забастовку: они требовали, чтобы убийца их товарища был предан суду и отправлен обратно за решетку. Впрочем, Жюльен не преминул бы снова совершить то же самое с кем-нибудь из них. В итоге, запертый в стеклянной клетке, преступник предстал перед судом присяжных. Он был приговорен к максимальному сроку и снова оказался в исправительном учреждении. К счастью, довольно скоро тюремный психиатр, напуганный первыми результатами такого решения, потребовал применить статью 398 Уголовно-процессуального кодекса, которая касается заключенных, находящихся под психиатрическим наблюдением без их согласия. Жюльена поместили в отделение для тяжелых душевнобольных. В силу обстоятельств было признано, что этот человек психически болен, и его место не в тюрьме. Это было сделано не из соображений гуманизма, а потому что без должного надзора он убивал бы снова и снова, самым варварским образом.
Я очень тяжело пережил эту ситуацию: с одной стороны, погиб надзиратель, хотя мы, несомненно, могли избежать этой драмы, с другой, неодобрение коллег, оказавшееся вопиющей ошибкой, причинило мне боль. Суд над опасным больным, помещенным в стеклянную клетку, показался мне по меньшей мере странным.
У меня ни на минуту не возникло мысли покончить с карьерой эксперта. Когда вы переживаете душевную травму, профессиональную или личную, вы или хороните ее глубоко в сердце, и она продолжает вас грызть, или решаетесь вскрыть рану, чтобы предотвратить образование нарыва. Я прекрасно понимал, что у меня нет выбора. Чтобы избежать усиливающейся травмы с когортой негодования, горечи, неудач, непонимания, сожаления и пессимизма, существовал только один выход: прожить собственные переживания[18] и теоретизировать это явление, совершенствуя свой клинический опыт. В этих условиях саморефлексия то еще удовольствие, однако она необходима как форма спасения психической целостности.
Опыт психоаналитика научил меня тому, что саморефлексия всегда менее рискованна, чем отрицание. Чего бы это ни стоило, жажда знания – вещь более продуктивная, чем закапывание проблем. Мысль, пребывающая в движении, удерживает на стороне жизни. Есть ситуации, которые подводят вас к границам человеческих возможностей, именно они побуждают не сдаваться. Почему кто-то убивает, не имея оправдания хотя бы в виде таких мотивов, как ревность или жадность? Здесь кроется некая тайна. Перед лицом этой загадки, которая выходит за рамки разумного, общество склоняется к готовому и, следовательно, упрощенному ответу. Однако речь идет о том, чтобы проникнуть в чертоги зла, – ни больше ни меньше. Размышлять о зле означает продвигаться в познании человека и жизни.
Вытащить ужас на свет, углубиться в тему, вместо того, чтобы поддаться ее опасному очарованию, оказывать сопротивление, а не тонуть в своих страхах. Я уверен, что знание механизмов, используемых серийными убийцами, имеет основополагающее значение, поскольку оно проясняет наше собственное отношение к злу. Не будучи философом, я твердо убежден в том, что такой прорыв в некотором смысле будет для нас более полезным, чем многие великие достижения человеческой мысли.
Эти соображения послужили мне основой для дальнейших исследований и для переосмысления материала. Беседы с друзьями-психоаналитиками чаще всего оставляли после себя лишь грусть и разочарование. Иногда коллеги ссылались на неосознанное стремление к смерти как к некоему deus ex machina[19], тем самым закрывая перспективы для теории прогресса. Временами они утверждали, что психоз подобен короткому замыканию, будто только болезнь может объяснить зло, а бред – стремление к разрушению. При этом мы соглашаемся с общеизвестным: «нужно быть сумасшедшим, чтобы совершать подобные поступки». Да, Жюльен именно таким и был, но не другие, что мы вскоре увидим. В его случае вести речь о садизме было не слишком правильно с учетом того, что ни один психический сценарий не лежит в основе большинства подобных преступных действий: серийные убийцы не появляются на свет с фантазией о том, какое удовольствие они получат от кровопролития. Здесь работает другой механизм, к рассмотрению которого мы еще вернемся.
Мне посчастливилось побеседовать об этом с двумя выдающимися психоаналитиками: сначала с Поль-Клодом Ракамье, а затем с моим другом Клодом Балье. Кроме того, недавно я открыл для себя работы Рене Руссийона, которые помогли мне понять сложную взаимосвязь между зоной травмы и преступными действиями. Многие другие исследователи также сослужили мне хорошую службу. Можно сказать, я самым позорным образом ограбил их. Надеюсь, они не слишком сердятся на меня за это. Лишь благодаря им я не остался в неведении относительно травматического страха.
В случае Жюльена я был озадачен тем, как разделились мнения психиатров. Одни говорили, что он шизофреник, другие называли его извращенным психопатом. Для первых Жюльен действовал в невменяемом состоянии, в приступе бреда; для вторых – полностью отдавал отчет в своих поступках и, следовательно, должен был отбывать наказание в тюрьме. Именно тогда мне пришла в голову мысль о необходимости более сложной теории, чем это манихейское разделение между двумя урезанными донельзя диагнозами. Я приступил к созданию клинической модели – более многоплановой, по сравнению с уже существующими, но при этом приближенной к истине, когда речь идет об изучении индивидуумов, находящихся за пределами общепринятых норм.
Итак, я двинулся дальше! Мне довелось иметь дело сначала со вторым, а затем и с последующими преступниками, и на основе этих случаев я разработал первую клиническую модель. В итоге я могу утверждать следующее: у всех этих субъектов всегда наличествовало нечто вроде «тройника с перемещаемым центром тяжести». То есть обязательно присутствовали психопатия, извращение и психоз. Каждый из этих трех элементов, отличных от остальных, требует тщательного анализа.
Вот так я и стал тем, кого мои дети называют «психиатром ужасов». То, что составляло очень небольшую долю моей работы и научных публикаций, превратилось в специализацию, по крайней мере, в глазах средств массовой информации.
2. Жером, или соблазнительность вампира
Несколько лет спустя после встречи с Жюльеном меня пригласили провести психиатрическую экспертизу Жерома. Насколько Жюльен воплощал в себе не вполне состоявшееся расщепление личности, вылившееся в неспособность остановить поток бреда, настолько «удавшимся» оно было у Жерома. Расщепление обычно приравнивается к раздвоению личности, но чуть позже мы увидим, насколько сложен этот защитный механизм. Этому вопросу я собираюсь посвятить отдельную главу. Здесь же лишь упомянем, что одна часть «Я» учитывает реальность, а другая отрицает ее.
Жером отбывает тюремное заключение за убийство пожилых женщин. Это довольно симпатичный парень с темно-голубыми глазами. При встрече с ним у меня создалось странное чувство, что я его уже где-то видел. Спустя какое-то время моя уверенность в том, что я его знаю, окрепла. А затем, углубившись в детали биографии этого человека, я обнаружил, что он работал в отеле, где я иногда останавливался
