«Бывает, ночью грозовой…»[76]
Матери
Бывает, ночью грозовой,Средь рокотанья громовогоКакой-то голос надо мнойПроизнесет глухое слово.
И, не докончив, улетит…И вот среди ночного бденьяДуша взволнованно хранитЕе коснувшееся пенье.
Ей радость новая дана,Небес прислужнице опальной…И возрождается онаДля святости первоначальной.
«Мы зреем скупо, холодея…»[77]
Мы зреем скупо, холодеяНа неуступчивой земле…Высокая Твоя затеяТебе подобия — во мгле…
Мир неустойчив, груб и страшен —Вверху — зенит, внизу — надир…С высокомерных наших башенКак жутко видеть этот мир!
В ногах свинец, но рвутся в небоПустые головы людей,И от евангельского хлебаДуше и горше и светлей…
И мы в игре Твоей жестокойТо Ванькой-Встанькой — наповал,То подымаем вдруг высокоЛица румяного овал…
Так в гармоничном этом строе,Качаясь вверх, шатаясь вниз,Сплетает бытие двойноеЗемную тень с крылами риз…
Подводный оскал[78]
На грани скал волна бежит,На скалах человек сидит,Мечту лаская об улове,Он сети держит наготове…
О, злополучный рыболов…
О, рыболов, туда не надо,Уйди, покуда сердце радо,Беги, беги, иль будет худо…Там, под водой, — такое чудо…
Невесел будет твой улов…
Там, у скалы, на дне прохладном,Пугая рыб оскалом жадным,Уродство жалкое лежит,Живому гибелью грозит.
Напоминанием о смерти …
Там для другого место лова —Для трупа старика благого…Вот он на лодочке плывет,Кривя свой опустевший рот.
И веслами над миром чертит…
Там труд ему, а не забава…Лишь он искать имеет правоСвою потерю, свой предмет,Которому названья нет,
Которому, ах, нет названья…Как по воде он шарит палкойВнимательно, с улыбкой жалкой…Беззуб, беззлобен, как он свят…Глаза растерянно горят
Огнем любви и состраданья…
Что шепчет он? Не слышно слов…Уйди оттуда, рыболов…
«Боюсь, что не осилю муки…»[79]
Вадиму Андрееву
Боюсь, что не осилю мукиИ отойду туда — на край…И мне архангел близорукийУкажет по ошибке рай…
И бедная моя, скупая,Тяжелодумная мояДуша, порог переступая,И не решась, и не дойдя,
Холодные увидит сводыИ тот безветренный покой,Где окрыленные уродыНебесной тешатся игрой…
И отшатнется от чертогаОна. Назад — в ту ночь, в тот день…Так даже на обитель БогаЗемля отбрасывает тень…
«Творцы искусств и гении науки…»[80]
Творцы искусств и гении науки,Избранники среди земных племен,Вы прожили положенные муки,Вам — в памяти народной Пантеон…
Но есть другой… Он страшен меж домами.Туда я шел, подавлен и смущен…К бессмертью путь, он выложен торцамиИ газовой горелкой освещен.
«Такая грусть… И, подпирая бровь…»[81]
Л.Л.
Такая грусть… И, подпирая бровьОчки — свинцом на переносице.Ах, отчего так велика любовь,А о любви мне петь не хочется?..
Ах, отчего, когда цветет сиреньИ ты нежна, мне вспоминаетсяУбогий край, разрушенный плетеньИ речка, где печаль купается…
Памяти Тютчева[82]
Облака на полночном небе,Проплывающие не спеша,Безобразные, как амебы,Темные, как душа…
Медленно, постепенноНарастает сдержанный гром,Полыхает звезда вселеннойРазрушающимся зрачком…
О, природа, в огромном боеОбескровлен тобой Орфей.Видит прорубь над головою,Чует пропасть в душе своей…
«Мне снилось — обезглавлен…»[83]
Мне снилось — обезглавленНа плахе я лежал,Был от меня избавленВеселый карнавал.
Сидел палач у телаИ трубочкой дымил,А голова синелаНа острие перил.
Так было это странно —Глядела голова…И рот, раскрытый раной,Отцеживал слова…
Бессмысленно и тупоГлядел тяжелый взорИ видел руки трупа,И плечи, и топор.
И видел Арлекинов,Пьерро и Коломбин,Китайских мандариновИспанских балерин.
Меня веселый малыйОсыпал конфетти,Под женской маской алойПослышалось: «Прости»…
Тогда (о, чудо это!)Труп ожил и воссталИ голову поэтаК своей груди прижал.
И медленно от плахиСошел между перил.Палач застыл и в страхеТабак свой уронил…
И важно, и степенноМой труп затанцевал…Все сущее — нетленно…Я открываю бал.
Ведь это имениныПоследние, друзья…Пьерро и Коломбины,Танцуйте вкруг меня…
И площадь шелестела —«Прости, прости, забудь»…А голова синелаИ целовала грудь…
«Душа, и ты не спасена…»[84]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
