– Пантелеич, ну имей совесть! – канючил Костик. – Мне очень деньги нужны!
– Ладно, так и быть, держи! – Пантелеич порылся в кармане, достал оттуда две тысячные купюры и сунул Костику.
– Что – это все? – Тот чуть не зарыдал.
– Ладно, держи еще одну! Больше ты все равно не заработал! И не забудь сказать спасибо!
В понедельник утром Лена поехала через весь город в Катькину больницу. Пока она добиралась, пока стояла в пробке перед железнодорожным переездом, натикало уже половину одиннадцатого. Катька давно уже должна была заступить на дежурство. Самой Лене уже звонили из офиса, но она не брала трубку, потому что сказать в свое оправдание ей было нечего.
Лена поставила машину на больничную стоянку, прошла через приемный покой, спросила у пожилой нянечки, где находится ортопедическое отделение, поднялась на третий этаж и вошла в длинный унылый коридор. Никто ее не остановил, никто не спросил, куда это она идет с утра пораньше, да еще без бахил, очевидно, в этой больнице были демократичные порядки.
За столом дежурной сестры сидела женщина лет тридцати пяти с красными от недосыпа глазами. Она вяло переругивалась с другой женщиной, постарше лет на десять.
– Если у вашей мамы диабет, самим нужно следить, что она ест! Я не нанималась ее тумбочку проверять! Откуда я знаю, кто ей эти бананы принес? Ваша мама, вы за ней и следите!
Заметив Лену, медсестра повернулась к ней всем телом:
– А вы что здесь делаете? Если вы к больному пришли, предъявите пропуск! А иначе только в приемные часы. Приемные часы у нас вы сами знаете когда.
Вот интересно, сами пускают всех подряд, а потом спрашивают.
– Я не к больному, – проговорила Лена, – я к Катерине Супруновой. Мне Катерина нужна. Где она?
– Ах, к Катерине? – Сестра привстала со своего места, в голосе ее зазвучала непонятная радость. – Ах, к Супруновой? Ах, тебе интересно, где она? Так вот мне это тоже очень интересно, потому как твоя Супрунова уже час назад должна была меня заменить! Я уже вторые сутки на дежурстве, а ее нет и нет! Ну это же надо совсем совести не иметь! Это уже который раз с ней такая история! Напьется с дружками и подружками, вот такими, как ты, и непременно проспит, а мне за нее отдуваться! Мне за нее свои нервы портить, которые, между прочим, не восстанавливаются! Кто мне это все компенсирует?
– Так она не пришла еще? – Лена вычленила из возмущенного монолога сестры осмысленную часть.
– А ты ее видишь? – кипятилась женщина. – Вот и я не вижу! Дрыхнет небось твоя Супрунова без задних конечностей, а я здесь за нее отдуваться должна!
Тут она заметила все еще стоящую рядом женщину и тут же переключилась на нее:
– Если у вашей мамы проблемы с головой, нанимайте ей кого-нибудь или сами за ней следите, а я на это не подписывалась! У нас, между прочим, ортопедия, а не психиатрия!
Лена воспользовалась кратковременной передышкой и быстро покинула отделение. Ругаться с этой мегерой не входило в ее планы. На это не было времени.
Выходит, Катька еще дома… Проспала, зараза, так что сменщицу ее понять в общем-то можно.
Идти к Катьке домой Лене совершенно не хотелось, не хотелось вспоминать ту отвратительную вечеринку, но выхода у нее не было, нужно было вернуть пропуск, да и куртку жалко, хорошая куртка, дорогая и совсем новая.
Лена снова вышла на улицу и медленно пошла вдоль больничного корпуса к воротам, за которыми виднелась Катькина пятиэтажка. На душе у нее было какое-то неприятное предчувствие, вроде того, какое бывает перед тем, как испортится погода, или перед тем, как здорово наорет начальник.
Навстречу Лене тянулась цепочка людей – озабоченные женщины с набитыми сумками, оживленные студентки-медички. Ориентируясь на эту цепочку, Лена свернула в арку, соединяющую – или разделяющую – два здания, собственно больницы и какой-то двухэтажной хозяйственной постройки.
Возле входа в эту пристройку цепочка людей застыла, образовав небольшую толпу. Лена тоже невольно притормозила, увидела испуганное, бледное лицо светловолосой первокурсницы, ее широко распахнутые фиалковые глаза.
– Что случилось? – спросила она девушку сочувственно.
Она уже догадывалась, каким будет ответ, но не могла сама себе в этом признаться.
– Вон… – Студентка ткнула тонким пальцем с зеленым маникюром в самую середину толпы, где, как в центре тайфуна, образовалась гулкая тревожная пустота. Там, в этой пустоте, на свежей нежно-зеленой траве лежало что-то страшное, бесформенное, накрытое сероватой застиранной простыней.
– Что… что это? – вполголоса спросила Лена студентку, с которой у нее установился уже какой-никакой контакт.
– Девушку убили, – ответила та, не сводя глаз с простыни. – Вот так здесь ходишь каждое утро…
– Девушку? – переспросила Лена и тут увидела торчащую из-под простыни туфлю, точнее – женский ботинок-лофер. Черный лакированный ботинок с кокетливым бантиком.
Лена почувствовала, как ее обдало жаром.
Она вспомнила эти лоферы – Катька Супрунова надевала их при ней и еще хвасталась, как удачно и недорого их купила. И целый вечер в них так и проходила, налюбоваться не могла.
Значит… значит, вот почему Катька не пришла на дежурство! Вот что ее задержало!
– Она точно убита? – зачем-то спросила Лена студентку, когда к ней вернулся голос.
– Точнее не бывает! – ответила та и покосилась на Лену. – Что, знакомая твоя?
– Нет, – быстро открестилась Лена и на всякий случай отошла от студентки.
Но далеко она не ушла – тело под простыней притягивало ее как магнит.
Теперь она увидела, что пустота около трупа не так уж пуста. В ней переступали два человека, словно исполняли какой-то сложный этнический танец.
Один был солидный мужчина лет пятидесяти в ослепительно белом халате, с богатой седой шевелюрой, выглядывающей из-под крахмальной шапочки, с властным и уверенным лицом, какие бывают у президентов небольших южноамериканских республик и у заведующих отделениями клинических больниц.
Второй же был его полной противоположностью – низенький, кривоногий мужичок в сильно потертой и испачканной чем-то черным спецовке, с каким-то примятым лицом и вытаращенными бесцветными глазами.
Вальяжный мужчина в белом халате тыкал в своего оппонента крепким толстым пальцем и говорил рокочущим басом:
– На каком основании, Петушков, вы его переместили?
– Кого – его? – отозвался мужичок в спецовке, покосившись на труп. – Кого его, когда это она?
– Вы меня, Петушков, своими словами не запутывайте! – рокотал начальник. – Его – потому что труп! Так вот, я вас, Петушков, еще раз категорически спрашиваю – на каком основании вы его переместили с места преступления?
– Ни на каком ни на основании, а потому как находиться в щитовой посторонним категорически запрещено! О том в инструкции написано, и еще табличка имеется! Насчет техники безопасности, и вообще! А она – то есть он – однозначно посторонний! Поэтому и переместил! Увидел, что она… то есть он в щитовой лежит, и немедленно переместил! По инструкции!
– Вы, Петушков, слишком много на себя берете! Труп должен был до прихода полиции находиться на своем месте, потому как могут быть следы и улики!
– На каком же на своем? – возражал Петушков, подскакивая и размахивая руками, словно желая оправдать свою фамилию. – На каком же на своем, когда он там посторонний? Полиция полицией, а мне инструкцию соблюдать положено!
– Вы мне, Петушков, уже надоели со своей инструкцией! Вы переместили труп, а мне теперь с полицией разбираться! Как будто у меня без этого дел мало!
Тут сквозь толпу любопытствующих протолкались два хмурых мужчины в темных помятых пиджаках, один повыше и похудее, другой пониже и потолще.
– Где тут труп? – осведомился тот, что повыше.
– Вот! – Вальяжный мужчина ткнул пальцем в накрытое простыней тело. – А вы, я так понимаю, из полиции?
– Правильно понимаете. – Высокий махнул в воздухе удостоверением. – А кто его нашел?
– Вот этот вот человек. – Вальяжный тем же пальцем ткнул в сторону Петушкова. – Слесарь наш. Только он труп самовольно переместил из помещения на улицу… как будто он не понимает, что труп должен находиться на месте преступления! Еще, видите ли, на инструкцию ссылается!
– Подождите, мы с ним сами разберемся! – Высокий полицейский жестом как бы отстранил вальяжного мужчину и подступил к Петушкову:
– Фамилия!
– А я ее фамилии не знаю, – тут же открестился тот. – Я ее вообще никогда раньше не видел.
– Я вас не про чью-то постороннюю фамилию спрашиваю, а про вашу собственную. Ее-то вы, надеюсь, помните?
– Ее-то, известное дело, помню. Петушковы мы. И отец мой был Петушков, и дед… насчет прадеда не помню, но полагаю, что он тоже был Петушков.
– Ваши родственники меня не интересуют. Мне достаточно вашей фамилии. Значит, это вы нашли труп?
– Значит, я.
