— Ну, копейку заплатил, на рубль украл, — не сдавался молодой иеромонах, — это же он нам обвал рубля устроил.
— Как так можно! — непритворно удивился Денис, — при чем тут Сорос, все дело прежде всего в спекулятивных ценных бумагах, в дутом курсе доллара, некомпетентной экономической политике… — и хотел бы еще добавить, что не учит он этого батюшку, как в колокола звонить, так и ему нечего другим объяснять, в чем они много лучше него разбираются. Но, конечно, промолчал.
Но тут вступился отец Андрей:
— Да и вправду, что нам, отче, ругать иностранцев, когда и русский наш народ погряз в атеизме и пьянстве. Выше быта и нос не кажет… Что мы русские, что нерусские — уже все равно стало. Вот, меня недавно послали проповедовать перед солдатами. Я им и говорю, ради примера, что вот в государстве Израиль никогда не будет мира, потому что Богу не угодно создание этого государства. Так ведь и по Писанию выходит: «оставляется вам дом ваш пуст».
— И по Преданию, — подхватил отец Димитрий, — тоже явствует из многих пророчеств и из истории, что роль богоизбранного народа перешла теперь к русскому…
— Только достойны ли мы? На себя если посмотреть? — ответил отец Андрей, — Так вот, ко мне после выступления подходит солдат, и начинает спорить, и цитаты библейские приводит, да все из Ветхого Завета. Утверждает, что избрание Израиля никем не отменено. Я удивился, кто такой? Православный, спрашиваю? Православный. А по национальности? Еврей, говорит. Вот и выходит, что у них даже крещение не отменяет этой родовой спайки, такая у них она крепкая. А у нас что русский, что нерусский, безразлично нам. Друг друга не бережем, не поддерживаем. Куда уж нам других поучать. Сами в своих бедах виноваты.
— И то верно, — отозвалась матушка, — вот, представьте, мы тут детский дом один опекаем. Километров за двадцать отсюда, построили, негосударственный, тоже денег кто-то дал. Батюшка и уроки Закона Божьего там ведет, и перед администрацией, если надо, заступится, а иной раз и подкинуть чего приходится, продуктов или…
— Мать, ты о добрых делах-то не труби, — перебил отец Андрей.
— Да, батюшка, о худых-то трубят и без нашего, враг-то не дремлет, а не будет худых, так выдумают. То, вот, пустили сплетню, что машина мол, у батюшки слишком дорогая. А на ней до нас уже пять лет ездили, а что иномарка, так по нашим дорогам жигули не пройдут. Так и ту ведь подарил один благотворитель. И не на пьянки-гулянки ведь — на крестины, отпевания по всей округе ездить приходится.
— Матушка, матушка, не о том ты…
— Да вот, говорю, детский дом семейный. Хорошо там детишкам, за ними уход, и все-таки приближено к домашним условиям. Слава Богу, и людям благодарность, что взяли на себя такой труд! Так ведь послушать историю каждого ребенка — никаких сказок страшных не надо. При родственниках, соседях, иной раз и при живых родителях, росли, что Маугли в лесу. Хлеба и то не каждый день ели. И таких в каждом районе — по целому детдому. То есть каждый год десяток-другой вот таких сирот на район набирается. Даже после войны такого не было, а теперь…
— Последние времена, последние, — вступился отец Димитрий.
— Этого нам знать не дано, отче, — ответил Андрей, — две тысячи лет уже — последние. А много ли, мало ли осталось, не в нашей власти решать. Делай, что можешь, жизнь-то она коро-откая… Вот, в молодости, — тут он взглянул на Дениса с Тасей, — все казалось, успеется одно, другое, третье, ан нет, ничего почти не успел, что задумывал. Мудрый был человек, настоятель наш прежний, отец Макарий, царство ему небесное (и перекрестился), он говаривал: делай только самое главное, остального не успеешь, и делай это сам. Не надейся, что другой за тебя сделает. Ну что же, отцы-братие, и сестры, еще по единой?
— Мне хватит, — скромно сказала матушка.
— И то верно, — подхватила библиотекарь.
— Ну, а мужчины могут, конечно, — поспешно добавила матушка, — на нас не смотрите, мы сосуды немощнейшие…
Выпили и еще по одной. Тепло разливалось в желудке, ударяло в голову, и такой вкусной оказалась эта капуста с гусятиной…
— Еще вам подложить, отцы, и вам, Дионисий?
— Да, пожалуйста, — он с готовностью протянул тарелку.
— А и вы нам рассказали бы чего, — обратился к нему отец Андрей, — чем дышит Москва, что молодежь поделывает?
— Да… — замялся он, не зная, с чего начать… — живем, работаем, крутимся. Трудно сейчас… но интересно все-таки.
— Жить, оно всегда трудно, когда легко-то было, — понимающе сказал отец Андрей, — Ну, а вот в среде столичной молодежи какие идеалы? Не верю я, что только доллары да красивая жизнь, как иные говорят. Душа, она всегда высокого ищет.
— Это верно, — сказал Денис, — сейчас вот, например, модно читать не Донцову, а Коэльо, хотя лично мне он не нравится, или Мураками.
— Коэльо? — удивленно спросил отец Димитрий.
— А я пролистала одну вещь, — отозвалась матушка, — оккультный запашок есть.
— Может, и показалось, — примиряюще сказал отец Андрей, — жалко вот, Лескова нынче читать не принято. Какие яркие вещи у него! «Соборяне» одни чего стоят. Понимал он русскую душу, русскую жизнь.
— Изменилась эта жизнь, — неожиданно для себя самого сказал Денис, — а Лескова я читал. «Очарованный странник» очень мне понравился. Только… как из музея это все. Иное.
— Иное и есть, — вздохнул отец Андрей, — ретрограды мы, ретрограды никчемные… Да вот, отче, — обратился он к молодому священнику, — ты давеча какой вопрос-то задавал, как гости пришли?
— Про чин крещения, батюшка, — с готовностью отозвался тот, — посмотрел я тут молитвы в дониконовой редакции, как и поныне старообрядцы читают, и, сказать по правде, выходит там лучше. Понятнее как-то, а то в моем служебнике дореволюционном: «ниже да снидет с крещающимся, молимся Тебе, дух лукавый». Как соблазнительно-то звучит! А у них: «Молимся тебе, Господи, ниже да снидет с крещающимся дух лукавый». Хорошо и понятно. Или вот еще: «Запрещает тебе Господь, диаволе, пришедый в мир и вселивыйся в человецех». А там: «Запрещает ти, диаволе, Господь наш Иисус Христос, пришедый в мир и вселивыйся в человецех» — ведь куда лучше, батюшка! Может, так и нам читать?
— Погоди, погоди… если бы было обращение к духу лукавому, стояло бы не «дух», а «душе», это же понимать надо…
— Так-то оно так, но народ-то у нас, сам знаешь, славянскому не навык…
— Ну-ка, скажи еще раз, как там, в дониконовской…
И они погрузились в свою профессиональную беседу. Они напоминали Денису двух программеров, которые поймали глюк и решают теперь, как ловчее поправить, чтобы ничего не испортить. И он подумал — может быть, сказать теперь про свое увольнение, или нет? Только что им сама его работа — менеджер по продажам… Тут и слов таких не знают. Скажут, поделом тебе, купец незадавшийся. Не нужен такой жених нашей дочери.
Пока размышлял, перешли к чаю. И текла, текла своим руслом, веками, если не тысячелетиями промытым, ясным, очищенным, беседа священников… Тихое и безмолвное житие. Соваться ли со своими проблемами? Неудобно как-то. Хорошие ведь они, в сущности, люди… А отец Андрей уже отодвигал пустую чашку:
— Ну что же, чайку попили — и за молитовку? А потом и отдыхать. Тася, как в старые добрые времена, соборне… Благодарим Тебя, Христе Боже наш…
Зашелестели слова молитвы, в благодарность за трапезу. Распростились в прихожей с гостями, а потом вся собравшаяся семья, и Денис с ней, прошла в гостиную, где перед большим иконостасом встали полукругом — все, кроме Дениса, на знакомые издавна места, — и отец Андрей начал читать вечернее правило. Слова звучали тяжеловесно, но ложились быстро. Долгие, долгие годы читал отец Андрей эти молитвы, и смысл каждой из них был ему ясен до донышка. К каждому из них он примерял свой быт, свою совесть, свою жизнь. А Денис выхватывал только отдельные выражения: «да воскреснет Бог и расточатся враги его…» Но про тихое, безмолвное житие — ничего на сей раз не было.
А потом стали расходится. Денису отвели комнату, где когда-то жили мальчики.
Задержавшись в гостиной, Тася вдруг пристально посмотрела на гвоздик, вбитый в дверной косяк:
— А вот здесь висел ремень.
— Ремень? — Денис усмехнулся, — и часто вас?
— Редко. Действительно редко. Гораздо реже, чем заслуживали. А вот в одной семье было три ремня: черный — для постных дней, коричневый — для обыкновенных, и красный — для праздников. Представляешь, в праздники! А у нас в праздники никого не наказывали, даже если виноват. И вообще, родители нас любили, это главное! Ладно, поздно уже. Давай спать.
— Тась… Слушай… Я серьезно… Я работу потерял. И вообще, я не знаю, как мне теперь.
— Да ведь найдется что-то наверняка, ты не переживай! — легко и просто ответила Тася, — а там, глядишь, окажется, что всё на самом деле к лучшему обернулось. Оно так часто бывает, правда.
