— Идём чуть левее, — подаёт голос Павел, — вижу просветы в траве.
Мы поворачиваем и сразу вываливаемся на тропу. Это так неожиданно, что мигом отпрянули.
— Звериная? — присаживается на корточки Семён.
Опускаюсь рядом, чутьё подсказывает, догадка компаньона неверная. Втягиваю воздух в легкие, не ощущаю даже присутствия запаха зверья. Но запах есть, тлетворный, мёртвый. Мне становится неприятно, на душе неуютно.
— Здесь звери не ходили.
— Здорово, значит люди? — восклицает Анатолий.
— Не знаю, — холодный пот выступает на лице, предчувствие надвигающейся беды захлёстывает целиком моё существо.
— Неважно выглядишь, — косится Семён.
— Мне тревожно.
— В любом случае следует идти по тропе, она ведёт к лесу, — Семён внимательно оглядывается вокруг себя.
— Попробуем, — нехотя соглашаюсь я.
— Вперёд, значит вперёд, — Павел бесстрашно двигается по тропе. Мы, как бараны, повинуясь стадному чувству, плетёмся следом.
Тропа ведёт между густо обросших холмов, по мере движения они, то надвигаются почти вплотную, и становилось темно от нависших стеблей, то раздвигаются в разные стороны. Кое-где зелёная стена прорвана с боков местным зверьём, стебли лежат потоптанные, пожеванные, но к удивлению, животные не пересекали дорогу, а возвращаются обратно. Не хотят её переходить, и это меня ещё больше тревожит, но мы идём, и пока ничего необычного не происходит.
Вскоре чувствуется приближение леса. Пахнуло сыростью, грибами, свиристят птицы, шумит ветер в ветвях, трава поредела, и мы незаметно оказываемся в лесу.
— Стойте! — я нечто вижу впереди, но пока не могу понять, что это. Тёмный силуэт виднеется между толстыми стволами сосен. Анатолий игнорирует мой возглас, наоборот ускоряет шаг, затем бежит.
— Мужики, каменный идол и пещера! — громко кричит он. — Я спускаюсь!
— Ну, куда же он, — в сердцах сплёвываю на землю.
— Никита Васильевич, надо идти, — трогает за плечо Семён.
— Пошли, уж, — соглашаюсь, но предчувствие опасности усиливается.
— Значит точно, здесь есть люди, — у Павла горят глаза от возбуждения.
Действительно, это древний идол. Грубо, вытесанный отдалённо напоминающий человеческое лицо, он излучает такую злобу, и я невольно пячусь. На меня он производит сильнейшее впечатление, на Семёна, вроде тоже. А вот Павел подходит вплотную, улыбался: — На дачу такого бы, обалдеть. Толик, завозился в пещере. Может, нашёл чего, пойду, погляжу.
Не успеваю и слова сказать, как он быстро юркает в чёрный лаз, а я почтительно подхожу к чужому богу и читаю про себя молитву, слова сами собой возникли в моей голове:- Извини за вторжение, мы чужие в этом мире, но он теперь наш дом. Мы не знаем законов вашей страны и если, что-то нарушим, то это не от неучтивости, от незнания. Прошу понять и простить. Мы будем учиться и постигнем мудрость вашего мира. Прими нас такими, какие есть, пусть мы приёмные, но все, же твои дети. Помоги нам и если для этого нужно чем-то пожертвовать, скажи. Мы готовы.
Мне кажется, в глазах идола полыхнуло пламя. Внезапно на голову наваливается тяжесть, ужас захлёстывает меня, ноги наливаются свинцом, и повеяло холодом, будто сошла снежная лавина. Возникает уверенность, он жертву принял и не так как хотел я, а как хотел он. Он принял страшную жертву, людей.
— Бегом в пещеру! — холодея от безысходности и страха, — выкрикиваю я.
Семён, ошарашенный, в великом удивлении смотрит на меня, но без лишних слов спешит вслед.
Из пещеры несёт гнилью и падалью, влажно и скользко. Нити грязной паутины, вперемешку с серым мхом, в изобилии скопились на стенах. Мелкие твари, похожие и на пауков и на мокриц одновременно, поспешно разбегаются в разные стороны. Мы наступаем на них, они противно хрустят и лопаются.
Тусклый свет с трудом пробивался сквозь щели вверху, и смутно различается пространство вокруг, а оно мерзко. Шерсть, кости мёртвых животных, устилают всё пространство. Запах невыносимый и почти материальный страх наполняет пещеру.
Я останавливаюсь, на меня налетает бледный, вспотевший Семён:- Зачем они сюда пошли? — шепотом произносит он.
— Их позвали, — уверенно говорю я. Нехорошее предчувствие опустошает душу, оставляя лишь леденящий холод.
— Кто?
— Не знаю, но кажется, нам необходимо уходить и очень быстро, чувствую, нас едва терпят.
— А как же ребята?
— Вон они, — с содроганием указываю на дальний угол пещеры. Я только сейчас их увидел. И ещё, нечто бесформенное склоняется над безжизненными телами и пожирает их плоть.
— Боже, — отшатнулся Семён, но утыкается в липкую паутину, едва не вскрикивает. Вовремя прикрываю ему рот ладонью.
— Тихо, уходим, — шепчу я, — им ничем не помочь.
Не сводя глаз от вселяющего слепой ужас существа, медленно пятимся.
Тварь копошится над мёртвыми телами. Она, то прижимается к ним вплотную, то вздыбливается. В тишине слышится противное потрескивание челюстей и скрип членистых лап, когда тварь упирается об выступы камней, дабы вырвать очередную часть человеческой плоти.
В великом страхе и скорби, покидаем пещеру и мчимся прочь от кошмарного места. Благоразумно сворачиваем с тропы и углубляемся в лес. Переходим на шаг. Бредём как зомби, не менее часа, затем спохватываемся и останавливаемся, растерянно смотрим друг на друга. Мы оказались в непролазной чаще, вокруг возвышаются древесные гиганты, стволы каждого не мене десяти
метров в обхвате. Тихо в лесу, сумрачно, куда не посмотришь: сплошь тёмные колонны из исполинских деревьев, мощные папоротники, гибкие лохматые лианы, шапки мха на тёмных валунах и ни одного лучика света, готового разрядить суровую картину.
— Похоже, заблудились, — констатирую я, сей факт.
— Из огня да в полымя, — бурчит Семён. Его взгляд растерян, жирок на боках колышется от бурного дыхания.
— Подожди, — во мне вспыхивает надежда, присаживаюсь на корточки. На мху, чётко виднеются наши отпечатки ног, — дорогу назад найдём.
— Если нас кто раньше не оприходует, — с пессимизмом замечает Семён, указывает на виднеющиеся чуть в отдалении следы зверя с ярко выраженными отпечатками когтей.
— Значит, надо сделать то, ради чего мы здесь, оружие. Думаю, нам жизненно необходимы тяжёлые копья и хорошие дубинки. Луки сделаем позже.
С энтузиазмом, близким к лихорадочности, прочёсываем ближайшие кусты и поросль молодых деревьев. Изнурительный труд вознаграждает нас. Менее, чем через час набирается достаточно заготовок для крепких копий и хороших дубин. Обсидиановыми лезвиями вырубаем прочные и гибкие ветви из тиса. Будет из чего делать луки. Теперь мы были более-менее вооружены. Единственно смущает факт, за свою жизнь, самым крупным животным, с которым я смог справиться, был наш кот, который выпрыгнул в окно, с целью обрести своё дикое, природное начало. Я поймал его в соседнем дворе. Несмотря на то, что он изодрал и искусал руки, не отпустил жирную тварь. В результате этой битвы я даже угодил в больницу. У меня до сих пор сохранились шрамы от кошачьей любви к свободной жизни. Затем котика кастрировали и он, судя по всему, остался этим, доволен, по крайней мере, уже не убегал и мурлыкал, когда брал его на руки. Но, держа в руке тяжёлое копьё, я ощущаю такую уверенность, даже дрожь появляется в руках от возбуждения. Сила приходит ко мне, я чувствую это. Наверное, возникает то нереализованное при безмятежной цивилизованной жизни. Я ощущаю запахи, много запахов, обостряется слух, да и мощь в мышцах чувствую непривычную, упругую и приятную. Может это выброс тестостерона? Я различаю запах, исходящий от наших следов, терпкий аромат от следов зверя. Знаю, тот прошёл несколько часов назад. И, самое главное, понял, я хищник, по крайней мере, исходя из того, что на этот момент имею копьё и… хочу есть. Ветер доносит запах травоядного, я поворачиваюсь в ту сторону, мышцы напружинились, но отдёргиваю себя. Я, цивилизованный человек, нельзя идти у природы на поводу. Хотя, почему нельзя? Резонно задаю себе философский вопрос. Есть ведь хочется.
— Нам туда, — указываю направление, противоположное тому, откуда ведут наши следы.
— Никита Васильевич, вы ошибаетесь, нам туда, — Семён смотрит на меня честным свинцовым взглядом.
— Вот, что, мой молодой друг. Бери копьё крепче в руки. Попробуем их в деле. Чувствуешь запах? Похоже олень. Ветер от него, попробуем реализовать этот шанс. Мы завалим его.
— Я кроме запаха мха и дождевых червей ничего не слышу, — пискнул увалень.
— Это не главное, важно желание.
— Может в другой раз? — осторожно изрекает Семён. С сожалением смотрю на него. Как бы ни обделался со страху, видя, как трясутся небритые щёки у большого, как медведь, парня, тревожусь я.
— Нет, — я безжалостен, — впрочем, — неожиданно уступаю ему, — можешь подождать меня здесь, справлюсь сам, — мне кажется, я его пристыдил. Вот сейчас он гордо выдвинет челюсть, сверкнёт очами и с бесстрашием двинется со мной.
