Во всем чувствовалась обреченность. На проблемно-моральной зоне все ждали освобождения, хотя вслух и не говорили об этом; у каждого над столом висел календарь. Здесь календарей почти не было, здесь оставались навсегда. Отсюда была одна дорога — в ад. И остро, болезненно чувствовалась нехватка дофамина. К концу каждой недели люди становились угрюмыми и озлобленными, все ждали понедельника, ждали очередной дозы. И выхода из этого страшного цикла не было.
Общение с миром было сведено к минимуму — одно текстовое сообщение в неделю. Чтобы послать его, надо было идти на переговорный пункт к Андрею — лишь у него был доступ к каналу. Андрей был вольняшкой и в зону приходил только на работу. Он был словоохотлив, но говорил всегда об одном — о крыльях. ПалСаныч слышал об этом нашумевшем изобретении, но оно его совсем не заинтересовало. Если бы эти крылья были просто механизмом, тогда еще можно было попробовать. Но все оказалось гораздо сложнее — перед полетом множество датчиков вживлялось прямо в тело. А после полета все они извлекались из мышц. Две, пусть и несложные, операции ради полутора часов в небе — ПалСанычу это казалось слишком заморочным. Не говоря уж о том, что этот аттракцион стоил бешеных денег. А вот Андрея зацепило по-настоящему. Считалось, что датчики дают полное ощущение полета на собственных руках — этим многие бредили.
ПалСаныч надиктовывал сообщение Маше, а за дверью кабинки монотонно бубнил надоевший голос: «Еще пятьдесят восемь недельных зарплат, и я смогу…» Он совсем больной на голову, — подумал ПалСаныч. — Но его-то точно не госпитализируют; по нынешним меркам он — эталон здоровья. Его тараканы не пахнут паранойей, значит о нем можно не беспокоиться. ПалСаныч нажал «Отправить» и стал ждать ответа. Сразу подступили сомнения — стоило ли это писать, одни нудные жалобы. Маше будет неинтересно; у нее насыщенная жизнь, а он лезет в ее мир со своим дофамином. Вернее, как раз без него.
Через несколько минут пришел текстовый ответ. Маша снова повторяла, что не может достать пропуск на неморальную зону. И напоминала — организм сам способен вырабатывать эндорфины. И ПалСаныч знает как. Конечно, он знал. Он все это уже знал заранее и оттого чувствовал нарастающую горечь — еще один сеанс бездарно потерян, а следующий только через неделю.
ПалСаныч вышел на улицу, не думая ни о чем. Ноги сами принесли его в бар. Там подавали коктейли, в которые, если верить карте, входил и дофамин. По негуманной цене, но зато сверх положенной недельной дозы. Впрочем, ПалСаныч карте не верил — судя по ощущениям, кроме алкоголя в фирменном пойле ничего не было. Он подсел к стойке, не зная, что заказать. И вдруг поймал на себе чей-то цепкий взгляд. ПалСаныч огляделся — у стойки сидели две женщины. Просто сидели, ничего не заказывая. Это, наверно, то, что мне сейчас нужно. Не то, что я хочу, нет, вовсе нет. Но то, без чего совсем уж невмоготу. На негнущихся ногах он подошел к ближней:
— Я могу тебя угостить?
— Не надо. Пойдемте скорей, — женщина встала и, взяв его под руку, направилась к выходу.
Как будто боится, что я убегу, — отстраненно подумал ПалСаныч. — Это смешно. Хотя нет, это совсем не смешно. Ни капли не смешно. Женщина провела его по темной улице до женского общежития, поднялась на второй этаж и, открыв дверь, направила ПалСаныча в свою комнату. Только здесь она наконец выпустила его руку. ПалСаныч хотел включить свет, но женщина мягко остановила его — не надо. Она скинула плащ прямо на пол, оставшись в одном белье. ПалСаныча это почему-то не удивило. Наверно, так и надо, я просто чего-то не понимаю. Женщина вопросительно взялась за край майки — снимать? ПалСаныч молча кивнул, и она потянула майку вверх. Показалась грудь, и ПалСаныч совершенно непроизвольно выдохнул — нет! Женщина послушно опустила майку, сняла трусы и молча откинулась на кровать. ПалСаныч посмотрел на ее отверстую вагину, и вдруг вспомнил название — «срамные губы» — и понял, почему они называются именно так. Мне это надо, — подумал он, но мысль была какой-то неубедительной. — Ей это надо, я ведь как бы ей это обещал. ПалСаныч торопливо разделся и прилег рядом. Он старался думать о Маше, но эрекция не приходила. Женщина осторожно погладила его бедро, затем так же осторожно положила руку на его вялый член. Молча, как будто боясь сказать что-то не так.
— Смелее, — произнес ПалСаныч, безуспешно пытаясь придать голосу хотя бы бодрость. — Оживи его.
Она стала действовать активнее и даже проявила мастерство, которого ПалСаныч от нее не ожидал. Но ее умение не помогло — член изверг немного спермы, так толком и не отвердев. Женщина убрала руку и, сев на кровать, заплакала. Беззвучно, как будто и этим боясь его обидеть. ПалСаныч молча стал одеваться, не глядя в ее сторону; его разрывало от сострадания, но он не знал, что тут можно сказать. Он молча вышел, чувствуя себя последним негодяем. Я так не могу. Просто не могу, — думал он. — А это значит — мне здесь не выжить.
18
Маша Эпштейн «Общество без насилия: проблемы и перспективы»
…В прежние времена молодой специалист начинал буквально с нуля, а к относительному благосостоянию приходил лишь в зрелом возрасте. Поэтому он не был привязан к месту работы, не дорожил своим положением, а зачастую и вовсе был склонен к различным социальным экспериментам. Общество без насилия дало молодым зарплату категории «А», высшую для занимаемой должности, что гарантировало высокий уровень жизни. Исчезло извечное противоречие между потребностями молодости и возможностями зрелого возраста.
Положение стабилизировалось еще и тем, что любой демонстративный моральный проступок автоматически приводил к понижению категории заработной платы; серьезные же проступки карались изменением статуса виновного…
19
ПалСаныч снова сидел в переговорном и снова слышал из за двери голос Андрея: «Еще пятьдесят семь недельных зарплат…» Забавно, а в прошлый раз было пятьдесят восемь. Он что, действительно откладывает свои скромные зарплаты? И будет откладывать еще год, чтобы провести в небе полтора часа? Он точно больной.
ПалСаныч написал Маше о своем позорном сексуальном опыте. Подумал и добавил — мне здесь не выжить. И Маша опять ответила, что неморальная зона недоступна для нее. Но, возможно, она смогла бы достать пропуск в ад. Возможно, ад действительно будет лучшим выходом для него. ПалСаныч снова и снова перечитывал ответ, не веря глазам. Маша, ты рехнулась, — шептал он про себя. — Ты дура, дебилка, идиотка, сумасшедшая. Я здесь загибаюсь, а ты предлагаешь мне опуститься еще ниже. Ты крезанулась, Маша, ты полная, круглая дура. Дура. Он включил микрофон и стал диктовать: «Маша, я согласен. До встречи в аду». Кликнул «Отправить» и увидел сообщение на мониторе: «Ваш лимит связи исчерпан, подождите 6 дней, 23 часа, 42 минуты, 13… 12… 11… 10 секунд».
Надо было совершить очень серьезный проступок. Преступление. ПалСаныч постоянно прокручивал в голове различные варианты, но не мог выбрать ничего подходящего. Все серьезные проступки были так или иначе связаны с насилием, на которое он был не способен. В конце концов он выбрал эксгибиционизм. Зачем-то тщательно побрился, надел плащ на голое тело и вышел на вечернюю улицу. Но все оказалось трудней, чем он думал. ПалСаныч бродил по зоне до поздней ночи, но так и не решился распахнуть плащ. Презирая себя, он вернулся в общежитие. Это все не то. Нужно что-то совсем другое. Что-то, что я смог бы сделать.
Проворочавшись всю ночь, ПалСаныч так ничего и не придумал. Разбитый и невыспавшийся он пришел в офис; его мутило. ПалСаныч вышел на воздух к автоматам, взял кофе и подошел к группе сотрудников, вяло о чем-то беседующих. Он молча отхлебывал горьковатый напиток, не в силах уследить за нитью разговора. Обсуждали какие-то новости. Вещание в неморальной зоне велось, но это был странный инет, инет без интерактивности. Ленту нельзя было остановить, перепроверить по другим источникам, обсудить с экспертами. Возможно, именно так и проводилось зомбирование в период господства телевидения. Наверно, так. Единство взглядов и вкусов на неморальной зоне поражало новичков; впрочем, взгляды неморалов, по большому счету, никого не интересовали.
ПалСаныч смял картонный стаканчик, кинул его в урну, вернулся за свой стол и включил рабочий терминал с ограниченными функциями. Он занимался простейшими банковскими операциями внутри зоны и уже успел поднатореть в этом деле. Многие адреса, по которым шли переводы, он знал наизусть. Разумеется, все операции проводила программа, а он только задавал ей исходные данные. Но он уже понял, каким образом его данные преобразуются в переводы — то есть практически управлял процессом. В принципе, любой оператор мог перевести деньги на какой угодно счет, технически это было легко осуществимо. Никаких защит от несанкционированных операций не ставили — зачем? Экономические преступления давно были невозможны, в них не было никакого смысла. Преступник просто физически не успевал потратить украденные деньги, его отслеживали раньше. Минут за десять-пятнадцать.
