Звонок в дверь получился длинным, прерывистым. Музыка стихла. И хотя я не слышал шагов, меня явно разглядывали через дверной глазок. Однако обозначить свое присутствие в квартире никто не собирался. Пришлось по новой проиграть соло на дверном звонке. В ответ услышал щелчок замка, и в свете тусклой лампочки, горевшей на площадке, я увидел Марину в вечернем платье. Мне показалось, она была слегка «под шафе» и еще: ее большие глаза отдавали нездоровым блеском и в них затаилась настороженность.
— Капитан Шустин, вы же сказали, что опасность миновала, а значит, я больше не нуждаюсь в вашем покровительстве, — отталкивающе холодно произнесла она.
— Мне нужно серьезно поговорить с вами.
— Я не одна. У меня мужчина.
Бедная, она не ведала, что произнесенные ею слова, подействовали не отрезвляюще, а еще больше раззадорили.
— У меня есть разговор и к вашему мужчине.
— Но сейчас не совсем удобное время для выяснения отношений. Приходите завтра днем. Извините.
Дверь захлопнулась.
— Вы вынуждаете меня вызвать наряд милиции, — в запальчивости выдал я, осознавая в следующее мгновение, что несу полную чушь.
Все дело сводилось лишь к личным амбициям, и у меня не было оснований поднимать по тревоге милицейскую группу, не считая туманных предположений, а вот скандал вокруг моей личности разгорелся бы крутой, возможно, перечеркивающий всю дальнейшую карьеру.
Оставалось огорченно вздохнуть, развернуться и сделать первый шаг вниз по ступенькам. Однако за дверью по-своему отреагировали на мою угрозу. Она распахнулась во всю ширь. Последовал, пусть не совсем гостеприимный, но все-таки приглашающий в квартиру жест Марины.
Я вошел.
В зале за столиком сидел мужчина лет тридцати, сухощавого телосложения, с продолговатым лицом и листал журнал. На самом столике находились две чашки, кофейник и открытая коробка конфет. Но не аромат кофе и не сигаретный дым уловил мой нюх. Несмотря на открытое окно, мое обоняние пощекотало нечто более душистое, перебивающее другие запахи.
Марина отошла в сторону, открывая мне доступ к сухощавому. Наши взгляды встретились. Его сиял дружелюбием и расположенностью.
— Вы хотели со мной о чем-то переговорить? — начал первым сухощавый.
— Хотел, — не отрицал я, игнорируя его жест, приглашающий присесть в кресло.
— Я так предполагаю, речь пойдет о Марине. К сожалению, право выбора принадлежит ей и тут уже ничего нельзя изменить.
Я повернул голову в сторону девушки, усевшейся на диване. Она не удостоила меня даже взглядом, который мог бы о многом сказать, а принялась рассматривать ноготочки, но по тому, как подрагивали кончики пальцев можно было судить: ее обуял непонятный приступ волнения.
Я вновь перевел взгляд на сухощавого, глаза которого продолжали гореть дружелюбием и почувствовал себя в идиотском положении. Проникнуть в квартиру с единственным устремлением побороться за женщину, но, столкнувшись с ее холодностью, разом растерять все, что еще недавно клокотало в груди и рвалось наружу, стоять истуканом среди комнаты — это ли не дурацкая ситуация, в которую загнало не только нежданно обрушившееся на меня сердечное чувство к этой светловолосой особе, но и ущемленное самолюбие: как она посмела предпочесть мне кого-то другого! Но истину проглаголил счастливчик, восседающий в кресле: право выбора принадлежит ей. Оставалось либо высказать все сокровенное, а там будь, что будет, либо, лепеча извинения, ретироваться. Но для признания в любви не хватало пылкости, а сразу каяться в непродуманном поступке не хотелось. Нужно было выйти с достоинством из создавшегося положения, и я нашелся, дабы хоть как-то оправдать свое появление здесь.
— Сейчас меня в первую очередь интересует ваша сумка.
— Какая сумка? — скроил удивленную мину сухощавый.
— Та, с которой вы пришли сюда.
— Но у меня не было никакой сумки, — продолжал играть он сцену удивления.
— Была, — упорствовал я. — Наша общая знакомая уже, видимо, поставила вас в известность, что я из милиции.
— Марина, что здесь происходит? — Сухощавый попытался подняться.
— Сидеть! — бесцеремонно приказал я.
— Капитан Шустин, вы зарываетесь и вторгаетесь в личную жизнь, — услышал я за спиной голос Марины, но не такой самоуверенный, как в предыдущую нашу встречу. — Сумка моя. Мне помогли донести продукты.
— Тогда покажите вашу сумку, — изложил я просьбу, не поворачивая головы, так как следил за сухощавым, глаза которого уже не пылали дружелюбием. Для подобного упорства имелась причина: я наконец-то вспомнил, от чего мог исходить душистый запах, стоявший в комнате.
— Хорошо, — не сразу согласилась Марина, и я слышал, как она прошла на кухню.
Возвращение было быстрым. Со словами «вот смотрите» она бросила мне под ноги небольшую сумку. Меня явно хотели обмануть. И то, что час назад выглядело туманным предположением, обрело черты реального.
Я нагнулся, чтобы поднять брошенную под ноги вещь и потребовать на досмотр большую сумку, как в следующее мгновение очертания комнаты исказились резкой болью и исчезли совсем. Я оказался на пути в небытие и если задержался в начале этой печальной дороги, то, как выяснилось впоследствии, по счастливой случайности: удар твердым предметом не размозжил череп, а лишь скользнул по затылку. Я потерял сознание.
Сначала я услышал раздраженные голоса, пульсирующие, как боль в затылке. Мне не пришлось вопрошать себя «что со мной?» и «где я?» Память отчетливо сохранила все детали моего пребывания в квартире. Я не мог ответить только на один вопрос: сколько времени провел в беспомощном состоянии? Но, судя по реплике, произнесенной хрипловатым голосом, «а хороша у мента пушечка» — недолго. Наверняка мои карманы были обшарены тотчас.
— Ты что ж, Маринка, стерва этакая, мусора так приворожила? — услышал я зловещий голос сухощавого.
— А я-то в чем виновата?
— На мокрое дельце через тебя пошли, да и квартира провалена, — продолжал высказывать неудовольствие сухощавый.
— Так не заставляли бы приглашать его сюда.
— Ну да, чтоб он вызвал милицейскую группу.
— Смотри-ка, мент-то еще дышит, — услышал я над собой хрипловатый голос.
— Потом, перед уходом, — отвел от меня угрозу сухощавый. — Товар пакуй.
— А вдруг опера возле подъезда караулят?
— Сняли их. А этот из-за личных симпатий тут объявился. Если бы с обыском — то не один и с понятыми.
— А мне что делать? — прозвучал растерянный и жалобный голос Марины.
— Оставить можно было бы тебя с мертвым ментом. Сказала бы, погиб, тебя защищая. Но ненадежная ты стала, Марина. К травке пристрастилась. Ломка начнется, ты за одну затяжку все ментам выложишь.
— Нет, клянусь, ничего не скажу, — предчувствуя фатальный исход, взмолилась девушка.
— Так уж и не скажешь. Ладно, посмотрим. Пойдем-ка пока в другую комнату, я тебе кое-что на ушко пошепчу, — голос сухощавого из грозного съехал на слащавенький, видимо, несмотря на трагизм ситуации, в нем проснулась кобелиная страсть.
Марина вскрикнула. Тут же последовал глухой удар. И я слышал, как пыхтя, сухощавый поволок ее в спальню.
— Ты чего удумал, сматываться надо, — раздался в прихожей хрипловатый голос.
— Ты пакуй, пакуй, — прозвучало в ответ.
Итак приговор мне известен, так же как и девице. Уповать, кроме себя не на кого. Но непроходящая боль в затылке, тошнота и слабость делали призрачными мои шансы к сопротивлению.
«Подняться! Подняться!» — призывал я себя. Но увы, это был тот самый момент, когда желаемое оставалось далеко за гранью реального. Я обречен. Меня прикончат в этой неудобной позе, с подмятой под себя правой рукой и отброшенной в сторону левой, с лицом, уткнувшимся в предплечье. От безысходности, от бессилия я заерзал пальцами прижатой к полу руки по животу и наткнулся на что-то твердое. «Пистолет!» — не поверил я в удачу. Ребятки явно дали промах. Обшарив мои карманы и наткнувшись на пистолет Макарова, вполне удовлетворились этим, не заметив за поясом прикрытый курткой еще один «ствол».
Даже маленькая надежда прибавляет сил в безвыходном положении, а тут так крупно подфартило. Так крупно, что даже ослабла пульсирующая боль и немного отступила слабость.
Я втянул в себя живот, чтобы было легче схватить пальцами оружие. И проделал это вовремя. В комнате появился обладатель хрипловатого голоса. Из-под предплечья, сквозь легкую дымку, стоявшую в глазах, я видел часть дивана и ноги в черных джинсах и черных туфлях. Он нагнулся, что-то выискивая под диваном. Момент благоприятствовал. Но для того, чтобы стрелять нужно было еще вытащить руку. В здравом состоянии все произошло бы в доли секунды, а тут как в страшном сне непослушное тело, ватные разъезжающиеся ноги, руки, на которые трудно опереться, тянущая вниз голова. Он, естественно, заметил мою попытку приподняться и отреагировал на нее словами:
