Пантелеев вздохнул. Что было сказать этому стоявшему перед ним лейтенанту, совсем мальчику, только что из училища, как видно, старательному и, что особенно понравилось в нем Пантелееву, не трусившему перед начальством, а только пытавшемуся честно объяснить, почему он и его рота поступали так, как они поступали? Может быть, всего через час этот самый лейтенант поведет свою роту и храбро будет стараться делать все по уставу уже не в этой почти учебной тишине, а под разрывами самых настоящих снарядов. В душе Пантелеева шевельнулось отеческое чувство. Может быть, сейчас его собственный сын, такой же лейтенантик, как этот, только что окончивший такое же пехотное училище, так же делает совершенно не то, что нужно, не по глупости или трусости, а по неопытности и потому, что ему, не дай бог, тоже не повезло: попались горе-начальники вроде Кудинова и Бабурова, которые, кажется, два сапога - пара.
- Бабуров, - повернулся Пантелеев, намереваясь адресоваться с выговором не к лейтенанту, мало в чем повинному, а к командиру полка. Он был настолько убежден, что тот стоит за его спиной, что физически чувствовал это.
Но командира полка не было.
- Где Бабуров? - тихо спросил Пантелеев. Все недоуменно молчали.
- Где Бабуров?! - уже яростно гаркнул он, и Велихов, изумленно округлив глаза, доложил, что когда все вылезли из машины, оказалось, что полковника Бабурова в ней не было. Должно быть, он остался там, где они в последний раз останавливались, - у штаба батальона.
- Может быть, прикажете съездить за ним на машине, товарищ дивизионный комиссар, я быстро, за пятнадцать минут в два конца, - предложил Велихов.
- Черт с ним, - сказал Пантелеев. - Поехали! Обойдемся без него.
И он побледнел так, что Лопатин понял - теперь полковнику несдобровать.
Пантелеев распорядился, чтобы большую часть роты с пулеметами посадили на три грузовика, которые к этому времени появились неизвестно откуда и остановились поодаль от машины дивизионного комиссара. Его нисколько не удивило это. Он по опыту знал, что приехавшее на передовую начальство часто обрастает непрошеным эскортом. В одном из грузовиков сидели двое инструкторов из Политотдела армии; во втором - неизвестно откуда взявшийся комиссар полка; кто был в третьем, Пантелеев так и не поинтересовался. Бойцы, довольные неожиданной переменой, стали весело и шумно рассаживаться по машинам.
- Грузовики поведете по дороге вплоть до последних строений и посадок, какие увидите. Там оставите их и уже по открытому месту, по открытому понятно?..
- Понятно, - сказал лейтенант.
- ...поведете людей рассредоточение. Но и рассредоточение людей водят по-разному, - терпеливо объяснял Пантелеев. - Пока нет огня - одно дело, откроют огонь - другое дело. Это вам тоже понятно?
- Понятно, товарищ дивизионный комиссар.
- А тех, кто не влезет в грузовики, построить и поручить одному из ваших комвзводов вести ускоренным маршем вдоль насыпи, тоже до последних посадок. Действуйте!
Пантелеев, проводив взглядом весело побежавшего к своим бойцам лейтенанта, с угрожающим видом повернулся к молча стоявшему рядом с ним комиссару полка, черноволосому старшему политруку, и - вдруг раздумал. Комиссар, в противоположность Бабурову, все-таки догнал его: не побоялся в эту явно невыгодную минуту явиться ему на глаза. Впереди, очевидно, бой, а там, к вечеру, будет окончательно видно, кто чего стоит - и Бабуров, и комиссар полка, и командир этого батальона, если он еще жив, и лейтенант, который сейчас грузится на машины вместе со своей ротой, и многие, многие другие люди.
- Садитесь с памп, поедем, - сказал Пантелеев комиссару полка.
Машина снова тронулась. Через километр она остановилась у позиций морской батареи. По обеим сторонам насыпи, в полусотне метров друг от друга, стояли четыре тяжелых морские орудия на тумбах. У орудий была морская прислуга. Лопатин еще издалека, из кузова машины, увидел черные бушлаты моряков.
Командир батареи - морской лейтенант-артиллерист - вышел на дорогу к остановившейся машине. Пантелеев вылез ему навстречу: он не любил разговаривать с людьми, высунувшись из кабины.
Артиллерист был высокий и худой; черные клеши его брюк подметали пыль на дороге, на свежем бумажном синем френче блестел значок мирного времени "За отличную стрельбу". У него было долгоносое лицо и белесые, казавшиеся подслеповатыми глаза.
- Разрешите д-д-до-ложить... - сильно заикаясь, сказал он. - Вч-ч-ера в д-д-двадцать п-пятнадцать...
- Вы что, от рождения заикаетесь? - перебил его Пантелеев. - Или вас немцы так напугали? И вообще, что вы тут все заикаетесь? Один заикается, другой заикается! - неожиданно для себя крикнул Пантелеев; все накопившееся в ним за утро раздражение прорвалось в этом крике.
- Я з-з-занкаюсь о-от р-рождения, - еще сильнее заикаясь, ответил побледневший артиллерист. - И я н-н-не понимаю, по какому п-праву вы, т-товарищ д-дивизионный комиссар, п-позволяете себе...
- Ладно, - миролюбиво перебил его Пантелеев, - извиняюсь. Надоело, что все кругом только и делают, что заикаются, ничего толком не знают, - вот на вас и отыгрался, а вы как раз и не виноваты. Продолжайте докладывать.
Артиллерист, отходя от обиды и заикаясь все меньше и меньше, доложил, что уже четверо суток, с тех пор как их поставили здесь, он ни от кого не получал ни одного приказания, что, несмотря на его просьбу дать им хоть какое-нибудь прикрытие, командир полка так ничего и не дал, сказал: "Успеется!" - а вчера вечером, когда стемнело, впереди раздалась беспорядочная орудийная, пулеметная, автоматная стрельба, сначала в одном месте, потом в другом, и продолжалась около двух часов. Он не знал, куда ему бить своей батареей, потому что боялся ночью ударить по своим, а никто из пехотных начальников - ни сверху, ни снизу - не прислал ни одного связного. Тогда он приказал ночью вырыть окопы вокруг своей батареи и на всякий случай положил в нее часть прислуги с винтовками и гранатами. На рассвете он увидел, что немцы двинулись от пионерлагеря по направлению к батарее. Увидев это, он отдал приказание подготовить орудия к взрыву, а сам открыл по немцам огонь прямой наводкой. Еще только светало, видимость была плохая, они били сначала прямо по немцам, по дороге, потом перенесли огонь на пионерлагерь и на дорогу за ним. Когда совсем рассвело, выяснилось, что немцев в поле зрения батареи больше нет. Но видно никакого движении и в пионерлагере.
- Единственный человек среди всех вас, который, но заикаясь, доложил, что и как было, - укоризненно обратился Пантелеев к комиссару полка, когда артиллерист закончил свой доклад. - Стыд и срам! Шестнадцать часов прошло, а в полку до сих пор не знают, что с их передовой ротой - живая она или мертвая. А в полку, между прочим, всего девять стрелковых рот! - озлясь, крикнул он. - Девять дней так провоюете, с чем - с одним штабом останетесь?!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
