что пресные ватрушки завернуты в воззвание. Разгладил его на столе. Так и есть, это. — Напечатали, значит?
— А как же. Тебе бы надо не к метранпажу, а к наборщикам. А то он развел канитель. Он у нас политик. На всех собраниях говорит.
Филипп помрачнел. Она вот знает, как надо. Ишь какая.
— Ну ладно, я уж пойду, — пятясь, сказала она. — Ты постряпушки-то ешь. А меня-то знаешь, как зовут? Нет? Тоня, Антонида, значит.
Она выскочила за дверь, и не успел Филипп опомниться, как, закрыв свет, постучала в окошко. Он видел только ее белые веселые зубы.
— Выздоравливай смотри!
«Ишь перепелка, — подумал он. — Наверное, всего лет семнадцать». Самому Филиппу зимой стукнуло двадцать. Но это был уже вполне серьезный возраст. После прихода Антониды ему как-то приятнее стало лежать. Было о чем подумать. Сначала ему показалось, что девчонка чудаковатая, потом решил, что она просто веселая. С ней он под конец не чувствовал никакой робости. Постряпушки принесла. Это уж от себя. И это наполнило его гордостью. Как настоящему больному гостинец принесла.
Филиппа все время мучило, что делается теперь в городе, поди, идет вовсю буча. Контриков полно. Мать рассказывала: бродят по улицам великие князья и господа из царской свиты. Чего их распустили?
А как-то вечером задребезжали в рамах стекла. Филипп понял: ударили пушки. Лихорадочно натянув на ногу разрезанный отопок, покрываясь испариной от боли, выскочил на улицу. Скорей к Капустину, а то… На пороге нос к носу столкнулся с Антоном Гырдымовым.
— Неужли мятеж?
Гырдымов осалил его по спине.
— Эх, ты… Это ведь в честь годовщины Февральской революции салют Курилов устраивает. А ты…
— А я думал — контра, — спускаясь обратно в подвал, сказал Филипп.
— Многие думали. А это нарочно устраивается. Чтоб буржуи страх имели. Козу, говорят, убило. Слыхал, теперь не совнарком у нас, а губисполком. В Москве, говорят, все хохотали: ну и мудрецы у вас в Вятке, под стать центральной власти название выбрали. Одна путаница от этого.
Гырдымов был весь как на винтах. Подвижен, решителен. Поверх шинели новая портупея. Комиссар пуще Василия Утробина. Он и шинель снимать не стал: пусть Филипп полюбуется. Знатная портупея, на зависть многим, была у Антона. Даже кармашек для свистка на ней имелся.
— Ну как, был этот контрик?
— Какой контрик?
— Да из-за которого ты в ногу стрельнул. Я следом за тобой туда. Всех собрал. И потребовал, что этот контра извинился. Иначе, говорю, в Крестовую церковь.
Филиппу неловко было объяснять, что приходила девчонка с постряпушками, Тоня-Антонида. Как скажешь, может, по своей охоте она прибежала.
— Был, — сказал он. — Такой зараза.
— А с этакими рассусоливать не надо. Под арест — и баста, Ему еще повезло. Это Капустин сказал, что арестовывать не надо, а я хотел.
— Ты вот умеешь приступью все делать, — похвалил его Филипп.
— Да, я ведь такой. Не боюсь я. И до революции не больно боялся. На Карпатах, там, где меня кирасир мазнул, остановились в поместье. Наутро всех выстраивают: у помещицы фарфоровая чашечка пропала, поручик приказал солдат обыскать: «Так неудобно, ах, ах…» А я говорю ему: у мужика корову забирают — денег не дают, а тут какая-то чашка-кружка пропала — все вверх дном. Поручик на меня, да перед боем дело было, обошлось. А солдаты про это не забыли, в полковой комитет меня двинули. Так что со смелостью нигде не пропадешь.
Вот грамотешки бы мне побольше, Филипп. Я бы, может, и Капустина обогнал. У него ведь твердости той нет. Больно он склонность к уговору имеет. А надо тверже. Уговоры вести некогда. Потому — революция. Ты твердости учись. Ходу всяким-разным давать никак нельзя.
Да, Филиппу этой твердости не хватало. «Вон не прижал того контру и пострадал. Извиняться не пришел тот по приказу Гырдымова, а я смолчал, еще вроде под защиту взял».
Принес Гырдымов цельное кольцо кровяной колбасы.
— Поправляйся давай.
От кого от кого, а от Антона Филипп этакого не ожидал.
— Сам-то голодный, поди?
— Ну-ну, что я…
Потом выхватил Антон из офицерской сумки две книжки, грохнул о стол.
— Смотри, чего!
— Чего?
— Специально выпросил книженции. Я считаю так: играть так играть на большую масть, не на туза, так на короля, а для этого политику знать надобно. Вот, — пролистнул страницы, — это для марксистов-большевиков библия — «Капитал» называется, Карла Маркса. А это тоже забористая штука — «Коллекция господина Флауэра», способие для поднятия в себе магнетической силы. Посмотришь буржую в переносицу, и он сразу все скажет, потому что вся, какая тайность есть у него на уме, станет известна тебе.
Филиппа вдруг охватила тревога. Он поймал Антона за рукав. А как же он? Без книжек в подвале сидит и ничего не знает.
— Послушай, дай мне одну-то книжку почитать. Я ведь сиднем сижу, — взмолился он. — В мозгах у меня, может, посильнее твоего вывих.
Гырдымов долго не соглашался, потом дал «Коллекцию господина Флауэра».
— Завтра заберу.
Филипп после ухода Гырдымова сразу же сел за книгу. На всех страницах какой-то хлюст с закрученными усиками смотрел в переносицу красавице. От его глаз к ее лбу были проведены прерывистые линейки: видимо, так его воля проникала к ней в мозг. Хлюст был похож на приказчика из обувного магазина. Такой же напомаженный. Приказчик умел смотреть пронзительно в глаза дамам. Дамы похихикивали, когда он примерял им туфельки. А он хвастался, что знает секрет. Очень сильный секрет. И хоть сходство это не нравилось Филиппу, он за день одолел три сеанса магнетизма, потому что вот-вот Антон должен был явиться за книгой.
Чтобы приобрести твердость взгляда, надо было смотреть не мигая в переносицу и мысленно произносить свою волю. Если научился магнетизму, приказ будет исполнен.
Поблизости никого не было, и Филипп смотрел на икону, в постное лицо Николая-угодника, упрямо настаивая:
— Встань и принеси стакан воды. — Он знал, что надо сначала давать простые задачи. — Встань и подай тростку! Встань! Встань… — шептал он.
Из-за заборки заинтересованно выглянула мать.
— Ты что это, Филиппушко, али молишься?
— Тьфу, ты всегда все испортишь, — взъелся Филипп и засунул книгу под подушку.
«И правда, как молитва получается, — подумал он. — Надо на живых испробовать».
Но Гырдымов в полночь зашел и взял книгу. Видно, не терпелось прочесть самому.
ГЛАВА 3
Утро начиналось с ресторана «Эрмитаж». Филипп садился за мраморный столик, под пальму, и ждал.
Тропические ветви порыжели, как мочало, и были до того пыльные, что при взгляде на них хотелось чихнуть. Из земли росли окурки.
За столиками вовсю стучала липовыми ложками
