Упоминание «отцовского завещания», то есть «ряда Ярослава», указывает на то, что статья подверглась позднейшему редактированию, чтобы установить логическую связь с летописной статьей 1054 г., появление основного текста которой, вслед за Л.В. Черепниным, мы склонны связывать с «Начальным сводом». В статье 1073 г. говорится, что столкновение между Ярославичами было вызвано переговорами Изяслава со своим недавним противником Всеславом, в рамках которых якобы планировалось заключение династического брака между княжескими линиями Киева и Полоцка. Некоторые исследователи были склонны скептически относиться к этой информации{61}, однако в Ипатьевской летописи под 6666 (1157/58) г. сохранилось свидетельство о том, что брак между Ефросиньей, дочерью Ярополка Изяславича (умершей 3 января 1158 г. в возрасте 84 лет), и сыном Всеслава Глебом (княжившим в Минске с 1101 по 1118 г.) все же состоялся{62}, но, судя по возрасту Ефросиньи, он мог быть заключен не ранее 1090-х гг., что также приводит нас ко времени составления «Начального свода», в котором информация о переговорах между киевским и полоцким князьями могла быть ретроспективно зафиксирована под 1073 г.
Факт подобных переговоров, под каким бы предлогом они ни велись, мог представлять угрозу как раз для черниговского князя. Дело в том, что в октябре 1069 г. новгородский князь Глеб Святославич нанес под Вожином поражение войскам Всеслава, для которого одной из сфер экспансии являлись территории, подчинявшиеся Новгороду. В то время присутствие Глеба в Новгороде отвечало интересам Изяслава Ярославича, находившегося в состоянии войны с Всеславом, но предотвратить возвращение Всеслава в Полоцк не удалось, а усиление позиций Святослава могло заставить его налаживать контакт с недавним противником, тем более что прежнее «яблоко раздора», новгородские земли, находилось теперь под контролем черниговского князя. Реконструкция подобного рода позволяет объяснить, почему в летописной репрезентации событий 1073 г. ключевая роль отводится именно Святославу Ярославичу, в то время как Всеволод Ярославич представлен пассивным участником событий.
Вряд ли это можно объяснить только политической тенденциозностью летописцев, стремившихся «задним числом» обелить перед лицом потомства отца Владимира Мономаха{63}. Если учесть, что существующая репрезентация событий 1073 г. могла появиться в «Начальном своде», то предположение о целенаправленном искажении роли Всеволода мало правдоподобно, учитывая то, что «Начальный свод» составлялся в княжение Святополка Изяславича. Зато все становится на свои места, если принять во внимание, что сближение Изяслава и Всеслава прежде всего угрожало интересам Святослава Ярославича в Новгороде и могло подтолкнуть его к активным действиям, которые летописец, с целью осуждения, квалифицировал как стремление к «большей власти».
Выступление Святослава и Всеволода, по всей видимости, не являлось неожиданностью для Изяслава, который сумел собрать свое имущество и беспрепятственно покинул город, не скрывая своего намерения обратиться за помощью к полякам. 22 марта 1073 г, Святослав и Всеволод заняли Киев. Исследователи не раз обращали внимание на то, что летопись упоминает об их совместном вокняжении «на столе в Берестове» (при том, что княжеский стол в то время считался неделимым). Д.М. Котышев полагает, что речь идет о совместной интронизации Святослава и Всеволода и распределении между ними прерогатив киевского князя. По мнению М.Б. Свердлова, во время переговоров в Берестове братья решили, что в Киеве будет править Святослав, поскольку традиции соправительства еще не сложилось{64}, но в летописи никакого упоминания о переговорах между князьями нет.
Здесь следует обратить внимание на то, что в статье 1073 г. говорится сначала о вокняжении двух братьев в Берестове, а затем — о вокняжении в Киеве одного Святослава. Из этого можно сделать вывод, что, вокняжившись в Берестове, Святослав и Всеволод образовали нечто вроде «временного правительства», принявшего на себя управление городом, которое еще в конце XIX в. в работах М.С. Грушевского и В.Г. Ляскоронского получило название «дуумвират»{65}. Видимо, в этот период власть могла находиться в руках двух князей одновременно, поскольку между уходом Изяслава из Киева и его окончательным изгнанием с территории Руси прошло некоторое время. Не исключено, что изначально Святослав и Всеволод добивались не изгнания Изяслава, а лишь разрыва его отношений с Всеславом Полоцким как гарантии сохранения политической стабильности.
Из «Жития» Феодосия Печерского, составленного Нестором после «Чтения о житии и погублении Бориса и Глеба», известно, что сначала братья изгнали Изяслава из стольного города, а затем и «из той области»{66}, после чего, вероятно, и состоялось единоличное вокняжение Святослава в Киеве. Трудно сказать, существовали ли между младшими Ярославичами какие-нибудь договоренности, но, скорее всего, Святослав занял место Изяслава по праву сильнейшего, а Всеволод за свое участие в перевороте 1073 г., как полагают исследователи, получил от Святослава определенную территориальную компенсацию.
Вопрос о сущности этой компенсации является предметом споров. В.Н. Татищев во второй редакции «Истории Российской» утверждал, что Святослав уступил Всеволоду черниговскую волость, а место Всеволода в Переяславле занял переведенный из Новгорода Глеб, которого сменил на новгородском столе брат Давыд{67}. В различных модификациях эта гипотеза получила развитие у целого ряда его последователей, начиная с С.М. Соловьёва{68}, так как могла служить прекрасной иллюстрацией к положению о «лествичном восхождении» князей по иерархии стольных городов, которое являлось краеугольным камнем родовой теории.
Сторонники альтернативной гипотезы, восходящей к Н.М. Карамзину, напротив, предполагали, что черниговский стол остался за Святославом{69}. С источниковедческой точки зрения ситуация такова: «Повесть временных лет», сообщая в конце статьи 1073 г. о том, что Святослав вокняжился в Киеве, ничего не говорит о судьбе черниговского стола; «Житие» Феодосия свидетельствует, что после мартовских событий 1073 г. Всеволод вернулся в «область свою» — то есть в Переяславль. Более того, в «Кйево-Печерском патерике» сообщается, что вскоре после вокняжения Святослава в Киеве Всеволод посетил Печерский монастырь, приехав вместе с Владимиром Мономахом из Переяславля{70}. В пользу того, что Всеволод Ярославич остался на княжении в том городе, который был получен им от отца, говорит и летописная статья 1093 г., где в некрологе почившему князю говорится, что он княжил в Чернигове «лето» (имеется в виду 1077/78 г.){71}. Нет никаких данных для того, чтобы предполагать замену в Новгороде Глеба Святославича, якобы перешедшего в Переяславль, Давыдом Святославичем, который, согласно летописному списку «А се князи Великого Новагорода» в Новгородской I летописи младшего извода, занял новгородский стол лишь в середине 1090-х гг.{72}
Таким образом, ни один из элементов гипотезы, предложенной В.Н. Татищевым, не только не подкреплен какими-либо документальными фактами, но и противоречит свидетельствам остальных источников. Все это свидетельствует в пользу того, что в 1073–1076 гг. существовала «уния» киевского и черниговского столов, воплотившаяся в лице Святослава, который, по всей видимости, продолжал управлять старой столицей через посадника. Но в таком случае с еще большей остротой возникает вопрос о том, какую выгоду от своего участия в перевороте 1073 г. мог получить Всеволод Ярославич?
Например, А.В. Назаренко, пытаясь решить эту задачу, предложил оригинальную гипотезу, предполагающую, что Всеволод мог получить от Святослава часть Черниговской земли без Чернигова, однако с источниковедческой точки зрения более аргументированным представляется другое предположение исследователя, допускающее, что Святослав мог передать под контроль Всеволода Туров{73}, где в 1076 г. мы встречаем Владимира Мономаха. В автобиографической части «Поучения» Мономах рассказывает следующее: «…Послал меня Святослав в Польшу, ходил я за Глогов, до Чешского леса, ходил в земле их 4 месяца. И в тот же год родился мой старший сын, новгородский. Оттуда пошел я к Турову, а на весну — к Переяславлю, а потом к Турову»{74}.
Трудно не согласиться с О.М. Раповым, что, «когда в “Поучении” Владимир Мономах говорит о походах на Волынь и в Туровскую землю, из текста невозможно понять, в каком качестве он там выступал: как временный владетель указанных областей или просто как участник (а возможно, и руководитель) военных предприятий»{75}, но вряд ли на протяжении одной и той же весны Мономах стал бы совершать два похода к одному и тому же городу, если бы не имел в нем постоянного местопребывания: в 1069 г. такой резиденцией для него оказался Владимир-Волынский, а в 1076-м — Туров.
