Путь был не особенно долог, они остановились у небольшого темного дома, в окнах которого не было видно признаков света.
Фонари их кареты освещали входную дверь; это была самая обыкновенная дверь, с привешенным к ней по-старинному, как это делали леть пятьдесят тому назад, молотком на цепочке.
Они вышли, и, как только Степан Гаврилович взялся за молоток и ударил им в дверь, карета отъехала и исчезла в темноте, а освещавшие ее фонари немедленно погасли.
Дверь отворилась, но отворилась сама собой, потому что они никого не нашли за ней.
Свет, шедший откуда-то сверху, темный и слабый настолько, что нельзя было различить его источника, скупо освещал винтовую лестницу, которая подымалась в верхний этаж и спускалась вниз.
Трофимов повел своих спутников вниз по лестнице.
Варгин подумал, что хотя, в сущности, это было все равно, но он предпочел бы подыматься вверх.
Он посмотрел на Герье, но тот шел, следуя за Степаном Гавриловичем со средоточенным, серьезным лицом, видимо готовый на все что угодно.
Они спустились и попали в длинный коридор со сводами, и здесь был таинственный свет откуда-то сверху.
Было тепло и пахло курениями… "Где же мы верхнее платье снимем?" — опять подумал Варгин, заранее решивший скептически относиться ко всему, что будет.
Коридор загибался полукругом и по правой стене его шел ряд дверей.
— Наденьте вашу маску, войдите и сымите плащ! — сказал Трофимов доктору Герье, отворяя дверь.
Герье послушался и очутился в маленькой конурке, как театральная ложа.
Действительно, это было что-то вроде театральной ложи, потому что вместо стены противоположной двери был невысокий барьер, а пространство от барьера до потолка было затянуто занавесью.
Герье снял верхнее платье, повесил его на прибитую к стене вешалку, надел полумаску и, весьма естественно, попробовал отстранить занавеску над барьером, чтобы посмотреть, что было за нею.
Но занавеска оказалась натянутой вплотную, так что волей-неволей приходилось ждать, пока она будет отдернута кем-нибудь другим.
Ложа освещалась сверху через небольшое круглое отверстие, закрытое матовым стеклом.
Стены ее были окрашены в темно-коричневую краску.
На полу лежал войлочный ковер; из мебели стоял один только стул.
Герье сел.
"Что бы ни было, — решил он, — но, во всяком случае, это очень интересно".
Ему пришлось недолго ждать.
Минут через пять, не больше, отверстие наверху, откуда освещалась ложа, как бы задвинулось или свет в нем потух, и доктор Герье оказался в полной тьме, но почти в тот же миг взвилась кверху занавесь над барьером, и доктор увидел довольно просторный полукруглый зал, ярко освещенный, в котором по полукругу шли такие же ложи, как и его, и где сидели замаскированные, как и он, люди.
Свободная прямая стена была затянута черным сукном с огромными серебряными не то буквами, не то знаками на нем, в виде падающих капель слез или вздымающихся кверху языков пламени.
Таким же сукном, с такими же знаками была обтянута выходившая в зал сторона барьера, верх над ложами и потолок.
К потолку было подвешено семь люстр, по двенадцати восковых свечей каждая.
Спиною к прямой стене, на возвышении, в кресле, как будто из слоновой кости, сидел человек с открытым лицом, большими черными глазами и черной вьющейся бородой, которая придавала ему совсем особенный характер, потому что тогда только простолюдины носили бороды, все же остальные брили их.
Но лицо этого человека, по-видимому, главного тут, отличалось мужественной красотой и благородством.
Черные волосы шли по плечам, он был одет в ослепительно белую хламиду, на голове у него был золотой обруч, охватывавший его высокий лоб.
Ниже его сидели трое на синих креслах, лица их были скрыты синими бархатными полумасками и одежды их составляли синие сутаны с перелинкой и капюшонами.
Еще ниже их сидело четверо в красных сутанах, с поднятыми капюшонами и со спущенными на лицо языками, в которых были прорезаны отверстия для глаз.
Эти четверо были похожи на судей инквизиции.
Посредине зала стоял мраморный стол на четырех тонких белых металлических ножках.
XIV
Прошло ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы зрители, сидевшие в ложах, освоились с открывшимся перед их глазами зрелищем, и главный, с золотым обручем на голове, поднялся со своего места.
— Сегодня, — сказал он, — присутствующие увидят проявление трех сил, и в проявлении этих трех сил три раза перед глазами присутствующих мертвое станет живым. Все тройственно в этом мире: везде тело, разум и дух…
Герье ничего не понял из этих слов и ждал, что он найдет объяснение их в том, что произойдет дальше.
Главный сел. В руках у него очутился высокий золотой жезл, и он им стукнул три раза.
Тогда поднялись двое средних из четырех красных и подняли руки кверху.
Откуда-то послышалась грустная, заунывная похоронная музыка, тихая и такая печальная, что Герье в жизни не слыхал ничего подобного, и под эту музыку в зал из-за раздвинувшегося сукна на прямой стене четверо одетых с ног до головы в черное людей, с закрытыми лицами, внесли маленький дубовый гроб, в котором лежала девочка, на вид лет семи, в белом атласном платьице, в увядшем венке из белых цветов на голове. Глаза ее были закрыты, личико мертвенно бледно.
Гроб поставили на стол.
— Среди присутствующих, — сказал главный, — находятся медики, путь они выйдут из своих лож и удостоверятся, что в гробу действительно лежит мертвое тело девочки. Если кто-нибудь из остальных хочет убедиться, пусть пожалует!
Герье тут только заметил, что барьер ложи состоит из двух створок, замкнутых на крючок.
Он откинул его и вышел в зал.
Трупный запах уже донесся до него, но он желал найти еще более убедительные признаки смерти так, чтобы не оставалось никакого сомнения.
Вместе с ним вышли из лож еще только двое, очевидно, тоже доктора, прочие все оставались на своих местах.
Докторов, привыкших к трупам в анатомическом театре, не мог смутить вид мертвой девочки; для Герье, чтобы убедиться, мертва ли она в самом деле, важно было увидеть только ее глаз, потому что глаза у покойников резко и определенно меняются и изменение глазного яблока служит одним из существенных признаков смерти.
Герье, приблизившись к трупу, приподнял веко мертвой и, взглянув, сразу заметил несомненно посмертное положение глазного яблока с искаженным смертью зрачком.
Для него этого в соединении с трупным запахом было совершенно достаточно, он отошел и, сам удивляясь своему голосу, ясно проговорил:
— Я ручаюсь, что эта девочка мертва!
Другие двое кивнули головами в знак подтверждения, но ничего сказать не решились.
Когда доктора вернулись в свои ложи, двое красных приблизились к столу и протянули один правую, другой — левую руку над маленьким гробом.
Музыка звучала уныло и печально, люди в красном стояли неподвижно с вытянутыми руками, изредка осторожно и плавно приподымая их и снова опуская.
С каждым разом, как подымались их руки, музыка становилась немного оживленнее, похоронная тоска исчезала в ней, и мертвенно бледное лицо девочки как будто оживлялось.
Герье смотрел, видел и не мог поверить своим глазам.
Невидимая музыка звучала веселее, а у мертвой, лежащей в гробу девочки играл уже румянец на щеках, из сине-бледных — губы розовели; вот у нее дрогнул мускул на щеке, она шевельнула рукой и открыла глаза.
Музыка играла совсем уже веселый радостный мотив, девочка улыбалась; стоявшие над нею люди в красном помогли ей сойти вниз.
Она резко соскочила, сделала реверанс и убежала за сукно, откуда вынесли ее в гробу.
Все это было проделано ею с той уверенностью, какую выказывают перед публикою дети, приученные к представлениям.
С одной стороны, и правда, все происшедшее было как будто похоже на представление, но с другой — доктор Герье был готов дать голову на отсечение, что девочка была трупом и что он был свидетелем того, как именно эта девочка, бывшая трупом, ожила на его глазах.
XV
По ложам пробежал сдержанный гул удивления. Видимо, на большинство театральная обстановка «представления» произвела совсем иное впечатление, чем на доктора Герье.
Когда возвращенная к жизни девочка убежала, зал в одно мгновение погрузился во мрак, затем огни снова зажглись, и обстановка была значительно изменена.
Черное сукно с серебряными фигурами исчезло; на месте его стена, барьер и верхи лож были увешаны коврами с вытканными на них зелеными деревьями.
Эта перемена, происшедшая в темноте, сделалась точно по волшебству.
В самом деле, быстрота, с которой погрузившийся во мрак и вновь осветившийся зал принял иной, более приятный для глаз вид, могла быть принята за сверхъестественную.
