*«Рамой» солдаты прозвали немецкий двухфюзеляжный самолет-корректировщик «Фокке-Вульф-189».
Сапер отбежал в сторону и упал в неглубокую яму. Сюда же прыгнул еще какой-то боец. Низким раскатистым громом прогрохотало несколько взрывов. Запыленные ноздри солдат обжег противный запах взрывчатки. Отдышавшись, сапер поднял голову и осмотрелся. Дым рассеялся, самолеты, взмывая вверх, не спеша заходили на второй круг.
— А ты… чего лежишь? — вдруг закричал он на маленького бронебойщика, только сейчас узнав его. — Почему не стреляешь?..
— Куда там?.. Разве их достанешь… — бронебойщик не договорил, опаленный злобным взглядом сапера.
— Кто ж, по-твоему, стрелять-то в них должен?.. А?.. И так вон куда допустили!.. До самой аж Волги!.. — хрипел сапер, вкладывая в эти слова всю свою выношенную и выстраданную солдатскую боль… И вдруг, схватив с земли бронебойку, он положил ее ствол на плечо солдата и стал целиться. — Встань хорошенько, ну!..
Боец для устойчивости расставил ноги и уперся руками в бедра. Раскаленный ствол обжигал щеку солдата, но маленький бронебойщик терпел, вобрав голову в плечи. А сапер, присев на корточки, целился. Он выстрелил в первый самолет, но промахнулся. Бронебойщик чуть не упал, но все же поправил своего случайного напарника:
— Упреждение бери, слышишь!..
Ружье при выстреле дергалось и больно ударяло по шее молодого красноармейца. Он тихо вскрикивал, но продолжал стоять. А сапер как бы весь сросся с ружьем, подводя его ствол под ревущую цель. Бегут короткие секунды. Набатом стучит в висках кровь. На суженные зрачки стремительно падают желтые крылья… увеличиваются, растут черные, тщательно выведенные кресты. Самолет мчится вниз, словно хищник на свою жертву, — так падает ястреб на притаившуюся в траве куропатку… Темными каплями отделяются от него бомбы и косым свистящим дождем летят к земле. Самолет почти достиг земли и стал задирать нос кверху. Палец солдата плавно нажал на спуск. И… опять промах!.. Сапер, весь дрожа от ярости, бессильно опустился на дно ямы. А когда он снова посмотрел на небо, то увидел медленно уходящий бомбардировщик противника.
Сапер помутневшим взглядом уставился на маленького солдата.
— Ну?.. — глухо выдавил он.
— Что «ну»?.. Говорил — бесполезно из бронебойки-то по нему!..
— Стрелять в них надо из всего, что стреляет. Понял? — все еще перекипая, заметил сапер, карабкаясь из ямы.
У дороги уже царило оживление.
— Эй, товарищи! Подымайсь! Подкрепление пришло, — прозвучал чей-то веселый голос. — Моральный дух.
Причиной оживления была неожиданно появившаяся кухня. Бойцы уже толпились возле дышащего вкусным горячим паром котла и получали свои порции.
Подошли к кухне и сапер с молодым и оказавшимся очень заботливым бронебойщиком. Маленький боец прежде всего обежал вокруг котла, украдкой от повара наполнил водой флягу, затем подставил свой, не отличающийся особой чистотой котелок под поварской черпак.
— На двоих да погуще. Вот для этого товарища, — указал он на молчаливого и сурового своего спутника. — Это он стрелял по самолету.
Повар, толстущий малый, ответил молчанием, однако котелок молодого красноармейца он наполнил жирным, напаристмм супом, в котором плавали большие куски мяса.
— Спасибо, дорогой, — поблагодарил бронебойщик повара и уселся рядом со своим новым другом у дороги, свесив ноги в кювет. — Прочтем? — обратился он к саперу.
— Что это у тебя? — спросил тот, заметив в руках бронебойщика небольшой лист.
— «Дивизионка». Чтецом я в своей роте был, — пояснил маленький солдат и выразительно, внятно, как диктант, прочел саперу последнюю сводку Совинформбюро. Вести с Юго-Восточного фронта были неутешительны, и бойцы долго молчали. — Хочу к вам в саперы. Возьмете? — спросил бронебойщик и выжидающе посмотрел в хмурое лицо молчаливого сапера.
Сапер не спеша прожевал мясо, смахнул с губ крошки и отрицательно покачал головой.
— Нет.
— Почему? — удивился маленький боец.
— Ну какой из тебя сапер? Если ты в свое ружье плохо веришь, то саперная лопата и вовсе придется тебе не по нраву. — Солдат помолчал, посмотрел на обиженного красноармейца, и ему вдруг стало его жалко: — А почему ты один?..
— Взвод наш погиб на Дону, — горько сообщил боец, и саперу показалось, что бронебойщик может расплакаться.
— Ну, хорошо, — сказал он, — я поговорю с командиром… Зовут-то тебя как?
— Василий. Вася Пчелинцев.
— Ну, а я — Уваров. Будем, значит, знакомы.
Сенька внимательно выслушал рассказ Уварова.
— Как только не встречаются люди на войне, — сказал он с необычайной для него серьезностью. — Ну и что ж, хороший из Пчелинцева сапер получился?
— Очень даже хороший. А ты что, знал, что ли, его? — вдруг спросил Уваров, заметив какое-то странное выражение лица Сеньки.
— Встречались как-то… — уклончиво проговорил Ванин.
Оба замолчали.
Тут же, на поляне, заботливый Пинчук проверял свои продовольственные запасы. На поясном ремне у него висела фляга. Подошедший Сенька не мог оторвать взгляда от этого грешного сосуда. Пинчук ему погрозил: не время, мол, об этом думать — всему свой черед.
Подсел к Пинчуку и Уваров. Сапер все время присматривался к Петру Тарасовичу. Этот кряжистый полтавчанин с первых минут расположил к себе Уварова. Якову казалось, что Пинчук никогда не может сделать необдуманного шага. Нравилось ему и то, что Петр Тарасович все время покрикивал на отчаянного и легкомысленного, по понятиям Уварова, Сеньку. И Яков никак не мог уразуметь, почему не Пинчук их командир, а молчаливый и как будто даже робкий Шахаев, который, как думалось Уварову, словно боялся своих подчиненных. Вчера Яков даже сказал об этом шагавшему впереди него Пинчуку. Тот остановился, вскинул мохнатые брови.
— Ты ще ничого нэ розумиеш, Уваров. Шахаев — добрый командир, голова в него свитла. С ним не пропадешь. С ним, як и с Забаровым, мы ни разу не возвращались без «языка».
— А с Марченко? — спросил Уваров. — С лейтенантом тоже без «языка» не возвращались?
— Пид Сталинградом — да. А зараз — було дило… — Пинчук немного смутился. Видимо, он решил, что так говорить о прославленном командире не полагается, и поспешил исправить положение: — Но Марченко — теж добрый командир. Храбрийший и вообще.
Тут он запнулся и умолк.
Уваров внимательно смотрел на большие руки Пинчука, заботливо укладывавшие в мешок продукты.
На другой стороне поляны появился Аким. Быстро подошел к Шахаеву, наклонился, о чем-то докладывал. Сенька нетерпеливо посматривал туда, но мешать им не решился: ему показалось, что Аким принес какие-то важные сведения.
Аким в тот день так и не отдохнул. Горячая мечта теребила его сердце. Родное село было отсюда совсем близко — рукой подать. Хотя бы на часок попасть туда… Доложив Шахаеву о результатах разведки, он быстро направился к Сеньке. Решил рассказать ему все, пусть Сенька попросит командира — и будь что будет!..
7
Когда солнце стало опускаться к горизонту, Шахаев объявил о конце привала. Принесенные Акимом сведения говорили о том, что оставаться здесь разведчики больше не могли, — совсем близко располагались немецкие части, по всей вероятности резервные.
В полнеба стояло красное зарево, окрашивая макушки деревьев. Разведчики шли гуськом, осторожно ступая. Впереди — Шахаев. За ним — Пинчук, затем — Уваров, Ванин и замыкающим — Аким. Запрокинув голову, он сказал:
— Зари горит. Дождь будет.
Семен засмеялся:
— Предсказатель новый объявился! Откуда тебе все известно?
— А вот известно. Ведь как-никак учитель. И тебя, Семен, еще кое-чему могу поучить.
— Чему это? — белые брови Сеньки сдвинулись: он был явно озадачен. — Чему же все-таки ты можешь меня поучить, Аким? Уж не за «языками» ли ходить?
— Зачем же за «языками». Этому ремеслу ты кое-как обучен. А вот математике, например, русскому языку, литературе… Мало ли чему?
— Может, кое-что из этих наук я и подзабыл, — чистосердечно признался Семен. — Однако насчет дождя и прочее ты, Аким, подзагнул.
— Поживем — увидим.
Аким уже успел рассказать Сеньке о том, что его тревожило, и теперь на душе у него стало легче. Лицо приняло прежнее добродушное выражение, как всегда немножко рассеянное. Сенька обещал ему уговорить Шахаева на обратном пути отпустить Акима на несколько часов, а может, и на всю ночь, — смотря по обстоятельствам — в родное село к невесте.
Вскоре стало душно. Гонимые южными ветрами, низко поплыли темные тучи. Мокрыми ошмотьями к ногам прилипали прошлогодние дубовые листья. По веткам забарабанил редкий холодный дождь.
Аким ухмылялся.
