наконец, собрала волю в кулак и призналась, что ровно год назад пережила ночь свободной любви, — она давно решила, что расскажет только матери и только год спустя. Призналась, что имя любовника ей неизвестно, зато известно, какой он бездушный. Она была совершенно уверена, что мать пошлет ей благосклонный знак, и даже немного подождала. Посмотрела на цветущую сейбу, с которой облетали мириады одинаковых лепестков, на море, на небо и на самолет из Майами, летящий по этому нескончаемому небу с часовым опозданием.
Вернувшись в отель, она устыдилась своей мятой одежды и пыльных волос. К парикмахеру она не ходила с прошлого года, потому что волосы у нее были мягкие, послушные и как бы подстраивались под ее характер. Занудный и елейный стилист, которому больше подошло бы зваться Нарциссом, чем Гастоном, развернул перед ней необозримую перспективу возможностей, открывавшихся с такими волосами, и в конце концов сделал пышную прическу, которую она и самостоятельно сооружала перед выходами в свет. По-матерински ласковая маникюрша бальзамами спасла ее исцарапанные на кладбище руки, и Анне Магдалене стало так хорошо, что она пообещала себе вернуться на следующий год, специально чтобы сменить имидж. Гастон сказал, что услуги оплачиваются вместе с общим счетом за номер, за исключением десятипроцентных чаевых. «Сколько это будет?» — спросила она.
— Двадцать долларов, — ответил Гастон.
Ее передернуло от такого невероятного совпадения: наверняка это мать посылает ей сигнал, что раны от проступка пора прижечь. Она достала купюру, год пылавшую на дне сумочки, как вечный огонь в память о безымянном любовнике, и с удовольствием вручила парикмахеру.
— Потратьте их с умом, — сказала она весело. — Они из плоти и крови.
С прочими тайнами экстравагантного отеля Анне Магдалене Бах оказалось справиться труднее. Стоило ей закурить, как что-то заверещало, замигало, и строгий голос на трех языках сообщил, что это номер для некурящих. Поначалу она не могла взять в толк, что свет, телевизор, кондиционер и музыка включаются дверной карточкой, и пришлось просить, чтобы ее научили. Еще ей показали, какие кнопки нужно нажимать возле круглой ванны-джакузи, чтобы регулировать напор струй — от эротического до медицинского. Сгорая от любопытства, она скинула пропотевшую под кладбищенским солнцем одежду, надела шапочку для душа, чтобы не испортить прическу, и отдалась пенному водовороту. От счастья она даже набрала домашний номер и прокричала мужу: «Ты не представляешь, как ты мне сейчас нужен!» Голос у нее был такой радостный, что он через трубку почувствовал ее возбуждение.
— Черт, — сказал он, — будешь должна.
Ужинать она отправилась ровно в восемь. Сначала хотела заказать еду в номер, чтобы не одеваться, но смутилась дороговизной обслуживания и решила поесть по-простому, в кафе. Черное шелковое платье-футляр, длиннее, чем диктовала мода, очень шло к ее прическе. Она немного смущалась своего декольте, но ожерелье, серьги и кольца с искусственными изумрудами помогали делу и придавали глазам блеска.
Она быстро съела сэндвич с сыром и ветчиной и выпила кофе с молоком. Утомившись от громких туристов и оглушительной музыки, решила вернуться в номер и приступить к чтению «Дня триффидов» Джона Уиндема, до которой у нее вот уже три месяца не доходили руки. В тихом холле ей стало спокойнее, и она остановилась в дверях кабаре понаблюдать за профессиональной парой, безупречно танцевавшей под «Императорский вальс» Штрауса. Она так и стояла, прислонившись к дверной раме, даже когда показательные выступления закончились и на площадку высыпали обычные люди. Мягкий, но мужественный голос за спиной, совсем рядом, нарушил ее забытье:
— Потанцуем?
Обладатель голоса стоял так близко, что она улавливала тонкий запах страха за лосьоном для бритья. Она оглянулась через плечо, и у нее перехватило дыхание. «Простите, — пробормотала она, — но я не одета для танцев». Он не раздумывал с ответом:
— Вы одеты для всего, что сами задумаете, сеньора.
Фраза ей понравилась. Она машинально дотронулась ладонями до своих ключиц в белизне декольте, живых грудей, обнаженных рук, чтобы убедиться, что тело на месте, там, где она его чувствует. И снова бросила взгляд поверх плеча — но не затем, чтобы рассмотреть хозяина голоса получше, а затем, чтобы самыми прекрасными глазами из всех, что ему суждено было видеть в жизни, присвоить его себе.
— Вы очень любезны, — сказала она кокетливо. — Мужчины в наше время не говорят таких вещей.
И тогда он обошел ее и томным жестом снова пригласил на танец. Анна Магдалена Бах, одинокая и свободная на своем острове, вцепилась в его руку изо всех сил, будто висела на краю пропасти. Они станцевали три вальса на старинный манер. Она с первых шагов предположила по его циничному мастерству, что он тоже профессионал, нанятый отелем для увеселения туристов, и позволила закружить себя, но неизменно оставаясь на расстоянии вытянутой руки. Глядя ей в глаза, он сказал: «Вы танцуете, как настоящая артистка». Она знала, что так и есть, но понимала, что он сказал бы так любой женщине, которую хотел затащить в постель. На втором вальсе он попробовал прижать ее к себе, но она не далась. Он прекрасно понял и не менее искусно вел ее, держа за талию кончиками пальцев, словно цветок. Она не уступала в грациозности. К середине третьего вальса она уже будто знала партнера всю жизнь.
Анна Магдалена не подозревала, что бывают такие красивые мужчины в такой старомодной оболочке. Его кожа отличалась крайней бледностью, глаза под густыми бровями полыхали огнем, иссиня-черные волосы с идеальным пробором были усмирены бриолином. Тропический смокинг из шелковой чесучи, облегавший узкие бедра, довершал франтоватый облик. Все в танцоре казалось таким же фальшивым, как его манеры, но жаркие глаза словно молили о жалости.
После вальсов он, ни о чем не спросив, повел ее к дальнему столику. Приглашения и не требовалось: она все знала заранее и обрадовалась, что он заказал шампанского. Сидеть в полумраке зала было приятно, и над каждым столиком витала аура уединения. Пока играла сальса, они молча смотрели на стремительно вертевшиеся пары. Она понимала, что он может сказать ей только одно. Время летело быстро. Они выпили полбутылки шампанского. В одиннадцать сальса смолкла, и фанфары возвестили о специальном выступлении Элены Бурке, королевы болеро, всего один вечер уделившей «Карлтону» в триумфальных гастролях по островам Карибского моря. В ослепительном свете, под оглушительные аккорды королева вышла на сцену.
Анна Магдалена догадалась, что ее спутнику никак не больше тридцати, потому что болеро он танцевал не блестяще. Ей пришлось спокойно вести его, пока он не подстроился под шаг. Она снова попыталась держать его на расстоянии — на этот
