проигравшими заключается в том, как они воспринимают поражение. К неправильным моделям поведения в случае поражения Р. М. Кантер относит «отрицание того, что есть новые знания, которыми следует овладеть, и изменения, которые следует произвести».[101]
В этом отношении интересно поведение Черчилля, который продолжил анализ развития военного морского флота, а также сравнение британских и немецких инициатив в этом вопросе. Дальнейшие исследования позволили ему выделить новые грани и сформировать новый взгляд на развитие ВМС. Окончательную роль в этом процессе сыграл Агадирский кризис, разразившийся летом 1911 года и едва не приведший к мировой войне.[102]
В тот момент Черчилль уже занимал пост министра внутренних дел. Наблюдая за международным конфликтом в Марокко, он стал все чаще задумываться о вопросах национальной безопасности и о том, какие шаги он может предпринять для повышения обороноспособности своей страны. Так, от главы столичной полиции, сэра Эдварда Генри, Черчилль узнал, что в юрисдикцию МВД входит защита складских помещений, где хранился национальный резерв угля, на тот момент основного топлива военных судов. Несмотря на стратегический характер указанных объектов, их охрана осуществлялась символически, силами нескольких констеблей.
– Что случится, если двадцать решительно настроенных и хорошо вооруженных немцев на двух-трех автомобилях атакуют склады? – спросил Черчилль.
– Что угодно, – последовал ответ комиссара. Черчилль был потрясен. Он тут же связался по телефону с Военно-морским министерством. Реджинальд Маккена и его заместитель отсутствовали. Главе МВД пришлось разговаривать с дежурным адмиралом.
– Я требую выделить солдат морской пехоты для охраны жизненно важных складских помещений, – сказал Черчилль.
– Это не входит в обязанности Адмиралтейства, и мы не собираемся совершать подобных действий, – раздалось в ответ.
– То есть вы отказываетесь отправить морскую пехоту?
– Да, отказываемся, – ответил адмирал после небольших колебаний.
Повесив трубку, Черчилль немедленно связался с военным ведомством. Ричард Халдейн был на месте. Глава МВД взволнованно описал ситуацию и сказал, что с этого момента собирается усилить защиту стратегически важных объектов и направляет к складским помещениям вооруженные отряды полиции. Также он спросил, согласится ли Военное министерство выделить дополнительно пехотинцев для охраны каждого складского помещения? Соответствующие приказы последовали незамедлительно, и уже через несколько часов войска прибыли на объекты.[103]
Вспоминая этот эпизод спустя несколько лет, Черчилль напишет, что «произошедший инцидент был незначительный, а мои страхи, возможно, необоснованны».[104] Скорее всего, это действительно было так. Но для нас важно другое. Нельзя не признать, что изменился сам подход Черчилля к оценке ситуации. Он стал более взвешенным, зрелым и глубоким. Отныне проблемы рассматривались не с позиции возглавляемого ведомства, а в совокупности с факторами внешней среды и с учетом государственных интересов. Не случайно фельдмаршал Фредерик Робертс считал, что именно благодаря поведению Черчилля во время Агадирского кризиса молодого политика и перевели в Адмиралтейство. По мнению лорда Робертса, глава МВД принимал решения, «как настоящий государственный деятель, осознающий критичность ситуации и готовый к активным действиям, если война все-таки начнется».[105]
Всего пять лет назад Черчилль начал свою политическую карьеру, заняв пост заместителя министра по делам колоний, а теперь, благодаря своей активности, трудолюбию и стремлению к самосовершенствованию, вошел в узкий круг лиц, определяющих политику Соединенного Королевства.
Не только коллег и друзей молодого политика, но и, позже, историков поражала эта удивительная метаморфоза, которая, по словам Нормана Роуза, «расширила военно-политический кругозор Черчилля и углубила понимание обстановки».[106] «Ведь до тех пор, если речь заходила о внешней политике, Уинстон высказывался за примирение и сокращение расходов на вооружение, – признает французский исследователь Франсуа Бедарида. – И вдруг он избрал себе в качестве девиза латинское изречение Si vis pacem, para bellum.[107] Черчилль расстался с маской политика-радикала, заботившегося о реформировании общества и социальных преобразованиях, и превратился в страстного, бескомпромиссного патриота, за которым стоял весь британский народ, а не отдельная партия».[108]
