Аман Вугеянин был лет на десять старше Артаксеркса, но выглядел гораздо старше своих лет, и вообще своей внешностью сильно отличался от царя: он был маленького роста, чернявым и кривоногим, потому что древние предки его были кочевниками, всю свою жизнь не слезавшие с быстрых коней. Трудно было найти такой вопрос, о котором Аман говорил бы серьезно, без улыбки на лице, и задумчивый, склонный к сомнениям Артаксеркс невольно сравнивал совсеты везиря с бодрящим вином, помогающим без труда разрешать любые сомнения.
На узком, смуглом лице Амана, разительно отличавшемся от расплывшегося, луноподобного облика его отца, почему-то первым делом бросался в глаза большой рот с белыми и очень острыми зубами. Этот рот то хохотал, то скалился от ярости, то смачно пережевывал пищу, то выдавал непристойные шутки, и при этом словно бы жил своей отдельной жизнью. И хотя губы Амана почти всегда были перепачканы маслом и вином и добродушно улыбались, они лишь прикрывали пасть хищника, готового перегрызть горло всякому, кто может поколебать трон царя Артаксеркса, а, следовательно, - и его высочайшее положение в царстве, даже выше великих князей. Аман был преданным другом, верным из верных - и Артаксеркс любил его за это.
"Твоего слова будет держаться весь мой народ, только престолом я буду выше тебя", - вот что сказал однажды Аману царь Артаксеркc, и сдержал свое слово. Хотя и замечал, что семь великих князей, как один человек, отворачивали за столом от Амана свои головы и сразу же смолкали, как только он начинал говорить.
"Они - старые, трухлявые пни, а мы - молодые, с огненной кровью, где им нас понимать? - смеялся Аман Вугеянин, оставаясь наедине с Артаксерксом. - Скоро князья опять разъедутся по своим кочкам, а мы останемся в Сузах, и будем здесь веселиться и пировать с нашими женами и наложницами, потому что их дни - укатились, как солнце на закате".
- Никогда такого не будет в Персии, чтобы женщины занимались мужскими делами, - сказал Аман, шумно отхлебывая вино из золотой чаши и нарочно обращаясь Мемухану, который старательнее других отворачивал от него свое лицо. - Потому что жены совсем для других сражений предназначены, разве не так?
И царский везирь громко рассмеялся, не обращая внимания на то, что смеется он в полном одиночестве, один во всем гулком, тронном зале.
Что и говорить, стоит мужчинам выпить слишком много сладкого вина, они сразу же начинают рассказывать о своих победах над врагами и над женщинами. Аман, сын Адамафы, как раз и был из таких людей.
Его прозвище - Вугеянин, то есть, Хвастун, появилось ещё в детские годы, когда он подробно расписыпал сражения, в которых ни при каких обстоятельствах не мог участвовать и прелести девиц, которыми он никак не мог наслаждаться по малости лет.
Но теперь все знали, что у Амана Вугеянина был самый большой гарем во всех Сузах, хотя женскому дому везиря было положено быть вторым по величине и роскоши после царского, и приписывали это лишь молодости царя Артаксеркса и его независтливому нраву. Ко всему прочему, Артаксеркс самолично издал указ, чтобы все дворцовые слуги и стражники падали ниц перед Аманом и точно также прятали перед ним в землю свои лица, как будто бы увидели перед собой царя, и царское слово для всех было законом.
Аман Вугеянин ещё раз весело осмотрел всех сдящих за столом с таким видом, словно хотел сказать: эй, зачем тогда вообще пить вино, если не веселиться? А что за веселье без женщин или хотя бы без рассказов о прелесях юных жен? И раз уж сюда почему-то нельзя позвать молоденьких танцовщиц с голыми пупками и розовыми пятками, то пусть они попляшут, раскачивая бедрами хотя бы на кончиках языка - эй-эй-эй!
И тогда Аман, причмокивая мокрыми губами и подмигивая то одним, то другим глазом, начал говорить.
"... С моими женами я часто бываю пьяным и без вина..." - громко похвастался Аман Вугеянин.
"...А с самыми юными наложницами невидимый виночерпий словно бы потчует меня особым, багряным вином, которое по вкусу не сравнится ни с каким другим..."
Артаксеркс уже всем телом развернулся в сторону Амана и принялся слушать его с возрастающим вниманием. По мутному взору было заметно, что царь чересчур много выпил уже сегодня вина, а на скулах его и на шее вдруг ярко проступили красные пятна.
"...Уста их - как рассыпчатый сахар, да, вах-вах, как сахар, мед и кунжутная халва..." - продолжал, закатив к потолку глаза, Аман Вугеянин.
"...Новую жену привезли мне три дня назад из Хорезма. Она похожа на красный тюльпан, на бутон красного тюльпана, который вот-вот должен раскрыться на рассвете от первых лучей солнца. Вот уже три ночи подряд только эту жену призываю я к себе. У неё такой гладкий живот и такой гибкий стан, что я зову её живым кипарисом".
"...Но и про красавицу из Бактрии я тоже не забываю, да и как забудешь её пушок над алым ртом, что прикрывает сладкий источник? Из этого источника черпаю я поцелуи и силы, которых хватает до самого утра..."
"...А видели бы вы только одну мою царевну с раскосыми и пьяными от страсти очами! Я люблю, когда она не прибирает своих пышных кос, потому что растрепанные и они ещё больше неотразимы, и чувствую себя рыбой, запутавшейся в сетях..."
".. И ещё одна есть у меня в гареме одна дикарка из Эфиопии. Ее груди упруги и тверды, как два спелых плода на тонкой ветке. А по ночам она всегда кусает мне палец и..."
Но Аман не договорил, потому что Артаксеркс вдруг с грохотом поставил на стол свой тяжелый кубок с вином и произнес одно слово: "Астинь!"
А потом ещё раз, хрипло: "Царица Астинь!"
Молодой царь, обвел присутствующих горящим взглядом, и теперь все лицо его пылало, и глаза сделались красными, как раскаленные угли.
"Все, что ты говоришь сейчас, Аман, про всех своих жен вместе взятых, можно смело сказать про одну мою Астинь, царицу Астинь, - сказал Артаксеркс в наступившей тишине. - На всей земле, во всех двадцати семи областях от Индии до Эфиопии нет никого, кто мог бы сравниться с красотой царицы Астинь."
Покачнувшись, он встал с престола и увидел, что семь старых князей Персидских и Мидийских по-прежнему прячут глаза, разглядывая драгоценные перстни на своих пальцах, а Аман улыбается во весь рот и облизывает губы, как будто все ещё не может оторваться в мыслях от медовых поцелуев своих бесчисленных жен.
Тогда Артаксеркс указал жезлом на дверь одному из своих евнухов и приказал громко: "Сейчас же приведи царицу Астинь перед мое лицо в царском венце, чтобы я мог показать князьм немыслимую красоту ее".
А, заметив усмешку старого Мемухана, царь гневно ударил по столу жезлом, и прибавил: "Нет, не только князья - пусть весь народ, собравшийся на пир в царском дворце, своими глазами увидит сегодня красоту царицы Астинь, и скажи, чтобы она нарядилась в белое платье из самого тонкого шелка и чтобы она..."
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПЕРСТЕНЬ АСТИНЬ
...была, как белая лилия.
Женщины тихо перешептывались между собой за столом и говорили: смотрите, наша царица Астинь - как ароматная белая лилия, и даже от её тени исходит влажная прохлада.
Зерешь, первой жене царского везиря, первой пришло на ум такое сравнение, и теперь оно незаметно передавалось по кругу, чтобы именно в таких словах рассказывать потом в кругу домашних про женский пир, устроенный в отдельном зале дворца для царицы Астинь и её подруг.
Как лилия, да, как белая водная лилия...
Хотя передать в словах удивительную красоту царицы было также трудно, как удержать воду в горстях.
Самые знатные женщины города Сузы, собравшиеся сегодня во дворце, нарядились в свои лучшие платья и украшения, и это был настоящий праздник, потому что многие из них редко выходили за ворота своих богатых домов и месяцами никого не видели, кроме мужа, детей и слуг. На всех гостьях были сегодня парадные головные уборы, украшенные золотом и серебром, ожерелья и бусы из драгоценных камней, серьги и подвески в волосах, многочисленные кольца на руках.
И все же за столом сразу же нашлись и такие, кто сразу же дал волю острым языкам, слишком долго пролежавшим в ножнах покорности.
"Точно, наша царица, как белая лилия, - шептались они, загораживая рты надушенными ладонями. - От неё даже пахнет тиной и речным илом, и как бы здесь тоже не заквакать. После целой реки выпитого медового вина хочется поскорее запеть песни..."
Слушая столь беспечное хихикание, трудно было представать, что многие из подруг Астинь каждый день считали и снова пересчитывали по пальцам дни, оставшиеся до женского пира, который был назначен на седьмой день общего праздника для горожан, и чуть ли не умирали от нетерпеливого ожидания. Они знали имена всех, кто уже был приглашен на пир к царице Астинь, и тех несчастных женщин, кто не попал в этот список, обдумывали каждую бусинку, которая должна в этот день сиять на накоидках и платьях, загодя принимали бодрящие ванны и делали всевозможные притирания, чтобы выглядеть во дворце не хуже других.
