- Куда тебе на мотоцикле? Ты же пьяный.
- Уже нет. Не бойся, доедем. Здесь 7 километров по полю: ни машин, ни людей. Главное – курицу не сбить!
Олег сел на мотоцикл сзади приятеля, но обнимать его плечи не стал. Держался за прямоугольную, толсто обмотанную изолентой, ручку.
Деревушка Ключи, «малая родина» Мишкиного отца, стояла на опушке рощи. За совхозным элеватором уходили к горизонту поля. Отец и баба Зоя были на огороде. Услышав мотоцикл, бабка разогнула спину и поспешила к калитке.
- Мишенька мой! – причитала она. – Приехал!... – потом вгляделась внуку в лицо: - Ай-яй! Что ж ты надрался так вчера, позорник? Ты и в городе так пьешь? – и невесомой старческой рукой отмерила ему подзатыльник. – Не стыдно?
Мишка успел сказать только:
- Здравствуй, ба! – потом потупил взгляд и отвернулся. - …Хватит тебе! Навалилась!
- Айда*, свеклы моченой дам! – старушка горестно качала головой. – А ты, Ирк, не могла парня, што ль, рассолом напоить?
- Поила я, - хмуро огрызнулась ей в лицо невестка. – Разве ж он так быстро оклемается? Ваша кровь, все в деда Ваню: и сынок ваш и внучек….
Мишка, стараясь не смотреть на Олега, пошел за бабкой на кухню. В это светлое ласковое утро весь мир был против него. И была у него еще одна проблема. Такая, какую никому не объяснишь, какую никто не поймет. Он привез из города связку нитяных перчаток, чтобы копать картошку, а утром с похмелья не вспомнил про них. И мучился теперь вопросом: взял их отец с собой или забыл? И эта, казалось бы, пустяковая деталь была для него сейчас важней всего.
Была у него тайна. Ну, не то, чтоб тайна, а так, один небольшой, но сладкий секрет. У него был фетиш: Олеговы руки. Нежные ладони с гладкой, бархатистой кожей - мягкие, желанные - будили в Мишке не такие чувства, какие испытывают обычно люди к чьим-нибудь рукам.
Началось это зимой, на студии, в первые дни их любви. Олег тогда болел, никого к себе не подпускал. И только в редкие минуты первым протягивал Мишке свою руку. Мишка бережно принимал ее в ладони. Держал, едва касаясь, боясь не то, что приласкать, но даже сжать чуть сильнее. Знал: Олег может вдруг вздрогнуть и отшатнуться. И тогда придется долго ждать: не часы, а дни и недели, пока Олег снова решится на такую… близость. На порностудии каждый день перед Мишкой мелькали бесконечной вереницей гениталии, ягодицы, губы, груди - и не возбуждали ничего, кроме желания поскорее сбыть с плеч надоевшую работу. А по ночам Мишке снились ладони Олега: как он держит их в руках, целует, гладит. И член его вставал на эти сны, как не вставал на уложенных на кровати по двое-трое девчонок или закованных в наручники пацанов, замерших в позах, подсказанных фантазией режиссера.
Весной, уже в Новгороде, Олег несколько недель пролежал лицом к стене в своей комнате. Мишка, быстро выбросивший из памяти конвейер соитий, тосковал по Любимому, близкому-недоступному-желанному-запретному. Он брал к себе в постель кружку, из которой пил Олег, прижимался к ней губами, представлял, как ее ручку и бока трогали любимые тонкие пальцы, и «гонял шкурку». Теперь его мечты были смелее. Но сбываться они не спешили.
А в начале лета, когда Олег откинул целибат, когда он пришел к Мишке – пришел весь, сжал его в объятиях, заласкал, затискал, взял его и сам ему отдался, Мишка совсем сошел с ума по рукам своего Лёльки! Любовником Олег был роскошным: заботливым, нежным, неутомимым. А вот «любовницей» - …сложной. Отдавался нечасто. И с минетом не спешил.
- Я полтора года подстилкой и соской работал. Я хочу про всё это забыть. Помоги мне: подожди немного, а? – просил он чуть застенчиво.
Мишка кивал, соглашался. И самое сладкое, что получал он в постели, дарили ему Олеговы руки. Мишка отдавался им, замирал от их чутких касаний, изнемогал от неспешного проникновения, задыхался, когда ласки становились настойчивей, и извергался оргазмом раньше Олега. После страсти он подносил вожделенную ладонь к губам, терся носом о ее середину, зацеловывал пальцы, покусывая косточки суставов, щекотал языком нежные подушечки, обводил пальцем правильной формы ногти. Олег смущался:
- Хватит, заяц! Ты чего?
- Я обожаю тебя, Лёль! – отвечал Мишка, пряча улыбку в любимых ладонях.
Когда собрались копать картошку, у Мишки в груди защемило от мысли, что на нежных руках Олега от непривычной тяжелой работы появятся мозоли. Мишка купил упаковку рабочих перчаток на строительном рынке. Вчера, сразу, как приехали, выложил их на трюмо. А сегодня - забыл!
Жадно выцедив литр свекольного рассола, он перевел дух и, наконец, решился спросить:
- Баб, отец перчатки-то привез? Чтобы копать?
- Перчатки придумали! – насмешливо фыркнула баба Зоя. – Городски-и-ие! Да привез, привез. Там, на меже они лежат.
Мишка облегченно выдохнул: хоть что-то сложилось нормально!
Картофельное поле Самсоновых - восемь соток - начиналось от крыльца. Мишка с Олегом шли по соседним рядкам. Мишке привычная с детства работа давалась легко. Он копал бойчее, обгонял Олега. Потом по его рядку возвращался навстречу приятелю.
- Не надо! Зачем ты? Я сам! – хмурился Олег.
- Им так выбирать удобнее, сразу две гряды, - Мишка кивал на мать и бабу Зою, кидавших клубни в большую корзину.
Мать и бабка пытали гостя дотошными вопросами. Олег спокойно отвечал, что его мама работает учительницей музыки в школе, что отец давно с ними не живет, что у него есть старшая сестра и два племянника, а вот про Алину он говорить не станет: «спросите у Миши, а то я что-то лишнее скажу, мне потом Алинка разборки устроит». Мишка слушал, ухмылялся про себя: «конспиратор!» Косился на отца: видно было, что тому работа дается с трудом. Олег это тоже заметил:
- Отец твой устал. Иди, скажи ему, что – хватит.
Солнце поднялось выше. Квашеная свекла сработала «выпрямителем»: водочный дурман Мишку отпустил. Но на его место сразу навалилась тяжким грузом правда о вчерашнем предательстве. К часу дня они прошли четверть поля. Бабка ушла доить коз. Отец бросил лопату и выбирал клубни следом за Олегом. Все утомились, и разговоры затихли сами собой. Мишка на автомате налегал ногой на лопату, выворачивал куст за кустом, сгребал картофелины в кучку, а сам всё пытался уложить у себя в голове: что получается, они с Олегом больше не вместе?!? Всё, что еще вчера было его жизнью, рассыпалось в труху? От этих мыслей мерзко тянуло под ложечкой, словно он стоит на крошечном пятачке надежной опоры над пропастью. И любое, даже еле заметное, движение заставит его рухнуть вниз. Как его угораздило? Господи, зачем?!!? По-глупому, без души, ненужно… при Олеге!? Было страшно подумать, что он убил их любовь.
Бабка позвала обедать. Помогая Олегу пересыпать последнюю корзину в мешок, Мишка спросил:
- Как руки? Мозоли набил?
Но друг сделал вид, что не расслышал вопроса.
Стол накрыли на террасе. Баба Зоя налила парного козьего молока:
- На, Минечка, как ты любишь!
И Мишке дико захотелось стать маленьким мальчишкой и прижаться к ее переднику, как в давнем-давнем детстве, когда его заклевали соседские гуси. Еда была деревенская, добротная: борщ на свиной тушенке, картошка с жареной рыбой, молоко, домашний творог. Олег ел и хвалил.
- Вкусно? – улыбнулась баба Зоя.
Гость открыто посмотрел ей в глаза:
- Очень!
- А ты у нас в Сатарках невесту найди! Она тебе такие обеды будет готовить!... – подмигнула старушка. – У нас, знаешь, какие девки годные!? По молодости, гля, - шалавы подзаборные. А как жизнь уму-разуму поучит, такие жены верные из них выходят! Будет дома сидеть, детей рожать, рубахи мужу гладить!...
Отец перебил ее:
- Ма, ты не лезь. Зачем ему наши шалавы!? Он себе в городе культурную найдет.
На этих словах Олег бросил на Мишку быстрый ехидный взгляд, от которого у Мишки защекотало где-то в животе.
После обеда вернулись на поле. Работы было много. Работали молча. Часам к шести спины не разгибались уже ни у кого. Наконец, родители ушли готовить место в погребе, бабка - собирать гостинцы. Внуку сказала тоном, не терпящим возражений:
