– Это уже не произвол, это явное издевательство! Ладно, она ненавидит нас с Геннадием, но ребенок-то тут при чем?!
Саша машинально прижала руки к животу.
– Какой ребенок?.. – испуганно пискнула она.
– Э! – насупился Глеб. – Ты чего мою жену пугаешь?
– Я?.. Я не пугаю… – стушевался Пистолетец, но бурлившее в нем возмущение взяло верх: – Но я очень зол!
– И всё-таки поясни, о чем идет речь, – сказал мутант.
– И что за ребенок? – добавила Саша.
– И мож-жно нам уж-же лететь? – спросил Стёпик, то и дело поглядывая в небо, где нареза́ла круги Маруся.
– Да, Степан, спасибо, можешь лететь, – кивнул ему Глеб.
– Прилетай послезавтра утром, – сказала Саша.
Стёпик вышел на Советский проспект и, разбежавшись, взлетел. Мутант проводил его взглядом и снова посмотрел на Пистолетца:
– Ну, так что случилось-то? Я правильно понимаю, что это Святая тебя довела?
– А кто еще-то!.. – буркнул Пистолетец.
– А ребенок-то какой? – в третий раз спросила Саша.
– Нюрка, – буркнул Денисов. – Скоро холода, а бассейн для нее не готов. Что ей, всю зиму по ваннам с корытами мыкаться?
– А разве он не готов? – удивился Глеб. – Ты же еще неделю назад говорил, что только облицовка осталась.
– Вот именно! – затряс беспалой ладонью Пистолетец. – Облицовка! А где для нее плитка?
– Что значит – «где»? Я сам видел, как с нашего склада морозовцы коробки с нею носили.
– Носили. Да относились. Больше Святая плитки не дает. И так, говорит, слишком жирно.
– Но ты ведь всё рассчитал, измерил?
– То и обидно, что измерил! Ни одной лишней плиточки не попросил! И ладно бы еще этот бассейн для баловства делался, чтобы Дед Мороз свою бороду там полоскал, так ведь для больного ребенка же! Потому что без воды Нюра просто умрет. А как она будет в этом бассейне жить, если у него стены бетонные, шершавые? Это ведь маленькая девочка, у нее кожа нежная, она же ее обдерет враз!
Глеб тут же вспомнил, как Нюра мечтала о его шкуре[3], и невольно подумал, что та в данном случае как раз пригодилась бы. Но он тут же отбросил глупые мысли и сказал:
– Хорошо, я поговорю с матерью. Сколько еще нужно плитки?
– Двенадцать таких же коробок, – сказал Пистолетец. – Ну, хотя бы десять, поверху бортики можно не облицовывать, мы их досками накроем.
– Доски сгниют, – нахмурился Глеб. – А ты уверен, что на складе еще есть плитка?
– Ребята говорили, там еще коробок тридцать. И это только на виду, кто знает, сколько на самом деле. И вот ты мне скажи: на кой черт Святой плитка?
– Откуда я знаю?! – рыкнул мутант. Затем мотнул головой и положил мохнатую руку на плечо Денисову: – Прости, Пистолетец. Просто всё одно к одному как-то…
– А что еще? – насторожился Денисов.
– Да всё нормально, – кинул Глеб взгляд на жену. – Ты иди, я поговорю со Святой. Прямо сейчас и поговорю. Будет Нюрке плитка.
Впрочем, шли они поначалу вместе. Но вскоре Пистолетец махнул им рукой, перешел проспект и скрылся за дверью Резиденции.
Саша остановилась и посмотрела на мужа.
– Кто первый? – спросила она.
– В каком смысле? – не понял Глеб.
– Кто первый пойдет к Святой?
– Ну… не знаю, – развел руками мутант. – А какая разница?
– Ты что, свою маму не знаешь? Очень она любит, когда ее о чем-то просят? Вот и представь, в каком настроении ее застанет тот, кто пойдет вторым.
– Да уж… – насупился Глеб.
– Ладно, – подумав, сказала Саша. – Иди ты. Всё-таки у тебя более срочное дело. Ребенок не должен страдать.
– А ты когда к ней пойдешь?
– Завтра. Когда она после тебя остынет. Тем более, у меня пока есть чем заняться.
– И чем же? – насторожился мутант.
– Искать гонца в деревни к «диким».
Глава 3
Смена власти
Посыльный по кличке Ржавый ворвался в комнату Кардаша без стука. Здоровенный лысый мужчина, заросший рыжей щетиной по самые брови, напоминал сейчас испуганного ребенка: губы дрожат, под носом мокро, глаза навыкате – вот-вот зарыдает.
– Там!.. Там… – замахал он рукой себе за спину. – Там Колено вернулся и Шкурник! И они… и еще…
– Яснее можешь выражаться? – поморщился Иван Андреевич, у которого екнуло внутри от радостного предчувствия. – Что там с Коленом? Откуда вернулись? Кто тебя вообще прислал? Серп?..
Стоило Кардашу упомянуть главаря, как Ржавый стремительно побледнел, лишь покрытая язвами лысина осталась багрово-сизой.
– Серп… он… – выдавил посыльный, шумно сглотнул и пробормотал: – Голова только…
– Что?.. – поднялся на ноги и подошел к бандиту Иван Андреевич. – Вы что, склад с бухлом отрыли? Чего ты там мямлишь? Кто тебя прислал и что велел передать, ты можешь сказать?
– Могу, – опять сглотнул Ржавый. – Сургуч прислал. Велел сказать, чтобы ты туда быстро… Потому что там…
– …Колено и Шкурник, – перебил его Кардаш. – Это я уже слышал. А вот с каких это пор Сургуч стал мною командовать? Что значит – «быстро»? Когда смогу, тогда и приду. Если захочется. Так ему и передай.
– Так это… Он же теперь главный.
– Кто главный? Сургуч?..
– Я ж говорю: Колено со Шкурником вернулись, – стал приходить в себя и более-менее ясно разговаривать Ржавый. – Только они! И то исколотые-порубленные, выживут ли еще…
– Из Матвеевской вернулись? – «догадался» Кардаш. – Кто их так?.. А остальные где? А Серп? Что ты там молол про голову?
– Да, из Матвеевской, – закивал бандит. – Только они двое выжили. Остальных местные насмерть порубали. Серпа тоже убили. По шее – косой. Наши его голову привезли, я сам видел.
– Вот как? – нахмурился Иван Андреевич, ликуя в душе: «Всё получилось!». – И Сургуч решил, что главный теперь он?
– Так понятно ж! Не ты ведь.
– Ну конечно, куда уж мне-то, – скривил губы Кардаш. – Ладно, ступай. Скажи – сейчас буду.
Стоило за посыльным закрыться двери, как Иван Андреевич, потирая ладони, принялся нарезать круги по комнате.
«Всё получилось! Всё получилось! – мысленно повторял он. – Не подвели деревенские, спасибо им! Теперь главное – мне не сглупить».
* * *
То, что Кардаш наряжался, словно раздрызганный капустный кочан, не только согревало его тело, но и позволяло скрывать под одеждой, кроме блокнота с карандашом, еще и отточенный до бритвенной остроты средних размеров тесак, который он носил не как все, на поясе, а притороченным под мышкой в специально приспособленных ножнах. Но, готовясь заранее к событию, которое сегодня уже началось и обязательно должно было закончиться в его пользу, Иван Андреевич сделал кое-что еще…
Огнестрельного оружия он не любил, да и обрез, пусть его и можно спрятать под одеждой, всё же доставать слишком долго. Не было у Кардаша достаточного опыта и нужной сноровки, чтобы мгновенно с ним управиться, а пистолетные патроны оставались лишь у Серпа. Но Иван Андреевич не зря закончил мехмат, да и голову с руками он имел соответствующие. Поэтому втайне от всех он разработал и смастерил нечто вроде пики, действующей по принципу выкидного ножа. Только пружина в его устройстве была куда мощнее, а двадцатисантиметровое стальное жало пики – длинней большинства лезвий. Силы удара хватало, чтобы пробить насквозь полудюймовый фанерный лист. Крепилось устройство в левом рукаве замызганного, некогда серого, с разлохмаченными полами пальто, которое и надел сейчас поверх двух рубах и растянутого «безразмерного» джемпера Кардаш. Ножны с тесаком он нацепил под пальто тоже. И, разумеется, переложил в его внутренний карман блокнот с карандашом.
Затем он подошел к большому, в полстены, потускневшему, с лохмотьями отслоившейся амальгамы зеркалу и равнодушно посмотрел на свое отражение. Коренастый, а из-за кучи одежек и вовсе выглядевший квадратным, с багровой лысиной, покрытой, словно белесой щетиной, струпьями мужчина смотрел на него с той стороны мутного стекла маленькими, светлыми, близко посаженными к широченному, похожему на бугристую картофелину носу, глазами. Высокий лоб с едва заметными седыми волосками бровей прореза́ли, как грубо вспаханные грядки, многочисленные морщины. Две глубокие неровные складки, тоже будто вырытые лопатой, опускались из-под пористых щек к маленькому, со сморщенными бесцветными губами рту.
Скажи ему кто-нибудь лет тридцать назад, что в пятьдесят с небольшим он будет выглядеть столь омерзительно – утопился бы близ любимого Гизель-Дере в море. Сейчас же собственный облик не вызывал у Кардаша абсолютно никаких эмоций. Тот, прежний Иван для него давным-давно умер. А для древнего трупа он выглядел вполне себе прилично. Жаль лишь, что волос совсем не осталось – голова мерзнет. Иван Андреевич достал из покосившегося серого офисного шкафа черную вязаную шапочку, натянул на лысину и вышел из комнаты.
Он собрал в самом большом помещении – бывшем операционном зале банка – всю свою команду, всю тридцатку единомышленников, за исключением троих: один охранял зал снаружи, еще двое контролировали вход в здание.
