— Довольно перебирать! Конечно, неплохо каждый день выслушивать признания в любви, но ведь приедается. Сегодня признание, завтра признание, послезавтра… скука! Девушка должна вить гнездо. Особенно такая девушка, как я. Бедняжечка-сиротка, ни накормить некому, ни обогреть. Один отец, и от того ни совета, ни привета. Только о склоках своих паршивых думает, а о единственной дочери — ничуть.
Замужем быть хорошо. Придешь домой с работы: все прибрано, стол накрыт, обед разогрет. Покушали, он посуду помыл — в кино пошли. Или же в гости. Или дома посидим в уюте, он мне книжку вслух почитает, полезно для развития.
И никого не найти лучше Анса, сколько ни перебирай.
Такой положительный, и специальность интеллигентная. Какое сравнение хоть с тем же Элемом!
Надо будет ситчика симпатичного поискать на занавески.
Стиральную машину купим: к чему тратить силы, когда техника идет нам на помощь. С машиной он в два счета стирку провернет.
А какое событие для города: Белая Роза решила, за кого ей выходить замуж. Думала-думала и решила наконец-таки. То-то разговоров! В газетах напечатают наши портреты… То-то народу на свадьбе! Старушки в перчатках и брошках. Девочки с капроновыми бантами. Все мои поклонники в начищенных ботинках…
Так она мечтала, прохаживаясь.
В чудном месте это происходило.
По обе стороны длинной дорожки — разливанное море цветов. Около каждого воткнута палочка, и на ней дощечка с названием.
Здесь были растения с зелеными листьями, и с зелеными в белую полоску, и с коричневыми, и с красными, и со светло-серыми, и с розовыми в серебряную крапинку.
Цветы всех цветов и оттенков, яркие, бледные, огромные, крохотные, возносящие свое пышное великолепие выше человеческого роста и скромно цветущие у самой земли.
Какие у них были имена — «Золотое платье» и «Золотой дождь», «Розовая невеста» и «Лунная соната», «Страусовое перо» и «Миниатюрная канарейка», «Сон поэта» и «Вернись», а некоторых звали по имени или фамилии: «Кармен», «Отелло», «Беранже», «Ниночка», «Мадам Саллерай», а на одной дощечке было написано ни больше ни меньше как «Альтернантера Паранихондес Нана Розеа» не сразу и прочтешь, не то что выговоришь.
От этой пестроты глаза отдыхали на одноцветных лужайках, разлитых здесь и там: на снежно-белой лужайке, сплошь покрытой белыми флоксами, на голубой — из сплошной лобелии и так далее. А в отделении играли своими стеклами невысокие крыши оранжерей.
Со стороны оранжерей послышалось пение. И на Дальнюю дорожку вышел Элем, восклицая:
— Роза, Белая Роза, я снова у ваших ног!
— Новости, — сказала она. — Вас выписали из больницы?
— Я сам себя выписал!
— Ай-ай-ай! Когда вы возьметесь за ум?
— А зачем за него браться?
— Как зачем? Быть умным хорошо.
— Вы не в курсе дела. Умного гонят. Умного боятся Женщины смотрят на него с подозрением: им не верится, что умный может любить их всерьез. Вот вы — мне не верите, а дуракам верите.
— Выбирайте ваши слова, — сказала Белая Роза. — Я не женщина, а девушка. Чего ради я не верила бы, что вы меня любите? Просто, согласитесь, уж очень вы ненадежный спутник жизни. Почему вы авантюрист? Охота вам.
— Охота!
— Чего вы добиваетесь?
— Хочу быть главным.
— Где?
— Где-нибудь. Еще когда детьми во дворе играли — прошусь, бывало: пустите, ребята, ну пожалуйста, пусть я буду главным, первым, мне больше всех хочется. А они говорят — катись, мы с тобой не играем. Вырос — ну и пробую так, сяк.
— И не получается.
— Не получается, не получается — потом получится. Важно поймать момент и использовать ситуацию.
— А что будет, если поймаете момент и используете ситуацию?
— Там посмотрим, это уже не так важно. Что касается вас, вы будете окружены сказочной роскошью.
— Что такое сказочная роскошь?
— Ну, прежде всего это платья. Одно красивей другого, и каждый день три новых — к завтраку, обеду и ужину.
— Не интересно, — сказала Белая Роза. — Если платье красивое, хочется надеть его еще раз и еще, чтобы всем показаться. Чтоб рассмотрели и потом говорили — а помнишь, какое у тебя было платье?.. А по три в день я и сама не успею рассмотреть.
— Ваше дело будет не рассматривать, а упиваться роскошью. Ну, затем образ жизни. Ничего не работать, рано не вставать и все прочее — машины, обед из двадцати четырех блюд и так далее.
— А талия? — спросила Белая Роза. — Что будет с талией, если не работать, ездить на машине и обед из стольких блюд?
— Но такова ваша цена в моих глазах, — сказал Элем, — нравится вам это или не нравится.
— Нет, — сказала она, качая головой. — Зачем роскошь? Что мне, больше всех надо? Если б даже у вас что-нибудь вдруг получилось. В наше время это так непрочно. Сегодня сказочная роскошь, а завтра пожалуйте лечиться. Хочу теплое гнездо, хочу быть за мужем как за каменной стеной. И вот он, сказала она, глядя на суживающуюся вдали, залитую солнцем дорожку, — вот тот, за кем я буду как за каменной стеной.
— Часовщик? Белая Роза, вы же чудо природы! Ну хорошо, пусть не я, пусть другой — но разве такая вам цена? Одумайтесь!
Анс увидел их и стал приближаться медленней, потом совсем медленно.
— Иди смелей! — сказала Белая Роза. — Здесь ничего такого не происходит, чтоб падать духом. Наоборот! Я жду тебя! Наконец-то ты пришел! — И с такими бодрящими словами она протянула ему свою дивно стройную руку с синей жилкой в сгибе локтя.
Град, что ли? С чистого неба град? Картошку кто-то с грохотом сыплет на город из мешка?.. Какая картошка — людские ноги топочут по улице, толпа несется, крича, за решеткой Главного цветоводства — куда?
— Смотрите! Видно вам?
— Да ну, никогда не поверю! — Это на бегу, задыхаясь.
— Что случилось?
— Да вон же! Что у вас, глаз нет?
— Я вижу, но все равно не может быть!
— Зрительный обман!
— Что такое? Куда вы? Куда мы?
— Ура-а-а!
— Кто кричит ура?
— Всегда кто-нибудь кричит ура!
— Вот! Вот оно!
— Да в чем дело?!
Женщина тонко прокричала:
— Часы пошли назад!
— Часы пошли назад! — проревел бас.
— Часы пошли назад! — эхом отозвалось в бегущей толпе там, и там, и там.
Анс сжал руку Белой Розы и побежал к выходу.
Элем бежал за ним.
Они выбежали через калитку и побежали со всеми.
Нечто ненормальное — при свете дня,
На глазах у всего честного народа
Народ устремлялся к ратуше.
На старинную площадь трудно было пробраться. Голуби, перепуганно воркуя, толклись на карнизах.
Сверху на взволнованную площадь, на задранные головы и карнизы с голубями глядели башенные часы — темно-синий циферблат и на нем золотые фигурные стрелки, знаки зодиака и фазы Луны.
Задрав головы, следили люди, как двигались стрелки среди золотых зверей и лун.
Стрелки двигались назад.
Недавно было три четверти двенадцатого и должно было пробить двенадцать.
Солнце стояло в зените.
Должно было пробить двенадцать, но стрелки двигались назад и вместо двенадцати еще раз пробило три четверти.
Люди глядели, разинув рты.
Большая минутная стрелка продолжала двигаться обратно по уже пройденному пути. От цифры IX она передвинулась на VIII и дальше. Будь не так обычно степенен ее ход, показалось бы — стрелка падает вниз.
Она прошла, вздрогнув, цифру VII и приближалась к VI. Все замерли, потом охнули невольно — ох-ты-ы! — когда часы опять забили и пробили две четверти, половину двенадцатого.
На глазах у всех они отстали, обезумев, на целый час!
Но такая могучая вещь привычка, что, охнув, все тут же как один человек подняли рукав на левой руке и поставили свои часы по башенным — на половину двенадцатого.
И то же сделала Белая Роза со своими маленькими часами, надетыми на ту руку, которую держал Анс в своей большой руке.
— Не нужно! — вскрикнул он, но уже было поздно.
Она подняла брови:
— А как иначе?
— Что за легкомыслие! — сказал он горячо. — Прямо как дети, честное слово. Надо объяснить. — Он обращался и к ней, и к тем, что стояли рядом, но его не слушали. — Сейчас все будет нормально. Там мастер Григсгаген. По ходу ремонта водит стрелки взад-вперед. Не поддавайтесь панике.
— Вперед — нет, — сказал кто-то. — Только назад.
— Омерзительное зрелище! — сказал другой. То был астроном, иностранец. Скрестив руки на груди, он смотрел на синий циферблат, как смотрят на опасную гадину.
Большая минутная стрелка взбиралась вверх. Она карабкалась по той стороне, где ей положено только спускаться, — по небывалой, запрещенной стороне, против солнца, против законов часовой механики, против человеческого естества. От цифры VI к цифре V пятилась она, содрогаясь и приостанавливаясь будто для того, чтоб отдышаться, — видно, не так-то это легко в первый раз. Но — лиха беда начало — дальше она пошла бойчей, бойчей — поосвоилась. Благополучно преодолела и пятерку, похожую на старинную букву ижицу, и четверку, которая на циферблатах изображается в виде четырех сдвинутых палочек, вот так: IIII, а вообще-то пишется иначе… Теперь минутная стрелка, пульсируя, как живая, подбиралась к цифре III, и люди притаили дыхание.
