ладони чёрной жемчужиной. Такую не расколоть. Смерть номер Семнадцать, наказание номера Два, истощение и угрозы номеру Шесть.
Сон лёг под веками густой беззвучной темнотой, в которой плавало насмешливое и притягательное лицо ее слуги, и номер Два, стоящий на коленях. Спина, делённая кнутом на кровавые сегменты, постепенно сливалась в пурпурную розу, волосы упали вперёд и закрыли лицо. Она боялась, что он плачет.
— Назовите причину, по который вы хотите жить, — потребовал слуга. Он опирался красивой белой рукой на плечо коленопреклоненного номера Два и мечтательно щурился поверх ее головы. — Хотя бы одну. У вас пять миллисекунд. Ну же!
Она проснулась от обиды. Отчаянно хотелось вернуться в сон, и высказать этому дураку слуге, что за пять миллисекунд она и рта открыть не успеет.
Потом остановилась.
Это просто смешно. Она злится на какого-то картонного слугу, который в свою очередь злится на своего картонного мастера, в теле которого она застряла.
Они все ненастоящие, мелькнула мысль, здесь все нереально. Это сон, фантом, порождение измученного ума, в котором она прячется от собственного горя, изобретая странный и красочный мир. А на деле ее держат в психушке на нейролептиках.
Мелькнула жалкая мысль рассказать все этому жуткому слуге — Слуге — без номера. Исходя из доступной информации, ему она пока ничем не досадила.
Она даже приподнялась в первом порыве. Встать, рвануться, выложить все без утайки. Это было бы таким облегчением.
После осела. Доступной информации было слишком мало для полноценных выводов. Та сладкая темнота из-под ресниц, его ласковая улыбка, от которой веяло сыростью будущего торфяника…
Единственное, на что она могла рассчитывать — это на метку. Неизвестную, не видимую глазу метку, которая сидела где-то в ее… в этом теле.
Она снова закрыла глаза.
— Я не трус, — сказала она в темноту.
Глава 4
Утро было недобрым и темным. Солнце, превозмогая туман, обронило в прорезь окна несколько слабых лучей. После застучал дождь.
Она провела рукой по окну, словно в безмолвной просьбе закрыться, и то послушно сомкнуло прутья. По ногам пробежал холод. Видимо, в дни дождя вентиляция шла понизу.
Ясмин — она решила, что это имя не хуже других — прошла левее и коснулась плетёной стены с такой же немой просьбой открыться. Стена послушно дала просвет размером в четверть метра. Несколько минут Ясмин баловалась, прикасаясь к различным выступам и выемкам плетёного тела дома-кокона.
Нашла ларь с питьевой водой. Узкий длинный короб, в котором хранились шелковые листы ткани всей палитры от палевого до ярко-красного. Запрятанный в самый угол квадрат малахитовой травы, похожей скорее на водоросли, чем на траву, которая, стоило к ней прикоснуться, оборачивалась вокруг тела.
Ясмин из любопытства сунула туда руку, и одна водоросль тут же обвилась вокруг ладони, как плоская змейка. С ладони исчезло пятнышко грязи. Ясмин с удивлением уставилась на чистую руку.
— Хорошая трава, — похвалила она водоросли. — Лежать.
Она дала себе слово прийти к этой травке вечером. Каким бы странным ни был этот мир, он определённо был удобным.
После прошлась вдоль внешней стены и попросила дверь, и едва успела отскочить. Огромный плетёный кокон висел на высоте нескольких десятков метров, вниз катились струи дождя, сливаясь в мутную серую пустоту. Сжала рукой горло, успокаивая сердцебиение. Кокон-дом глухо качнулся, как неповоротливая личинка, закреплённая на стебле собственной паутиной.
С другой стороны, бесшумно разошёлся гигантской шов, в который заглянул ее опасный служка.
— Прекрати, — тихим и страшным голосом сказал он. — Я не бог. Если ты упадёшь, то с тобой в могилу лягут ещё три человека.
У Ясмин сердце заколотилось, как у землеройки. Потом, правда, она вспомнила, что землеройки живут от силы полтора года, и настроение у неё испортилось окончательно.
Таким темпом ее и душить не придётся. Она умрет от тахикардии.
— Стучись, — сказала Ясмин.
Слуга тут же постучал костяшкам пальцев по плетёной стенке.
Лицо — замкнутое и холодное. Глаза, как ночь. Слишком надменный для просто слуги.
Ясмин изучающе взглянула на него. Если она хочет выбраться из этого мира, то должна точно знать, насколько плохи отношения внутри ее группы. Чтобы пройти те испытания, о которых говорила владелица тела, до них надо хотя бы дожить. А это значит, что со сов ми попутчиками придётся договариваться и рисковать.
И она рискнула.
— Мне скучно, — сказала она.
И словно блокируя темную злость, прошедшую густой дрожью по красивому телу напротив, неловко пожала плечами.
— Ты должна составить маршрут, это не скучно, — напомнил Слуга. К удивлению, Ясмин, он прекрасно контролировал раздражение. — Зарядить метку можно только солнцем, а здесь треть суток ливень.
— Мне нужно ещё немного времени, — как можно мягче сказала Ясмин и снова поймала недоуменный взгляд.
Наверное, нужно разговаривать иначе, жёстче. Как это делала настоящая Ясмин. Но она очень быстро снова забудется и станет терпеливой мамочкой. Проще быть собой с самого начала, а если поймают, валить все на кому.
— Я работала над маршрутом весь вчерашний день, — ложь. Во благо. — Чтобы ум работал эффективно его нужно перезагружать, давать послабление. — объяснила она.
— И как ты собираешься это сделать? — недоумение мешалось в Слуге с настороженностью.
— Мы могли бы просто поговорить. О чем угодно.
— Пусть с тобой поговорит номер Два, — сложное выражение лица Слуги сложилось в некоторое подобие усмешки. — Он ранен и не может сопротивляться.
Ясмин нахмурилась.
Прошлая владелица этого — ее — тела была влюблена в этого волшебно притягательного юношу? Со дна мускульной памяти поднялась жаркая истома, словно откликаясь на эту мысль. Страшный и сладкий сон, в котором ид побеждает эго.
Желание подразнить Слугу ещё немного сразу же отступило.
— Просто немного скрасить ожидание, — отказалась она от пикировки, которая могла принести ей новые данные. Но могла и разбудить память тела. Она же рассчитывала на большее. — Ведь если нет солнца…
Если нет солнца — метка не работает. И все, что они могут — просто ждать. Слуга не мог этого не понимать, но, похоже, не желал ее контакта с остальной группой. Но ей необходимо выйти из этой комнаты-тюрьмы! Она больше не могла отсиживаться здесь, где каждый час отдаляет ее от возвращения домой.
— Ну же, — сказала она, тщательно контролируя голос.
Ни просьба, ни приказ, просто слова, в которых нельзя положить двойной смысл.
Судя по взгляду, Слуга всеми силами нарывался на плеть, которую сам же упоминал в дорожном дневнике. Но осторожность победила. Или победил ее, существенно подмоченный, но юридический непоколебимый авторитет.
— Пойдём, — сказал Слуга.
Пропустил ее вперёд, отыгрывая роль джентльмена. Она
