По этому случаю на французской стороне собралось весьма представительное общество и был разбит небольшой лагерь.
Сначала, правда, ожидалось, что принцесса прибудет морским путём, прямиком в Нант, что было разумно во всех смыслах – и путь короче, и до Анжера рукой подать. Но официальные переговоры о свадьбе сильно затянулись из-за проблем герцога в южной Италии, которые и внесли свои коррективы.
Всю зиму Луи Анжуйский слал гонцов к Ладиславу Великодушному, пытаясь дипломатическим путём утвердиться в правах короля Неаполитанского. Но, естественно, добился только того, что весной была развязана новая военная кампания, куда герцог и отправился с полным удовольствием, справедливо полагая, что с женитьбой, в принципе, всё уже утряслось, и, как только её высочество надумает ехать в Анжу, он тотчас вернётся.
Со своей стороны, Виоланта тоже не спешила к семейному очагу. Сборы приданого, новый гардероб… Потом пришло известие о скоропостижной кончине отца Телло… А тут уже и осень, холода, внезапная простуда… В итоге, ссылаясь на патологическую нелюбовь принцессы к морским путешествиям, арагонская сторона сообщила, что встречу следует организовать на франко-испанской границе, из-за чего невеста сможет прибыть к жениху не ранее декабря. (Всё-таки, по «сухому» пути ей предстояло пересечь не только пол-Испании, но и почти половину Франции, с юга на север.)
Герцог остался крайне доволен таким поворотом дела. К декабрю он и сам собирался отступить на зимние квартиры, поэтому, желая отблагодарить будущую герцогиню за деликатное промедление, на встречу не поскупился.
Уже в начале месяца жители Тулузы могли с интересом наблюдать за богатейшим обозом, тянущимся через их город к границе. Многие, как паломники, двинулись следом, чтобы собственными глазами увидеть обустройство чудо-лагеря, и, вернувшись, рассказывали обо всем, захлёбываясь от восторга.
Тут, действительно, было на что посмотреть.
Самый большой шатёр – бело-синий, затканный в соответствии с рисунком Анжуйского герба, золотыми крестами по белому фону и геральдическими «шишками» по синему, – выделялся не только размерами, но и богатством драпировок и привезённой утвари. Здесь принцесса должна была передохнуть, прежде чем отправляться дальше, в Анжу, поэтому, в знак особого почтения, всё внутреннее убранство было выдержано в жёлто-оранжевых тонах арагонского дома и украшено с той избыточной роскошью, которую многие тщеславные мужчины, желая произвести впечатление, считают необходимой.
Тяжёлые кованые сундуки-гардеробы с французскими нарядами для принцессы (в обычных поездках обходились двумя-тремя), были привезены в таком количестве, что их хватило бы на целый двор. Причём только меховыми накидками и плащами доверху оказались заполнены целых два сундука, чтобы будущая герцогиня могла всякий раз представать в новом облике, меняя меха по своему усмотрению хоть каждый день. Точно так же герцог поступил и с драгоценными украшениями, забив ими до отказа большой ларец итальянской работы, при котором неотлучно находились двое стражников.
Почти половину шатра занимал огромный дорожный алтарь, выдержанный в испанском стиле, раскладная кровать и раскладные же венецианские креслица, так густо обложенные по сиденью подушками, что сесть в них уже не представлялось возможным.
В день приезда принцессы прямо с утра в шатре полыхала жаром небольшая печь и «дышали», подогреваясь теплым вином, придворные дамы будущей герцогини. Им было строго-настрого наказано встретить арагонскую принцессу с тем же почтением, что и королеву, и теперь разомлевшие от тепла дамы со смехом обсуждали, надо ли воспринимать слова герцога буквально, без нюансов, или он хотел сказать больше того, что сказал, поскольку нынешнюю королеву Франции – мадам Изабо – мало кто почитал.
За главным шатром полукругом расположились шатры поменьше. И хотя выглядели они скромнее, гербы, выставленные перед входом, могли затмить любые шёлка и позолоту.
Да и само общество, переходящее в ожидании от жаровни к жаровне, должно было впечатлить принцессу с первых же её шагов по Франции если и не важностью при нынешнем дворе, то родовитостью – уж точно!
Здесь прогуливались, подмерзая, Пьер Наваррский, граф де Остреван, барон Жан де Линьер со своим старым, но всё ещё влиятельным отцом – мессиром Филиппом, будущая золовка принцессы – герцогиня Мари со своей ближайшей подругой, дочерью Пьера Благородного, Мари д'Алансон, рыцари дома д'Аркур, де Бар и де Руа, Бонна Прекрасная Беррийка, опирающаяся на руку своего мужа – графа Арманьякского, и даже посланник кастильского короля Энрике Транстамарского.
Этот, впрочем, ждал не столько принцессу, сколько своего кузена, едущего в её свите с какими-то важными семейными документами, но герб кастильского монарха, выставленный среди прочих, вполне достойно дополнил общую картину. Чего, кстати, нельзя было сказать о самом посланнике. Бедняга так замёрз, что, плюнув на все условности, большую часть времени проводил за шатрами – там, где плотной стеной стояли возки, кареты и подводы, на которых привезли всю утварь, и где устроили бивуаки рыцари из свиты, лучники и оруженосцы. Они разложили огромные костры, возле которых и грелись на зависть всем остальным. И несчастный посланник готов был плюхнуться прямо на горящие дрова, настолько он промёрз…
2
Епископ Филаргос обозревал все это многоцветное великолепие, неузнаваемо изменившее унылый приграничный пейзаж и невольно усмехался про себя. «Воображаю, что было бы, – думал он, – соберись принцесса плыть на корабле. Уверен, от Нанта до Анжера дорога была бы выстлана коврами с анжуйскими гербами по всему полю, а жителей окрестных деревень обязали бы петь и плясать при приближении кортежа. С герцога, пожалуй, станется – вон как расстарался… Хотя и я бы сейчас сплясал, ей-богу!.. Господи, такой мороз!..»
Как бывший воспитанник францисканцев, Филаргос, по старой памяти, всё ещё неодобрительно относился к роскоши. Но положение обязывает, и епископ, потирая руки над жаровней, нет-нет да и поглядывал с тайным удовольствием на огромный сапфир, который пришлось одеть поверх бархатной перчатки.
Пришлось…
Этот перстень, за версту бросающийся в глаза, служил опознавательным знаком, по которому принцесса должна была сразу, без представления, отличить Филаргоса от тех священников, которые представляли дома де Руа и д'Айе. И хотя сам он считал, что греческая внешность достаточно его выделяет, всё же епископ Лангрский настоял именно на перстне.
Что ж, пусть будет, решил для себя Филаргос. Переписка епископов относительно встречи принцессы на французской земле велась почти тайно, из-за раскола между Римом и Авиньоном. Такой же тайной, но по другим (политическим или внутрисемейным причинам) она могла быть у французского епископа и с племянницей. Что поделать, тайная политика – дело очень тонкое и, в отличие от политики официальной, оперирует нюансами, не всегда на первый взгляд ясными. Сплошные намёки, иносказания, недомолвки… Скорей всего, перстень являлся не столько опознавательным, сколько условным знаком, которым монсеньор Лангрский что-то давал знать арагонской принцессе. А вот что именно, Филаргос счёл за благо не выяснять. И вообще решил не слишком демонстрировать свою догадливость и не спорить из-за пустяков. Пока он им нужен, всё, что делается, делается на пользу и ему. Лишь бы только и принцесса не обманула ожиданий. Пусть хоть десятая часть того, что писал о ней монсеньор Лангрский, окажется правдой, и тогда Новарский епископ признает любые дипломатические уловки правомерными, а также признаёт и то, что не зря мёрз на этой пограничной дороге.
Наконец, между деревьями полупрозрачной рощицы, что скрывала заставу, замелькали жёлто-оранжевые бока и спины копьеносцев, затрубили сигнальные фанфары, и замерзающий в ожидании лагерь пришёл в движение. Свита побежала занимать свои места, из главного шатра высыпали дамы, поправляя наряды, и даже несчастный кастильский посланник, закрыв оледеневший нос меховым шарфом, оторвался, наконец, от костра и заковылял к остальной знати, проклиная железные доспехи, положенные ему по кастильскому дипломатическому уставу.
На дороге появились первые всадники.
Все они были одеты в одинаковые полосатые камзолы и меховые плащи, тканую сторону которых арагонские мастерицы расшили берберскими и мавританскими орнаментами. Всадник, ехавший во главе отряда, держал в руке флаг, в уменьшенном виде копирующий королевский штандарт – напоминание о том, что титул королевы Арагона всего лишь номинальный. Следом на огромных носилках двенадцать пажей тащили золотую и серебряную посуду; за ними двигалась подвода, доверху гружёная сундуками и драгоценными ларцами – приданым принцессы, а за ней восемь конюших дворянского звания вели в поводу великолепных скакунов – подарок принцессы будущему супругу.
