Он сел на ветку, закрыл лицо руками и заплакал.
ГЛАВА 4
Йондалран вернулся в Тамберли. Он ехал верхом по круто извивающимся улицам, не глядя по сторонам, не обращая внимания ни на шепот за спиной, ни на откровенно любопытные взгляды горожан. Напряжение дрожало в воздухе, как натянутая тетива лука. Недавно вывешенное объявление сообщало о скором собрании Верховного совета старейшин, первого за долгое время, на Лестнице Лета. Гонцы уже разъехались по городам и деревушкам Фандоры, даже в такую глушь, как Делькеран на западной границе. Йондалран помедлил у стены, молча разглядывая еще новенький, шуршащий листок бумаги, дрожащий на ветру рядом с его собственным объявлением о похоронах сына. Затем он направился к дому каменщика, чтобы заказать надгробный камень.
Днем он похоронил Йогана. Солнце, равнодушное к его горю, ярко сияло в безоблачном небе. День был ярким и прохладным, как раз таким, с горечью подумал старик, какие всегда любил Йоган. В такие дни свежий ветерок разжигает яркий румянец на детских щеках. В такие дни Йоган обычно торопился покончить с отцовскими поручениями, чтобы убежать играть в камешки с друзьями из деревушки в Толденарских холмах, неподалеку от фермы. Йондалран решил похоронить сына там, где он любил играть, на вершине холма.
В Фандоре принято было хоронить умерших быстро и в одиночку и лишь затем принимать соболезнования. Йондалран разбил мерзлую землю мотыгой и лопатой расширил могилу, затем бережно опустил в нее маленькое, закутанное в холст тело. Он еще долго стоял, глядя под ноги, умом понимая, что нужно засыпать могилу, но не чувствуя в себе сил навсегда спрятать от ребенка небо и солнце. Как большинство фандорцев, фермер был верующим человеком, и теперь он молился о том, чтобы Йоган смог насладиться вечной весной. Он закончил молитву и все еще стоял без движения. Слишком тяжело было бросить первый ком земли.
— Мм… мессир Йондалран…
Старик повернулся и увидел двух маленьких мальчиков, стоящих неподалеку на каменном гребешке, который тянулся, как позвоночник неведомого зверя, вдоль холма. Йондалран узнал их — это были друзья Йогана. Он даже вспомнил их имена — Марл и Долей, хотя не смог бы сказать, кто из них кто. Дети стояли, потерянные и одинокие, в лучах яркого солнца, их короткие курточки и штанишки были грязны, а по щекам расплывались ручейки слез. Прерывать похороны было не просто неприлично, такого не бывало. И все же, как ни чтил Йондалран традиции, он не смог бы прогнать мальчишек. Он просто стоял и смотрел на них, не зная, что сказать.
Мальчик поменьше ростом держал в руках игрушку. Он протянул ее старику.
— Йоган дал мне поиграть, — сказал он, — это его любимая, но он дал мне… Я подумал, он, может, захочет взять ее с собой…
Йондалран медленно протянул свою мозолистую ладонь, и мальчик вложил в нее игрушку. И тотчас же, как будто освободившись от мучительного долга, они оба развернулись и ушли, почти бегом убежали вниз по холму.
Старик посмотрел на игрушку. Это была деревянная лошадка с тележкой, искусно выстроганная ножом так, что колеса у тележки вертелись, а лошадку можно было выпрягать. Ладонь Йондалрана судорожно сжалась, едва не сломав хрупкую вещь. Он вдруг вспомнил, кто сделал эту игрушку и подарил Йогану. Эмсель, снова Эмсель. Старик с ненавистью сжал игрушку в дрожащей руке. Она была поганая, сделанная симбалийцем, тем самым, который послал Йогана на смерть. Дважды Йондалран замахивался игрушкой над головой, чтобы швырнуть ее на землю и растоптать, и дважды останавливался, вспомнив, что это любимая игрушка Йогана.
В конце концов он повернулся, с трудом нагнулся над могилой и положил игрушку на застывшее тело. Отвернувшись в сторону, он начал забрасывать могилу землей. Он быстро засыпал тело сына, остановился, чтобы отдышаться, и только потом продолжил, уже медленнее и спокойнее. Когда яма была полностью засыпана, он воткнул в холмик временный знак, который прослужит до тех пор, пока не будет готов камень. Не бросив больше ни одного взгляда на холмик, он собрал свои инструменты и спустился с холма.
Новость распространялась медленно по степям и холмам Фандоры. Купец, везущий повозку с сушеными фруктами, упомянул о трагедии в Тамберли в разговоре с крестьянами в одной деревушке. Гонец добежал до города Сильвана и свалился в лихорадке — в пути, наступив на колючку, он не стал тратить время на лечение раны.
Впервые за десять лет собирался Верховный совет старейшин.
Рассказы гуртовщиков и стражников породили слухи, которые уже начали разрастаться, завязываясь в сложные хитросплетения в беседах на рыночных площадях и в тавернах. Говорили, что воздушные корабли Симбалии вторглись в Фандору на севере и теперь продвигаются на юг и на запад. Еще были слухи, что симбалийские колдуны бродят в округе в личинах волков и медведей. Старейшинам стоило больших трудов сдерживать панику, в то время как слухи, один страшнее другого, распространялись на юг и запад страны.
В Боргене ситуация достигла точки кипения. Старухи высовывались из окон под островерхими крышами, подкармливая друг друга перечислением и подробным, как будто они сами все видели, описанием многочисленных трагедий. Некоторые дошли до того, что стали откладывать в подполах и кладовках запасы вяленого и соленого мяса, сыра и хлеба.
Тенньел, сапожник, только что закончил замену кожаной обертки на наконечнике трости матушки Михау, когда мальчишка заглянул в дверь мастерской и сказал, что собирается совет старейшин. Тенньел до этого слушал теорию матушки Михау, заключающуюся в том, что все происходящее — не более чем заговор корыстолюбивых рыбаков со скалистого побережья, затеянный лишь для того, чтобы поднять цену на рыбу. Сапожник вежливо покивал, проводил пожилую женщину до двери, затем запер мастерскую и заспешил вниз по улице, на ходу стирая с ладоней масло, которое он использовал для смягчения кож.
Двадцативосьмилетний сапожник был одним из самых молодых старейшин Фандоры, и его назначение на эту должность не прошло без споров. Тенньел прекрасно чувствовал подозрительное к нему отношение, когда присутствовал на заседаниях. Ответственность этой должности сначала пугала его, но он справился со своим страхом и старался делать все, что было в его силах, для любимого города. Он действительно любил свой город, и когда позволяло время, любил прогуляться по улицам, рассматривая гербы на дверях городских домов, впитывая шум рыночной площади и вдыхая аромат фруктовых садов.
Именно за эту страстную любовь к городу Тенньела избрали старейшиной, несмотря на его возраст. Немногие понимали жизнь города лучше его и немногие так хотели городу послужить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
