— Почему ты так беспокоишься о душе язычника? — спрашивал Дион.
Игнатий возмущенно кричал в ответ:
— А разве не пришел бы ты сам во гнев, видя брата своего на коленях перед идолом?
— Да какой же я брат тебе?
— Ты единственный язычник, оставшийся в фиасе!
* * *
Задолго до рассвета у ворот, обращенных к реке, стали собираться люди, с головы до ног закутанные в темные плащи. Сонные стражи сперва не обращали на них внимания, но потом, когда перед воротами образовалась молчаливая толпа, — забеспокоились. Начальник стражи схватился было за сигнальный рог, чтобы поднять тревогу, но от толпы отделился высокий мужчина и направился к нему. Под плащом угадывалась хорошо развитая фигура воина. Подойдя вплотную к начальнику стражи, незнакомец произнес слова пароля и откинул с головы край плаща. Вглядевшись ему в лицо, начальник стражи тихо ахнул и приказал немедленно открыть ворота. Толпа двинулась из города к реке, потом повернула вдоль берега и скрылась во тьме. Стражники еще долго всматривались в ночь, пытаясь разглядеть что-нибудь.
Перед самым рассветом, когда в реке еще тускло отражались звезды, а в прибрежном кустарнике не шевелилась ни одна пичуга, странная процессия остановилась.
С тихим шелестом падают на траву плащи. Все собравшиеся оказываются теперь в белых одеждах. И только один, высокий, тот, кто назвал стражникам пароль, остается в плаще, черным пятном выделяясь на белом фоне толпы. Вперед выходит щуплый старик с огромной бородой и нечесаной гривой волос, спускающихся на плечи. В руках он держит большой деревянный крест. Следом за ним двое в белом выводят под руки высокого мужчину. Гнусавым голосом старик бормочет молитву с просьбой отпустить все грехи вступающему в святую общину и пожелавшему смыть с себя в «водах Иордана» все нечистое.
В глубоком молчании двое в белых одеждах раздевают обращаемого в новую веру. Свежий ветерок заставляет его зябко поеживаться. Белогривый старик тихо шепчет молитвы, осеняет крестом реку и обнаженного человека, дает ему последние наставления.
Тот медленно погружается в реку, кажущуюся черной в предрассветной мгле. На удивление, вода оказывается теплой. Ласково обнимая тело, она приносит успокоение, в душе просыпается радость. Хочется ударить руками по воде, чтобы далеко разлетелись шаловливые брызги. Но ритуальный обряд строг, и человек, во второй раз рождающийся для новой жизни, молитвой смиряет свой порыв, затем с головой окунается в воду и идет к берегу.
Белогривый мажет обращенному лоб елеем, его облачают в белые одежды, на голову возлагают венок из терновых листьев. Ставшую теперь ненужной прежнюю одежду неофита поджигают. Смрадный дымок стелется над кустарником, сползает к воде. Старик сам вытирает куском белого полотна ноги новообращенного брата, надевает ему на палец перстень, на ноги — белые туфли, подносит кратер с медом и молоком. Выпив, крещеный делает шаг вперед, как бы вступая в изобилующую молоком и медом землю, о которой повествует Ветхий завет. Все поднимают плащи и закутываются в них. Только новообращенный оставляет голову открытой.
Над дальним курганом начинает рдеть маленькое облачко. Одна за другой на небе и в реке гаснут звезды. Где-то в камышах курлыкнул журавль, и его жалобный вскрик тоскливо и одиноко разносится над сонной рекой…
С пением псалмов процессия движется обратно в город. Удивленные стражники на крепостной стене во все глаза глядят на высокого мужчину с обнаженной головой. Они узнают в нем Диона, сына Деметрия, стратега и эллинарха Танаиса.
* * *
Теперь у фиасотов вновь были единая вера и единый бог. Каменную плиту с изображением бога-всадника Танаиса и посвятительной надписью сняли с алтаря, бросили в угол, и она стала служить столиком во время агап — скромных вечерних трапез братской любви. В подземном святилище эллинарха стояло теперь каменное распятие.
Но с приобщением к единой вере дух единства в фиас не вернулся. Богатые фиасоты и часть рабов, поддавшись проповедям Игнатия о непротивлении злу, настроились примиренчески по отношению к боспорскому царю. Для них всякая власть была от бога, и восстание потеряло смысл. Негласным вождем этой партии стал диадох Агесилай, некогда верный друг и единомышленник Диона. Он держал в своих руках промысел и обработку танаисского осетра, который поставлялся к столу боспорского царя и вывозился в города южного берега Понта. Доходы от этого он имел немалые и вовсе не собирался их терять. Агесилай не прочь был бы избавиться от посредничества пантикапейских перекупщиков рыбы, чтобы еще более усилился поток статеров в его карман. Но отделить Танаис от царства?! Это же война! Выиграешь ли еще от нее что-нибудь, а потерять можно все. И диадоху, которого сперва увлекла идея Диона о самостоятельности Танаиса, теперь при одном упоминании о ней начинали мерещиться отряды царских лучников, подступающие к стенам Танаиса, пожары, зловещий свист каменных ядер, выбрасываемых баллистами. Проповеди Игнатия нашли в душе диадоха благодатную почву, и Агесилай исподволь стал сколачивать группу противников решительных действий.
Примиренцам противостояла немногочисленная группа по-прежнему воинственно настроенной молодежи во главе с Дионом и его сыном Аполлонием. Молодых фиасотов из незнатных родов решительно поддерживали рабы, недавно расставшиеся с волей: в борьбе с боспорским царем им виделся залог освобождения.
С принятием христианства сомнения не оставили Диона. Упрямый бес сопротивления яростно нашептывал ему, что не так уж все истинно в новом учении, раз в нем находят удовлетворение люди разных характеров: робкие и трусы довольствуются словами о блаженстве миротворцев; люди решительные радуются мечу, который принес в этот мир Христос. Единого пути к достижению царства божьего не было.
Обуреваемый сомнениями, Дион шел к святому старцу Игнатию, жившему теперь обособленно в доме эллинарха, превратив крохотную комнатку размером с конуру в келью отшельника. Проводя жизнь в постах и молитвах, он не вмешивался теперь в дела Дионовых соратников.
— Святой отец, — обращался Дион к старцу, — многое смущает мою душу. Помоги разрешить мои сомнения.
Выслушав исповедь, Игнатий просил бога отпустить грехи рабу божьему Диону. Слово «раб», сказанное в сочетании с его именем, коробило гордую душу эллинарха, но он усилием воли смирял себя.
— Мир приблизился к своему краю, — говорил между тем святой старец, — и хотя никто не знает точно дня второго пришествия Спасителя, приближение его может узреть мудрый. Познавшим Бога не следует бояться конца. Вы не во тьме, чтобы день застал вас, как воров, ибо все вы сыны света. Не спите, как прочие, бодрствуйте, трезвитесь, преклоняйте колена перед Иисусом. Спящие спят ночью, упивающиеся упиваются ночью же.
Сердце Диона в такие минуты становилось полем брани, и душа его дрожала, как сутужная нить для тетивы.
— Но как же тогда быть со словами Спасителя, сказавшего: «Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч»?
— Не надо понимать Писание буквально. Иисус принес на землю меч святой веры, которым он заставит всех бесов и демонов склониться пред Отцом своим — Всевышним.
Еще более растревоженный и неудовлетворенный уходил Дион от Игнатия.
А раскол в фиасе углублялся. Противники стали посещать святилище раздельно. Примиренцы Агесилая даже агапы сумели превратить в тайные пирушки. Однажды после их посещения Дион нашел в святилище пустые эйнохои и горшки с остатками изысканных яств. Вот уж поистине «упивающиеся упиваются ночью»! И тогда Дион понял, что разрыв с Агесилаем и его людьми неизбежен. Последующие события ускорили его…
В далеком Пантикапее произошла смена царей. Пока царствовал старый Тиберий Ининфимей, наместником его в Танаисе был жрец Артемиды Хофразм, сын Форгабака, один из немногих танаитов, сподобившихся царского доверия. И хотя Хофразм был человеком проримских настроений, он не был врагом своей родины и своего народа. Но со смертью Ининфимея на боспорский трон сел его немощный наследник Рискупорид Пятый, а в Танаисе отошел от дел, вернувшись к обязанностям жреца, блистательный Хофразм. Теперь Рискупорид, «друг кесарей и римлян», в насмешку над гражданами Танаиса посылает пресбевтом[24] своего главного спальника Антимаха Харитона.
Наконец представился случай, которого так долго ждали фиасоты. Разве потерпят гордые танаиты, чтобы управителем над ними был человек, бривший бороду боспорского царя, постилавший ему постель? Было решено, что по приезде Антимаха Харитона сторонники Диона соберут на площади свободных граждан Танаиса, произнесут им свое решение и, поддержанные народом, закуют царского спальника в цепи, положат его на дно старой лодки и пустят по течению реки. Пусть плывет туда, откуда пришел. А Танаис объявят Великим городом. На случай же карательной экспедиции на пути царских войск встанут лихие конники варварских племен, чьи вожди, тайные союзники Диона, будут предупреждены специальными гонцами.
