Если бы правдой было то, что нос у лгуна растет, как у Пиноккио, я была бы уже не в состоянии повернуть голову без того, чтобы не разбить окно.
Дело в том, что, если бы я не врала, моя жизнь была бы… ну, как моя жизнь. А мне вовсе не хочется, чтобы она была такой. А уж моей маме и подавно. Мне бы хотелось, чтобы она была, как в книгах. Знаете, о чем я. В таких книгах бывает драматическое начало, у героини престижная работа, она живет в Лондоне, или Нью-Йорке, или в каком-нибудь другом большом городе и ничего не делает, только мечтает о большой любви. Она находит эту большую любовь в последней главе, и это оказывается кто-то, кто все время был у нее под носом.
Мне хотелось, чтобы моя жизнь была полна драматических событий, чтобы она была захватывающе-интересной, чтобы по телу пробегала приятная дрожь волнения.
Я хочу переворачивать события своей жизни, как страницы в книге.
Я хочу, чтобы у моей жизни была красивая обложка.
Но в действительности мое существование настолько же захватывает, как одно из руководств по сборке мебели, которые вам дают в «ИКЕЕ».
Поэтому, чтобы жизнь не казалась бледной, я ее подкрашиваю.
Уже слышу, что вы мне говорите. Зачем я это делаю? Это что, извращение такое? Может быть. Я хочу, чтобы моя мать была счастлива. Я хочу произвести на нее впечатление. Хочу, чтобы она говорила, что папа гордился бы мной. Знаю, это глупо, но так важно для меня.
Важнее всего остального в мире.
10
Дело в том, что только один человек может произвести на маму впечатление (по крайней мере, после папы) — это Марк. Мой брат. Он умный, богатый и все такое прочее в превосходной степени.
Вот и сейчас.
Разговор с мамой подошел к той стадии, когда она вспоминает каждое слово, сказанное ей братом в последнем телефонном разговоре. Марк сказал то, Марк сказал это и т. д. и т. п. На эту тему может говорить часами. У меня начинает болеть голова. Хотя, возможно, так на меня действует эта болгарская кошачья моча.
— …поэтому, похоже, что он не сможет приехать на эти выходные, он слишком занят. Честно говоря, работает он уж слишком много.
— Да, мам, я знаю.
— Он мне еще рассказывал о своем новом доме. Судя по рассказам, дом просто великолепен. Но, знаешь, если принять во внимание, сколько ему приходится работать, то вряд ли у него есть время часто там бывать.
— Да, — вздыхаю я, с трудом выдерживая тяжесть сестринского сочувствия. — Да, представляю.
Не знаю, почему меня всегда так заводит, когда она говорит, что мой брат много трудится. Я не спорю, он и в самом деле работает черт-те сколько. Встает около пяти утра и часто работает до восьми, а то и до девяти вечера. Работает он в Сити — торговля фьючерсными контрактами. Ни я, ни мама толком не знаем, что это такое, но ведь ни я, ни мама не понимали ни слова из его дипломной работы на ученую степень по математике, которую он защищал в Оксфорде и благодаря которой он, собственно, и получил это место. Для мамы было бы вполне достаточно и того, что получение им степени в Оксфорде стало темой статьи в местной газете. (Я выросла на северо-востоке страны, и у нас сообщения о подобных чудачествах попадают в газеты.)
Ну что поделаешь, он такой. Торгует фьючерсами, то есть контрактами, реализуемыми в будущем. Иногда мне хочется, чтобы он как-то реализовал мое будущее, но думаю, что вряд ли бы он много получил за него.
Он приятный человек. Уверена, вам бы он понравился. Он вовсе не принадлежит к типу жестких банковских деляг, занимающихся инвестированием. Он тихий и спокойный человек, который слова плохого ни о ком не скажет.
Даже о моей сестре Хоуп.
Даже после того, как она уехала от нас в Австралию, не захотев присматривать за мамой.
— Она была слишком молода, чтобы взять на себя эту заботу, — объясняет он. Вообще-то ей и в самом деле было восемнадцать, когда у отца случился инфаркт, но сейчас ей уже двадцать один, и можно было бы вернуться и ответить за свое поведение.
В общем, я считаю, что брат у меня — хороший человек.
И все же сейчас, когда я слушаю, как мама рассказывает и рассказывает о том, какой богатый у меня брат, каких успехов он добился, брат кажется мне чужим человеком. Кем-то, кто рассчитывает вот-вот, лет через шесть, уйти на пенсию (получается, что как раз на свое тридцатипятилетие).
Он становится кем-то, кто всегда слишком занят, чтобы приехать или даже позвонить.
Кем-то, у кого машина такой модели, о которой я даже не слышала.
Почва родства у нас с ним все больше и больше размывается, и только для мамы она все еще твердая основа жизни. Именно на ней и высятся все ее построения.
— Только честно, Фейт, — говорит она, — неужели ты им не гордишься?
— Мам, я бы очень гордилась, если бы знала, что такое то, чем он занимается.
— Ну, нам совершенно незачем знать это, чтобы понять, что он добился успеха. Стоит только на костюм его взглянуть.
— Мам, мне тоже приходится надевать костюм на работу, — вру я. — В этом нет ничего необычного.
— Ладно, детка, не ревнуй. Тебе это не идет.
— Я не ревную…
Ревную, если уж честно.
— Хорошо, хорошо, — продолжает мама, — я позвонила, потому что хочу приехать к тебе на выходные, не на эти, а на следующие.
Черт!
— Знаешь, мам, не получится, — говорю я, стараясь не обращать внимания на тревожные колокольчики, зазвеневшие в моей голове.
— Очень мило, — говорит мама с натянутым смешком.
— Да нет, просто в субботу я работаю, а Эдам собирается поехать на эти дни к… родителям.
— Странно, что они заставляют работать тебя по субботам.
— Знаю, — отвечаю я, — но от меня это не зависит.
— Ну что ж, я все равно приеду как-нибудь, надо же мне с ним познакомиться. Что, если еще через неделю? Или на эти выходные? В конце концов, я могу приехать повидаться с вами обоими на неделе, может быть, так будет проще… Мне хочется увидеть его.
— М-м-м, я…
— Я же тебе не помешаю. Обещаю, что хвалить тебя не буду. Я буду вести себя как надо.
— Конечно же, ты мне не помешаешь, но лучше сначала все согласовать с Эдамом. Ты не против?
— Да нет, но ты все так затягиваешь. А мне хочется поскорее с ним познакомиться.
— Я знаю. Ты уже говорила.
— Я так рада за тебя.
— Ладно, — я закусываю губу и борюсь со странным чувством, поднимающимся в моей душе.
— А, понимаю. Он сейчас рядом с тобой. А ты все еще делаешь вид, что ничего не решила.
— Да, — говорю я, уставившись на свой пустой диван. — Он здесь. Смотрит телевизор.
— Фейт! Ты меня слышишь?
— Да, мам, — невнятно бормочу я. — Прости.
