Неужели я ранен этим последним снарядом? Да, вижу кровь на рукаве комбинезона. Водитель Федоров помогает снять комбинезон и гимнастерку, делает перевязку.
Плохо слышу. Кружится голова. Видимо, ко всему и контужен. Делаю колоссальное усилие, чтобы собраться и отдать нужные распоряжения, но теряю сознание...
Как мы добрались до госпиталя в Смоленске, мог бы рассказать мой водитель Леонид Федоров, потому что я то находился в забытьи, то вообще терял сознание. Но Федоров ничего не рассказал. У него вообще была совершенно необыкновенная и не всегда понятная "избирательность": временами он охотно и много говорил о некоторых вещах, даже о себе лично (преимущественно это были воспоминания о довоенном прошлом), и абсолютно не хотел рассказывать о своих делах здесь, на фронте, в которых проявлялись лучшие черты его простой и мужественной натуры.
Пожалуй, среди моих непосредственных подчиненных не было человека более исполнительного, чем Федоров. Я даже в шутку говаривал, что приказать Федорову - все равно что сделать самому. И это действительно было так. На каком бы месте ни оставил я машину, я мог не сомневаться, что там и найду ее, что бы ни случилось: обстрел, бомбежка и прочие военные передряги.
Так же неизменно точно Федоров прибывал к месту назначения, какие бы трудности ни встречались на пути.
Не один раз в труднейших ситуациях аккуратность, твердость и находчивость моего водителя спасали мне жизнь.
Вот и в этот раз мы добирались до Смоленска под сплошными бомбежками. Несколько раз я приходил в себя в придорожных канавах или в чаще непролазного ельника, куда Федоров перетаскивал меня из машины.
Поздно вечером мы оказались в старом двухэтажном здании на одной из окраин Смоленска, где и до войны, кажется, был госпиталь или больница. Здесь мне была оказана первая помощь, а на следующий день, захватив с собой еще нескольких раненых, мы выехали из Смоленска и ночью были в Москве.
Военная Москва. Я никогда, кажется, не любил ее так сильно, как в этот год тяжелых испытаний. Все изменилось в городе. Знакомые дома смотрели настороженно и тревожно окошками, заклеенными бумажными полосами, напоминающими бинты госпитальных повязок. На улицах появились мешки с песком, указатели бомбоубежищ.
Но главное, изменились люди.
Из окна машины, везущей меня в Теплый переулок, где находился один из многочисленных госпиталей, я видел москвичей, чем-то неуловимо похожих друг на друга. Было ли это выражение сосредоточенности в лицах или деловитая поспешность, скорбная твердость во взгляде, неяркость одежды - не знаю. Помню только, что думая даже о знакомых, я мысленно называл их не по имени или фамилии, а просто - москвичи, мои москвичи, наши москвичи...
Через несколько дней пребывание в госпитале начало всерьез тяготить меня. Днем, слушая сводки Совинформбюро, я без конца думал о товарищах, оставшихся там, на фронте. Меня навестила жена с дочкой, которые вот-вот должны были эвакуироваться куда-то на Урал или в Сибирь; часто разговаривал по телефону с мамой.
Однажды утром, еще до врачебного обхода, в палате неожиданно появились двое военных в выгоревших гимнастерках, поверх которых были наброшены куцые белые халаты с закрученными, как свиные хвостики, завязками. Это были Александр Баранов и Николай Штейн, не просто подчиненные, а друзья, разделившие всю тяжесть отступления от Березины до Смоленска. Особенно я был близок с Барановым, которого высоко ценил за ясный ум и большие способности. Говорю это с откровенной гордостью, потому что, как я и предполагал, А. В. Баранов стал кадровым военным, окончил впоследствии два высших учебных заведения. Сейчас Александр Васильевич - генерал-майор авиации.
Я почему-то сразу почувствовал, что друзья приехали неспроста, что это не обычное "посещение больного". Усаживая гостей на стулья, сказал:
- Ну, ладно, конспираторы. Рассказывайте, с чем пожаловали.
- Да дело вот какое, - начал несколько смущенно Баранов. - Вызывает меня вчера комдив...
- Крейзер?
Я уже знал, что Яков Григорьевич, который тоже был ранен, поправился и вернулся на фронт. Вернулся генерал-майором, с Золотой Звездой Героя Советского Союза на груди.
- Да, Крейзер. Вызывает и спрашивает: "Вы, товарищ Баранов, как, по капитану Бакланову не соскучились?" "Соскучился", - говорю. "И я, - говорит, соскучился. А еще больше дела о нем тоскуют. Сами знаете, каждый боевой командир на учете. Берите машину, Штейна с собой прихватите и поезжайте в Москву. Документы на вас оформлены".
Я взял у Саши письмо. Комдив писал, что, понеся значительные потери в боях под Красным, наша дивизия оказалась в окружении, отрезанная от своих тылов. Ему было поручено на базе этих тылов сформировать новую дивизию, включив личный состав и технику из других вышедших из окружения соединений, в том числе танковых. Благодаря организаторским способностям Якова Григорьевича буквально за неделю была создана 1-я танковая дивизия (временное название 1-й Московской мотострелковой дивизии). Для меня Крейзер оставил в ней должность командира 175-го мотострелкового полка.
Письмо комдива заканчивалось фразой: "Если здоровье позволяет, приезжай".
Дочитав письмо, поднял глаза на ребят. Они смотрели на меня напряженно, пытаясь угадать мое решение. Но что я мог решить? Все зависело от врачей. К ним сейчас же и отправился, держа в руке распечатанное письмо Крейзера.
Военврач, полная женщина с усталым лицом и желтыми от йода руками, выслушала меня молча.
- Я вас понимаю. Но ехать вам еще рано. Можете остаться без руки. Вернемся к этому разговору дней через десять.
Сочувственно покачав головой, она ушла в операционную. Я разглядывал серый конверт с письмом Крейзера, как будто тот мог научить меня, что делать. Потом вернулся к однополчанам.
- Вот что, ребята, - сказал я, - врачи меня не отпускают...
Лицо Баранова вытянулось. Я постарался сказать как можно проще и беззаботнее:
- Придется бежать.
- Как?!
- Обыкновенно. Через забор.
Когда друзья поняли, что я не шучу, был разработан план действий. Договорились, что они поедут к моей матери, которая из города так и не эвакуировалась, как и многие москвичи, возьмут у нее ключ от моей квартиры, разыщут там обмундирование и вернутся обратно. А я буду ждать их, прогуливаясь в госпитальном саду недалеко от забора.
Ждал я довольно долго. Наконец ребята явились. Однако пришлось ждать еще: во дворе гуляли раненые. Но вот начался обед, и двор опустел. Я бросил прощальный взгляд на госпитальный двор и с помощью Штейна перелез через забор прямо на руки Баранову. На следующий день я уже докладывал Крейзеру о прибытии...
В конце августа генерал Я. Г. Крейзер получил новое назначение и передал командование дивизией Герою Советского Союза полковнику А. И. Лизюкову.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
