Владимир Потапов
Пылающие алтари
Историческая повесть
Вступительное слово Б. В. Изюмского
Владимир Потапов родился в хуторе Красный Октябрь Веселовского района Ростовской области. В настоящее время работает инженером в мелиоративно-строительной организации.
Печатается с начала 60-х годов. Его очерки и рассказы публиковались в газетах «Комсомолец» и «Молот», журналах «Смена» и «Уральский следопыт», сборниках Ростиздата «У крутого яра» и «Горн».
В 1967 году окончил Литературный институт им. М. Горького.
Перед вами первая книга Прозаика Владимира Потапова, нашего земляка, живущего на хуторе Веселом.
Автор повести «Пылающие алтари» не профессионал-историк, но в области, полюбившейся ему, знает, пожалуй, не меньше самого искушенного историка.
К счастью, не перевелись еще на Руси одержимые люди, что «вдруг» и на всю жизнь прикипают душой к какой-то странице родной истории. Они десятилетиями ведут поиски материала, свой отпуск проводят в библиотеках и архивах, переписываются с учеными, и на хутор, в станицу приходят и приходят книги, выписываемые по межбиблиотечному абонементу.
Вот к таким фанатикам, в лучшем смысле этого слова, относится Владимир Потапов. Обладая разносторонней эрудицией и несомненными литературными способностями, он вводит нас своей повестью в интересный мир скифов, готов, сарматов — древних кочевий Дона.
Нужна была немалая смелость, чтобы взяться за такую почти не исследованную писателями тему. Нужна была немалая сила воображения, чтобы так объемно, колоритно дать жизнь Танаиса на стыке Скифии и Сарматии, жизнь сиракского города Успа.
Перед нами зримо возникает невольничий рынок, оживленная пристань, кварталы богачей в Танаисе, поселения бедноты за его стенами, Большой Совет родовых вождей кочевого племени сираков.
Мы ясно представляем себе обряды, быт людей далекой поры, их взаимоотношения, характеры.
Мы запоминаем образы бесстрашного, прямодушного эллина Диона, воинственной и мудрой степнячки Томирии, ее зеленоволосой юной дочери Зарины.
Сюжет повести напряжен, правдиво передает перипетии борьбы рабов за свободу, нравы степняков, батальные сцены. Щедро написанные картины донской природы подкупают своим лиризмом.
Думается, что читатель узнает из этой повести много нового для себя и будет благодарен ее автору.
Борис Изюмский
В степи мирской, печальной и безбрежной,Таинственно пробились три ключа:Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,Кипит, бежит, сверкая и журча.Кастальский ключ волною вдохновеньяВ степи мирской изгнанников поит. Последний ключ — холодный ключ забвенья,Он слаще всех жар сердца утолит.
А. С. Пушкин
ТАНАИС
Знай хорошо, что я б не променял
Своих скорбей на рабское служенье:
Мне лучше быть прикованным к скале,
Чем верным быть прислужником Зевеса.
Эсхил
Юность стратега
Мы рождены, чтобы мыслить. Без этого человек слеп. Хотя у него глаза не хуже, чем у любой твари поднебесной, он может видеть не дальше, чем отлетит камень, брошенный неопытной рукой, ибо глаза человека всегда застилает туман непонимания того, что он увидел. А мысль сразу возносит его над миром, как возносят орла на страшную высоту два распростертых крыла.
Дион, сын Деметрия, стратег и эллинарх[1] танаисский, прекрасно владел мечом и мудростью обойден не был. Но меч и мысль свою посвятил он служению справедливости, а счастливцев на этом пути никто не помнит. Тернии — удел правдоборцев.
…Промыслом великих олимпийцев в суете бытия и ничтожности века предопределено было родиться Диону на самом краю эллинского мира в городе Танаисе за полсотни лет до его падения. Он знал в этом городе каждый камень в крепостной стене, каждую статую в домах именитых граждан, каждый поворот узких улиц в малозажиточных кварталах, где иногда с трудом могут разойтись два добрых человека. С детства ложился он спать под звуки военного рожка, отмечающего вечернюю зарю, и просыпался от стука. В городе все двери, ведущие из внутреннего дворика на улицу, открывались наружу, ими легко было сбить зазевавшегося прохожего. Потому горожане, прежде чем выйти из дома, стуком изнутри в дверь предупреждали неосторожных, и по утрам привычные звуки перекатывались из конца в конец улицы.
Хотя матерью Диона была пленная меотка, принадлежал он к первому по знатности роду: отец его, Деметрий, — потомок выходцев из Милета, основавших Пантикапей, а затем и Танаис. Очевидно, поэтому учителя, взявшие на себя заботу о воспитании мальчика, были лучшими гражданами Танаиса.
Но так как с детства в характере Диона преобладало честолюбие, а гнев и задор часто нарушали его душевное равновесие, учителя считали мальчика более способным к воинским подвигам, нежели к гражданской деятельности.
Сам Дион был согласен с мнением своих менторов и отказался посвятить себя служению богине Артемиде, в храме которой обучался. Главный жрец рано определил его способности и всячески старался развить их.
Перед выпуском из храмовой школы он зазвал Диона за алтарь, куда непосвященным доступ был запрещен. Облаченный в белую тогу, главный жрец грозно смотрел на юношу из полумрака храма. Солнечные лучи, прорывавшиеся из-за мраморных колонн, золотили волосы служителя богини, придавая ему величественный вид. В сердце Диона невольно проникал страх.
— Богине известны твои таланты, Дион. Она примет тебя, как мать, — говорил жрец. — Начав служить богине, ты в полной мере познаешь сладость повиновения.
Голос жреца, троекратно отраженный сводами храма, бил в уши подобно набату. Все было рассчитано так, чтобы сделать невозможным отказ, который неизбежно повлечет за собой гнев богини.
Ответ Диона был дерзок:
— Хватит и без меня столбов в храме. Богиня — охотница, любит простор. А вы упрятали ее в каменный склеп. Храм ее — весь белый свет, в котором и я жрецом быть не против.
Говоря так, юноша приблизился к жрецу и оказался в той точке храма, где начинала действовать хитроумная акустика, приводившая в трепет простодушных танаитов. Голос Диона вдруг зазвучал сильнее и чище старческого голоса жреца. Служитель изменился в лице, все величие слетело с него, он замахал руками, как старая сова крыльями, и погнал отступника вон из храма.
* * *
Славные учителя Диона не ошиблись. Он посвятил себя другому богу — Арею и много преуспел, служа ему своим мечом.
Вскоре на Танаис напали разбойничьи орды роксоланов. Архонт[2] Клиомен вывел против них войско и выстроил свои фаланги у куцей гряды холмов. Дион находился тогда в рядах конницы лохага[3] Макария, прикрывавшей боевую линию.
Роксоланы знали, что против греческой фаланги конный строй бессилен. Они двинулись на танаитов в пешем строю, потеснили левое крыло Клиомена, так что конница Макария скоро оказалась у них в тылу. Зажатая между холмами, она не могла быстро перестроиться и потому бездействовала. Проще всего было ударить по неприятелю с тыла и тоже в пешем строю. Но Диону никак не удавалось убедить упрямого и тупого Макария. Скорее вола можно было посадить в седло, чем заставить его спешиться.
Тогда Дион соскочил с коня, издал боевой клич и сам бросился на роксоланов. Нелегко было бежать в доспехах всадника по неровному, изрытому вешними водами полю, но его порыв увлек остальных.
Вдруг прилетевшая откуда-то из-за холма стрела пронзила левую ногу Диона, и он упал. Воины обступили раненого, но помочь ему ничем не могли: вытащить стрелу мешали с одной стороны наконечник, с другой — оперение.
А битва там, за холмами, становилась между тем все жарче, все яростнее. Воинское счастье склонялось то к эллинам, то к роксоланам, и трудно было предугадать, за кем останется победа. Дион заклинал товарищей бросить его и идти в бой. Но они не решались, медлили. Тогда юноша в ярости отломил наконечник стрелы, выдернул ее из раны и, обнажив меч, снова повел за собой воинов.
После того как роксоланы были разгромлены, архонт Клиомен подъехал к коннице Макария и спросил с лукавой усмешкой:
— Что побудило моих славных конников сражаться сегодня в пешем строю? Или решили проветрить вспотевшие зады?
— На то не было нашей воли, архонт, — понурившись, отвечали воины. — Вот этот мальчишка бросился вперед и позвал нас за собой.
Клиомен долго рассматривал Диона, окровавленного, едва державшегося в седле, хмурил белесые брови, потом сказал:
— Либо ты, юнец, умнее своего лохага, либо он думает не тем местом, каким следует. — Повернувшись к конникам, он добавил: — Клянусь Зевсом, из этого мальчишки получится стратег.
